***

 Эпиграф: «Вишь ты, — сказал один другому, — вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?» — «Доедет», — отвечал другой. «А в Казань-то, я думаю, не доедет?» — «В Казань не доедет», — отвечал другой. 

…«На следующем перекрестке сверните направо», — сориентировалось колесо. — Там, за очистительной станцией.
Держалась оно стойко. Солнце развеяло сумеречные мысли, безоблачное небо раскинулось над равнинами и урочищами. И не было ничего, кроме желтых полей и голубых небес — государственный флаг, с морщинкой серой трассы на полотнище.
Уже воцарился жаркий июльский день, и кругозор был подернут маревом. Колесо, будучи  коренным жителем Москвы, не уставало  нахваливать пейзажи.
  Колесо скатилось с шоссе, поплыло по вертлявому притоку асфальтовой реки. Вокруг порхали бабочки. Ивы мели пыль густыми космами. Вдоль дороги созревали подсолнухи.

Колесо вспомнило собственную юность, каникулы, уютную деревушку под Москвой. Бабка пекла блины, дед учил управлять мотоциклом.Игорь Николаев, и никаких чертей…
 Ряби новое вино — от названия становилось сладко во рту, словно была пригублена домашняя настойка.
Колесо  поравнялось с окраинными избами, глинобитными, крытыми красной черепицей. Покатило по главной улице. Почтамт, сельпо, футбольное поле, тумба-постамент, раскрашенная этническим орнаментом.
— Ленина снесли, — вздохнуло колесо — больше ничего не поменялось. И только Предзакатное солнце по-прежнему садилось, заставляя сиять огненные рвы. На деревьях заливались маслянисто-черные птицы. Ветер со свистом мел улицы. Сверкали и перешептывались в жухлой траве пустые бутылки.
Ленка,- последние солнечные лучи золотили ее волосы, точно даруя благословение,- бежала по узким, причудливо изогнутым улочкам этого города, ничего не замечая на своем пути. Часы показывали двадцать семь минут десятого. Огни заходящего
солнца ярко вспыхивали в стеклах домов,  мигали, потом тухли.
Мимо нее проносились чуждые глазу предметы, разделенные полосами полумрака, словно буквы незнакомого алфавита. Влажный бетон пестрел от тайных знаков. Стены улиц-туннелей покрывали огромные цветовые полотна, подписи,
иероглИфы. Ленка взбегала вверх по улицам на
одном дыхании и неслась мимо длинных заборов и ворот, с кошками на них; мимо звездообразных, многочисленных корпусов, мимо одноэтажных домов с кружевными занавесками на окнах и тарелками спутниковых антенн; мимо сталагмитоподобных башен - ротонд с вогнутыми, покосившимися стенами. Она не замечала плывущих мимо великих слов; возникающих из ниоткуда, по-змеиному вьющихся - и рассыпающихся на буквы.
 Ленка и в самом деле желая взлететь над городом, на одном дыхании делала разбег по террасообразным бастионам. Вверх - где все это сияло голубоватым светом. Скозь мрак пробивались тайнописью оранжевые, бирюзовые, серебристые, платиновые буквы.Вниз, - где все сливалось  в туманные неподвижные,-расшифровывать бесполезно, они текут мимо рекой ярких бесчисленных татуировок - силуэты, опоясывающие горизонт огромным серпом. Она и в самом деле была готова на отчаянный поступок, не щадя себя. Ради него, к которому, словно ненормальная, бежала навстречу. К любимому, и родному.
— Все в города бегут, — подумало колесо, хмурясь.-
А Ленка опять на кладбище, где станет  гладить  холодную плиту.
Ленка гладила холодную плиту, смахивая с нее мелкие бисеринки влаги. Рука мастера перенесла на камень фотографию из их далекого счастливого лета. Лета, которое никогда не вернется. Они в городском саду. Лица веселые. Лето, жара, а он в парадно-выходном костюме - сам вызвался надеть, чтобы сделать ей приятно. Медовый месяц.
 - Словно живой...- тихо говорила Ленка, ощущая острое желание за плакать. Ленка едва сдерживалась и утирала покрасневшие глаза краешком черного, покрывавшего ее голову
платка. С фотографии весело улыбался алеха своей открытой доброй улыбкой. И глаза его лучились, словно испускали солнечный свет. Коротко остриженные русые волосы
открывали высокий лоб, с тонкой раздвоенной жилкой посередине, а в уголках смеющегося рта прятались по-детски трогательные ямочки.
 Ленка будет стоять, глядя, как на плиту с едва уже различимой
надписью ложится  снег.
  Деревня оказалась крупнее, чем колесо  предполагало.  И безлюднее. Мелькнул мальчуган за штакетником. Пастушка повела на луга коров. Колесо перекатилось через деревянный мост. На берегу быстрой речушки обосновались рыбаки.
Осока, сорняк, гнезда аистов на телефонных столбах. Песья перебранка, звон цепи. Дальше дорога ныряла в балки и круто ползла по холмам. 
 Двое мужиков  топтались у немытого УАЗика. Курили, сплевывая в лопухи. Мужики в черных банданах,на вид пыльные, как головки подсолнухов, проводили колесо подозрительным бурчанием.
 — Бэзусловно пьяны, — подумало брезгливо колесо.Он утешало себя тем, что вскоре покинет Рябиновое вино навсегда.
 И ошибалось. Несколько секунд мужики стояли словно вкопанные, глядя вслед подпрыгивающему на ходу колесу. Затем,опмнившись, помчались вслед.
- Стой, -орали мужики, - стой, черт подери! Дурое...ина х...рова!!!
И, будто в насмешку над ним, будто забавляясь, колесо высоко под прыгнуло,  опустившись на землю, покатилось еще быстрее прежнего. Мужики пробежал по пыльной, нагретой солнцем дороге еще сто метров, прежде чем удалось поравняться с колесом и толкнуть его в бок. Вращаясь, оно упало на дорогу и замерло опрокинутой на
спину черепахой.
  Чуть позже причудливо преломлясь и кривляясь, отражаясь в многочисленных гранях толстого, еще венецианской работы стекла, тяжелый медный маятник равнодушно и мерно качался
из стороны в сторону, отсчитывая последние минуты и секунды  его жизни. Старинные напольные часы в массивном корпусе из темного от времени дерева, казалось, символизировали собой само Время, навсегда застывшее в этих стенах. В глубине механизма что-то щелкнуло, и большая, с длинным острым пером стрелка разом перескочила на новое место, и часы издали короткий мелодичный звон. И снова наступила почти звенящая тишина.
..