Сирокко

Знойный полуночный ветер
затмевает прохладу звезд
но луну не осилить пустыне.
Пыль пахнет войной,
ее в эту ночь принес
сирокко, что до утра не остынет.

Но луна овевает меня прохладой.
Она – лицо твое в масличном том саду
счастливое сретение в анемонах сада,
тайная весть спасения
что у всех на виду.

Я один ее вижу,
потому что знаю с младенческих лет.
Луна была маскою путти на фасаде дворца.
Я научился чувствовать ее взгляд,
обращенный мне вслед –
послевоенному мальчику, растущему без отца.

Я рос,
и луна стала статуей Фальконе
мрамор ее наготы говорил: не трогай.
Ямочки на щеках улыбались мне,
школьнику в мышиной форме убогой.

Потом я видел луну лишь во сне.
Над Петербургом дым поднимался все выше,
все плотней становилась гарь, ползла по стене,
застила последние звезды на крыше.

Мужчины мату учили меня, женщины – лжи
Но я был твоим лучом и не тускнел от скверны.
Жизнь ведь дана навек, счастье не убежит.
Так я думал, и ждал тебя, юноша верный.

В двадцать лет ты родилась наконец.
Я выцарапался из туч,
бежал под знойное солнце.
Гнался за мной Петербург, советский отец,
сажей на нем чернели
измазанные оконца.

Потом оставалось лишь ждать и ждать,
когда ты вырастешь, выучишься, повзрослеешь,
выйдешь замуж, родишь детей, начнешь стареть, будешь страдать,
и взойдешь наконец надо мною
тем малым светом, каким уцелеешь.

Как велико счастье мое в жару:
стоит подумать – и прохладою веет.
Луна моя любит свой свет, не меркнущий на ветру.
А меня
меня она просто жалеет.