К сверкающим вершинам
Иван Петрович был уверен, что сам он идёт именно нужным путём. Соблазнов свернуть с него было много, так как всё, что встречалось на его обочине, было пресно и постно. Если попадалось питейное заведение, то оно называлось «Соки-воды», если стояло нечто для насыщения желудка, то на вывеске красовалось «Мясо-рыба». Когда встречалось что-нибудь для духовной пищи, то это было произведение «Политиздата». А если рядом оказывалась родная душа, то это были жена и тёща.
Но жена и тёща Бирюкова никогда не были подпольными врагами, как эти образы рисуют в анекдотах. Наоборот, роднее душ не бывает. Никто из односельчан не понимал так глубоко значение его крылатой фразы, как жена и тёща. Они делали всё возможное и невозможное, чтобы Иван Петрович как-то ненароком не свернул с правильного пути, поскольку живому человеку требуется и горькое, и сладкое, и солёное, и скоромное. И когда Бирюкову надоедали соки-воды, ему не надо было сворачивать с большака: дома в серванте всегда стояла неизменная бутылка «марочного коньяка», получившего точное название у сельчан - «Анфискина сила». А если ему желалось что-нибудь повкуснее рыбы хека и цыплёнка-табака, он не рыскал по подсобкам, как некоторые. Жена и тёща выращивали во множестве хлевушков корову и тёлку-полуторницу, бычка и свинью с десятком поросят. Пернатой же животине и счёту не было. И никто в селе не умел так вкусно поджарить курицу с чесноком или запечь утку с яблоками, как его тёща Анфиса Павловна. А какие колбасы она делала, начиняя свиные и телячьи кишки! Ни в какое сравнение не годился самый лучший и дорогой сервелат.
О кормах для своей четвероногой и пернатой оравы женщины заботились тоже сами, чтобы не было разговору, дескать, парторг в уборочную сено косит или зерно домой возит. А чтобы и подозрений в этом не могло быть, стали они в последние смутные годы отпускать его в санаторий на время заготовки кормов, так как от ревностной работы Иван Петрович сильно подорвал здоровье.
Нет. Не было никаких причин у Бирюкова сворачивать с истинного пути ни по малой, ни по большой нужде. И сегодня, закончив очередную речь и произнеся традиционную фразу: «Помните, товарищи, чьим путём мы идём!», он гордо поднял голову, любуясь произведённым эффектом. Но привычных бурных оваций не было.
— А расскажи-ка, Пятрович, как ты сам-то с этого путя сбёг? — ошарашила парторга неожиданным вопросом свинарка Пелагея.
— Ты что, Пелагея Васильевна, белены объелась? Куда это я сбёг?
— Да к этим самым,.. Как их,.. К свяркающим вяршинам. К кавказским, значить. А я-то думала, чавой-то наш парторг перестал поминать про эти вяршины? А он туды, как кот, втихаря повадился лазить. Да ещё в уборошную, да с городской кралей... Вот тут бабы подсказывають. А мы, значить, помрём – так и не увидим этот самый коммунизьм, чтоб всё по потребности: ешь, пей, гуляй, сколь душеньке угодно...
В зале уже гудели, и Пелагеи не было слышно. Пока парторг думал, как ему выйти из неудобного положения, гулкий бас комбайнёра Володьки Сухова прервал сумятицу:
— Слышь, Петрович, поделись опытом. Нам свои бабы тоже вот как приелись, — Володька провёл ребром ладони под подбородком.— Я своей Наталье говорю: «Сыми платок и валенки, дура, а то враз городскую в шляпе найду и укачу с ней в санаторий». А она, зараза, мне отвечает: «рожей не вышел!»
Бирюков раскрыл рот от удивления. «Вот как заговорили... Прежде б за такое,..» — с тоской подумал он.
— Чем это я , Петрович, хуже тебя? И в теле ты жидковат супротив меня, да и по глазам моим, бывало, девки до былинки высыхали. Объясни мне, почему моя баба так отвечает? — не унимался Володька.
— Про это я тебе растолкую, — тоненько выкрикнул дед Фонька. — И лицом, и телом ты – чистый Апполон. А вот с языка у тебя всё одно, что труха с твово комбайну слетаеть. Не шибко цициронистый ты, Володька, а бабы таких не любять.
— Товарищи, прекратите безобразие! — попыталась прервать перепалку и хохот председатель месткома Надежда Егоровна. Она долго стучала по графину, пока ни воцарилась относительная тишина. История касалась и её, и надо было оправдаться перед людьми:
— Понимаете, вторую путёвку брала сама супруга Ивана Петровича, Татьяна Сергеевна, но её не подменили на молочке. Путёвка пропала бы... И в прошлом году так же было. Путёвки семейные, горящие. Вам ведь летом всем некогда. Не навяжешь...
— Братцы, выходит Татьяна сама для своей соперницы путёвки хлопочет? Вот это сознательность! А наши дуры только и знают орать: «обдеру!», — кивнул Володька в сторону своей благоверной. — А может, ты, Петрович, слишком требовательный? — загоготал Володька.
Вслед за ним захохотали все. Когда немного успокоились, заговорил агроном:
— Погоди смеяться, Владимир Николаевич. Ты лучше вспомни, сколько раз этим летом ты угощался «коньяком» «Анфискина сила»? Сколько бункеров зерна у тебя ушло налево? Так что неизвестно, кто ещё будет смеяться последним ...
— ну да, стрелочника найдёте, — загрустил было Володька, но не надолго. — а всё-таки я не понял, кто кого провёл: Танька Ваньку или Ванька Таньку? — снова озорно сверкнул глазами Володька Сухов.
1991г.
Свидетельство о публикации №119052205918