В. Пашинина О мемуарах Всеволода Рождественского

Глава 8
О мемуарах Всеволода Рождественского

 О том, что мемуары Всеволода Рождественского, мягко говоря, не внушают доверия, свидетельствует один из самых ярких эпизодов из их якобы совместной поездки в Детское Село, где Есенину непременно захотелось сфотографироваться у памятника Пушкину. Для этого он спозаранку разбудил местного старика-фотографа и чуть не силком потащил его в парк.
— Снимок, конечно, любопытный, но за него и в милицию можно угодить, — сетовал фотограф.
— Ничего, отобьемся, — успокаивал Есенин. Дескать, нам не впервой.
А теперь послушаем человека, который был свидетелем этой сцены. Рассказывает С.Д. Умников. Его выступление на Международном симпозиуме в год столетнего юбилея Есенина опубликовано в сборнике "Новое о Есенине".
 "Мне посчастливилось несколько раз встречаться с Есениным на его концерте в нашем студенческом клубе в Детском Селе (теперь г. Пушкин). Есенин не раз приезжал в студенческий клуб, выступал, гуляли большой группой в парках. И однажды решили сфотографироваться у памятника около лицея (…) Об этом ходят легенды, в частности, в воспоминаниях Всеволода Рождественского, где говорится, что Есенин "заставил фотографа снять его в обнимку с Пушкиным". Это неправда (…) На снимке Есенин почтительно стоит рядом с Пушкиным. Сопровождавший его Эрлих облокотился на плечо бронзового поэта. Есенина долго просили сесть рядом с Пушкиным на скамью, но он решительно отказался. В последнюю минуту на это место сел возвратившийся с купанья М. Яковлев (в одних трусах!). Никакой другой фотографии, где Есенин "обнимает" Пушкина, нет и не было, не могло быть, так как Есенин тогда очень почтительно относился к нему".
Далее Умников перечисляет всех студентов, активистов клуба поэзии, изображенных на этом снимке. Фотографировал их тоже студент этого клуба. У Вс. Рождественского говорится, что снимал фотограф-профессионал.
Умников делает вывод, с которым никак нельзя согласиться: "Рождественский, конечно, не виноват, он пишет с чужих слов ("за что купил, за то и продал"). Он не был свидетелем фотографирования и пишет, что Есенин один с фотографом ходил к памятнику".
Разве может мемуарист, который так легко выдает желаемое за действительное, произвольно распоряжается фактами, свидетелем которых не был, внушать доверие и почтение? И разве можно доверять мемуарам такого сорта?
И не Есенина изобразил Рождественский в этих мемуарах, а по крайней мере воскресшего Хлестакова, который, как известно, был с Пушкиным "на дружеской ноге" и обращался с ним запанибрата: "Что, брат Пушкин?". Не потому ли "мемуарист" многократно подчеркивает "отсутствие твердого характера" у Есенина-Хлестакова и его легкомысленное (без царя в голове) поведение: "Легкому, общительному характеру поэта чрезвычайно льстило заискивающее поклонение и скороспелое приятельство льнувшей к нему окололитературной богемы (…)
Человек добрый и бесхарактерный, он легко поддавался всякому, кто поддерживал в нем пустое славолюбие и тяготение к саморекламному шуму".
Можно цитировать и дальше. Так ли безобидны в передаче Вс. Рождественского "слегка" искаженные факты? Конечно, нет. Передернутые факты тянут за собой искажение личности поэта, а такая мелочь, как "щегольский пиджак" и "отутюженные брюки" на истерзанном, убитом поэте явно граничат с преступлением — лжесвидетельством. Поэтому есть веские основания причислить этого литературного деятеля в штат "пособников морального убийства певца России".

Продолжение следует