Ностальгия по гулагу 31

 «Роль Сталина в истории страны положительно оценили 70% респондентов  «Левада-центра».
Об этом сообщает РБК со ссылкой на данные мартовского опроса социологов. Отрицательно к советскому вождю относятся всего 19% опрошенных. Издание подчеркивает, что исследование выявило рекордный  показатель положительного отношения к Сталину за все годы подобных опросов»

 (Из главных новостей СМИ 16 апреля 2019 года)

 О своём отце рассказывает Николай Владимирович Кузнецов.
Русский писатель, псевдоним - Николай Углов.
Родился и живёт в городе Кисловодске.

 Николай Владимирович своё детство провёл в концлагере.
Не в немецком лагере. В нашем советском ГУЛАГе. Вместе с отцом, офицером Красной Армии.
Десять лет ГУЛАГа отцу дали за то, что он, раненый был в плену.
Подробнее об этом позже.

 Продолжение 16 рассказа Николая Кузнецова об отце.
 Продолжение 15 http://www.stihi.ru/2019/05/11/4709

 «Вспоминается эпизод, о котором долго судачили в деревне. Работал в колхозе неприметный мужичонка по фамилии Феньков, о котором говорили, что «не всё ладно у него с головой». Но был тихим, старательным, работящим. В этом году он женился на одной доярке. Говорят – любил её беззаветно! Но не прожили они и трёх месяцев, как её комендант Альцев арестовал, и отправил в Пихтовку. Вроде бы она украла четверть мешка жмыха и ночью, когда тащила его домой, попалась комендантам.
Дали ей четыре года тюрьмы. Феньков с горя запил, благо самогон всегда можно было найти. Самогон тогда гнали втихомолку почти в каждом дворе, т, к. водка была дорогая. Как только его не увещевали, грозили отдать под суд – он не выходил на работу.

 Однажды с перепоя он чуть не сжёг избу, и изрубил топором всю свою немудрящую мебель. Под горячую руку попался ему один сапог – он и его искромсал. Но всё же через некоторое время он остепенился и вышел на работу… в одном сапоге. Вместо другого сапога был старый лапоть. Мужики смеялись над бедным Феньковым:
– Прокоп! Что же ты в одном сапоге и лапте? Выкинь его и ходи в двух лаптях.
А так… смешно.

 Феньков невозмутимо отвечал:
– Дык… конечно… оно тово! Сапоги – они для мужика, особо в нашу грязь, очень нужны. Это как семья – два сапога. Муж и жена. А что я таперича без жены? Вон – видел по фильму, как Сталин всегда в сапогах. И жена, видать, у него есть. Дюже любит он сапоги! А я что? Я тоже.

 Кто–то, возьми, и скажи ему:
– Прокопий. А ты попроси у Сталина сапоги.
– Что – могёт дать?
– Конечно. У него их много. Ты только проси не новые. Пусть стоптанные хотя бы пришлёт. Только ему надо доказать, что у тебя они совсем негодные, а то не поверит.

 На следующий день Феньков принёс на почту заведующей небольшую посылку. Она ахнула, увидев, как каракулями на упаковочной бумаге было нацарапано:
– Масква. Кремль. Таварищю Сталину. НСО Пихтовский район д. Вдовино от Фенькова Прокопия.
Рогачева засмеялась:
– Ты что, сдурел, Прокоп? Сталину посылку… ты что… тебя же арестуют. Не приму. Что ты там положил?

– Ольга. Не твомо ума дела. Примай. На рублёвку. Я пашёл.
Повернулся и ушёл.
Рогачева доложила Альцеву. Комендант живо прискакал. Развернули перевязанную дратвой пергаментную бумагу. Внутри лежал… грязный, рваный сапог, а сверху записка:
– Таварищ Сталин! У меня жену ареставали и пасадили в тюрму памагите вызвалить. А тут щё сапоги парвались. Пасматрите все в дырках. Могёт у вас есть старые просьба вышлите. А я таперича буду стараться работать на блага камунизма. Феньков Прокопий.

 Альцев швырнул сапог на пол, грязно выругался, а потом, врубившись, расхохотался:
– Дурак – он и есть дурак. Что с него возьмёшь?
С той поры мужики скалились, встречая Фенькова:
– Ну, что, Прокопий? Сталин прислал тебе сапоги?
Тот невозмутимо отвечал:
– Нет ещё! Видать, дялов у него многа. Ничаво. Дайдёт очередь и да меня.

 Продолжаю о ссыльных.
Тысячи людей умирали от голода, холода, но среди местных сибиряков ходила легенда о живучести одной группы людей из Кировской области. Помню, рассказывал один колхозник:
– Вы – кавказцы, слабаки. Жидкие на расправу. Какие–то немощные, неприспособленные. И вымираете, как мухи. Вот отсюда, километрах в 70–80-ти есть посёлок Усть–Тоя. Это его так ссыльные из Кировской области назвали.

 Привезли туда весной триста семей кулаков в тридцатом году. А там нет ничего. Только дремучая тайга на слиянии двух речек, Баксы и Шегарки. Сказали им: живите, осваивайте тайгу, корчуйте лес, стройте дома. Уцелеете за зиму, приедем на следующий год организовывать из оставшихся в живых колхоз. Тогда, может, поможем колхозу. И что вы думаете? Уже через неделю у всех семей были добротные землянки, обделанные деревом. Все работали до крови.

 Вцепились, вгрызались в землю. Корчевали, пилили, жгли, копали, сажали, строили круглыми сутками. Лихие были мужики и бабы и до жизни охочи. Коротко сибирское лето, но к зиме все триста семей перешли из землянок в рубленые новые избы с подворьем, да и немудрящий урожай приспел. А зимой охотились, рыбачили на льду и, представляете, все выжили. Вот это люди. А вы? Эх, мелкота.
Наши бабы возражали:
– Митрич. Что ты сравниваешь хрен с пальцем. Вот ты говоришь, что там семьи кулаков были. Это же работящие селяне с мужиками. А мы? Одни бабы с детьми, да ещё городские.

 В Усть–Тое комендатура впоследствии организовала сильный колхоз. Село расстроилось. Туда начали присылать новые партии переселенцев и даже организовали детдом, уже четвёртый в Пихтовском районе. Вот оттуда и прислали сына кулака Микрюкова Бориса во Вдовино для организации здесь детского дома,
т. к. детей была уйма. Временным замом на период организации детдома он назначил порядочного, добродушного мужичка по фамилии Ядовинов, но потом его сместил. Микрюков уже успел отслужить в армии. Где–то воевал на фронте и пользовался доверием власти. На войне он получил травму черепа, после излечения приехал назад, учительствовал в Усть–Тое».

 Продолжение рассказа в следующей публикации.

  12.05.2019