20

Мама сказала, что мы сейчас выйдем из дома. Она собиралась одеть меня и произнесла то, чего я боялся.

— Да, я знаю, что тебя беспокоит, Микки. Тебе, наверное, пора менять подгузники.
— Нет! — закричал я. — Нет!
— Да, Микки, надо. Ну, давай…

Я не люблю вспоминать о том, что последовало за этим. Я бы предпочел вычеркнуть это из памяти.
Вы меня понимаете, конечно.

Когда худшее было позади, мама сунула меня в манеж — и я опять сидел за решеткой, пока она суетилась по дому.

Я поднял настоящий грохот. Я бил по мобилю, висевшему у меня над головой, и смотрел, как он вертится вокруг своей оси.

Я нажимал кнопки на пластмассовой игрушке. Каждая кнопка издавала свой звук. Игрушка мычала, пищала и крякала.
Мне это до смерти надоело.

Потом мама вытащила меня, надела на меня теплый свитер и дурацкую маленькую вязаную шапочку. Нежно-голубую.

— Хочешь увидеть папочку и пойти за покупками? — проворковала она.
— Па-па, — ответил я.

Я хотел сказать вот что: «Если вы не доставите меня в антикварную лавку Энтони, я выброшусь из кроватки и вдребезги разобью себе голову».
Но я не мог сложить слова. Это так выбивало меня из колеи!

Мама отнесла меня в машину. Посадила в детское сиденье сзади. Я попытался сказать: «Не так туго, мамочка!», но получилось: «Не-не-не-не-не!»

— Не создавай мне лишних проблем, Микки! — строго сказала мама. — Я знаю, ты не любишь это сиденье, но так положено.

Она еще туже пристегнула меня, и мы поехали в город.

«По крайней мере, у меня появится шанс, — думал я. — Если мы поедем к папе, то окажемся рядом с антикварным магазином. Конечно, это вероятность, лишь вероятность».

Мама припарковала машину рядом с папиной конторой и отстегнула ремни. Я получил свободу, но, оказалось, ненадолго. Она вытащила из багажника коляску, разложила и посадила меня в нее, снова пристегнув ремнями.

«Маленький ребенок — что заключенный, — думал я, пока мы пересекали тротуар. — Никогда не думал, что быть им так противно!»

Было время ленча. Служащие потоком двинулись из здания офиса.
Появился папа. Он поцеловал маму и наклонился к коляске, чтобы пощекотать мне шею.

— Мальчик мой маленький! — произнес он.
— Скажи папе «привет!», — подсказала мне мама.
— Пи-па-па, — пролепетал я.
— Привет, Микки, — с нежностью в голосе произнес папа.

Он поднялся из-за стола и тихо обратился к маме, полагая, видимо, что я не услышу:
— Дорогая, разве ему уже не пора уметь выговаривать больше слов? Ребенок Теда Яксона Миккиного возраста, и он уже говорит целыми фразами. Он может сказать «воздушный шар», и «кухня», и «хочу мишку».

— Не затевай это снова, — сердито прошептала мама. — Микки не  заторможенный.
Я завозился в своей коляске, кипя от возмущения: «Заторможенный! Кто сказал, что я заторможенный?»
— Я не утверждал, что он заторможенный, дорогая, — продолжал папа. — Я только хотел сказать…
— Утверждал, — отрезала мама. — Да, утверждал! Тем вечером, когда он засунул себе в нос горошины, ты сказал, что его необходимо проверить!

«Я засунул горошины в нос? — Я вздрогнул. — Конечно, глупо совать горошины в нос. Но ведь я же — малыш. Неужели папа так мнителен?» — рассуждал я.

Если бы у меня была возможность рассказать им, что я вырасту нормальным, по крайней мере к своим двенадцати годам! Конечно, я не гений, но в школе на хорошем счету.

— Может быть, мы обсудим это позже? — предложил папа. — У меня только час на ленч. Если мы собираемся найти обеденный стол, нам лучше поторопиться.
— Ты сам затеял этот разговор, — сердито сказала мама.

Она развернула коляску и стала переходить через дорогу. Папа последовал за нами. Мой взгляд блуждал по фасадам зданий на противоположной стороне. Жилой дом. Ломбард. Кафе.

Наконец я увидел то, что искал — антикварную лавку Энтони.
От волнения сердце готово было выпрыгнуть из груди. Магазин все еще существовал! Мой взгляд был прикован к вывеске.

«Пожалуйста, мама, возьми меня туда! — умолял я ее про себя. — Пожалуйста! Пожалуйста! Пожалуйста!»

Мама катила коляску по улице. Мимо жилого дома. Мимо ломбарда. Мимо кафе.
Мы остановились возле магазина Энтони. Засунув руки в карманы, папа стоял около окна и смотрел сквозь стекло. Мама подкатила коляску к нему.

Я не мог поверить в такую удачу — и это после стольких мытарств!

Я вглядывался в окно, высматривая то, к чему стремился. Часы.
Витрина магазина была оформлена в виде старинной гостиной. Я пробежался глазами по обстановке: деревянный книжный шкаф, настольная лампа с абажуром, персидский ковер, вычурное кресло и часы… настольные часы. Вовсе не мои часы с кукушкой. Не те часы.
Я сник.

«Это судьба, — подумал я. — Наконец-то я у цели, в антикварном магазине, а часов здесь нет!»

Мне хотелось плакать.
Я бы мог себе это позволить. Запросто.
В конце концов, я всего лишь малыш, и вполне естественно, что я заплачу.
Но я не заревел. Конечно, я выглядел младенцем, но внутри-то я оставался двенадцатилетним парнем. Со своей гордостью.

Папа распахнул дверь и придержал ее для нас с мамой.
Мама втолкнула внутрь коляску, в которой я сидел, прикрепленный ремешками, чтобы не выпасть.

Магазин был полон старой мебели.
Круглолицый мужчина, лет сорока, заспешил к нам по проходу. А за ним, в конце прохода в углу, в самом конце магазина я их и увидел. Часы. Те самые  часы.
Вопль радости вырвался из меня. Я задергался в коляске, чтобы освободиться. Я был так близок к цели!

— Чем могу служить? — обратился продавец к моим родителям.
— Мы присматриваем обеденный стол, — сказала ему мама.

Мне надо было выбраться из коляски. Мне надо было добраться до часов.
Я дергался все сильнее и сильнее, но это не помогало: ремешки удерживали меня.

— Выпустите меня отсюда! — закричал я.

Мама и папа обернулись ко мне.

— Что он такое говорит? — спросил папа.
— Что-то вроде «вы-ме, вы-ме», — предположил продавец.

Я задергался с еще большей силой и завизжал.

— Он ненавидит свою коляску, — объяснила мама. Она наклонилась и отстегнула ремни. — Я подержу его на руках, тогда он быстро успокоится.

Пока она брала меня на руки, я молчал. Но затем я заверещал с новой силой и стал брыкаться что было мочи.
Папа покраснел.

— Майкл, что с тобой случилось?
— Вниз! Вниз! — вопил я.
— Ну, хорошо, — пробормотала мама, опуская меня на пол. — Теперь, пожалуйста, прекрати плакать.

Я тут же замолк. Я стоял на своих шатких пухленьких ножках. На них далеко не уйдешь, но это все, чем я располагаю, чтобы добраться до часов.

— Присматривайте за ним, — попросил продавец, — здесь много бьющегося.
Мама крепко взяла меня за руку.

— Пойдем, Микки. Давай посмотрим на столы.

Она хотела подвести меня к тому углу, где стояло несколько деревянных столов. Я вертелся и извивался в надежде освободиться. Хватка у нее была железная.

— Ш-ш-ш, Микки, — сказала она.

Я смирился, и она дотащила меня до столов. Я посмотрел на часы. Был почти полдень.

В полдень кукушка должна выскочить. Это был мой последний шанс схватить и повернуть ей голову обратно.

Я повис у мамы на руке. Она только крепче меня сжала.

— Дорогая, как тебе вот этот? — обратился к ней папа, проводя рукой по поверхности стола темного дерева.
— Думаю, он слишком темный по сравнению с нашими стульями, Герман, — ответила мама.

Ее внимание привлек другой стол. Пока она продвигалась к нему, я пытался выскользнуть из ее рук, но тщетно.
Я проковылял за ней к второму столу. Стрельнул глазами на часы. Минутная стрелка передвинулась.

Две минуты до двенадцати.

— Ты слишком разборчива, дорогая, — сказал папа. — Бергеры приезжают на ужин в субботу, всего через два дня. Не можем же мы устраивать званый ужин без стола!
— Я знаю , дорогой. Но это еще не повод покупать стол, который нам не нравится.

Папа начал повышать голос, а мама сжала губы.
Ага! Ссора! Вот мой шанс!
Папа кричал:
— Почему бы нам не расстелить скатерть прямо на полу и не предложить им поесть там? Мы назовем это пикником!

Мама наконец ослабила хватку, я выскользнул и засеменил на всех парах к часам.

Минутная стрелка опять передвинулась. Я затопотал еще быстрее. Я слышал, как ссорились родители.

— Не буду я покупать этот безобразный стол, и все! — кричала мама.

«Господи, пусть они не заметят меня! — молился я. — Пусть, по крайней мере, не сейчас!»

Наконец я добрался до часов. Остановившись перед ними, я посмотрел вверх на циферблат.
Окошко кукушки было высоко надо мной, вне пределов досягаемости.
Вновь щелкнула минутная стрелка. Часы забили.
Распахнулось оконце, и выпрыгнула кукушка.
Она прокуковала первый раз. Второй.
Я беспомощно смотрел на нее.
Двенадцатилетний мальчик с телом младенца!
Нахмурившись, я взирал на часы.
Безразлично как, но я должен был добраться до кукушки.
Каким-то образом я должен был повернуть ей шею.


Рецензии