Мы сидим друг против друга...

Мы сидим, друг против друга, и я жду,
что ты начнёшь рассказывать мне о том, что
произошло с тобой за это время.

Мне тоже так много нужно рассказать тебе –
о том, как долго я ждал этой встречи.

Как трудно было ждать, не зная,
когда ты вернёшься,
и даже тогда, когда можно было просто
снять трубку и услышать твой голос –
всё равно было трудно оттого,
что ты был где-то в совсем другой,
далёкой жизни.

Я всегда знал, что когда ты начнёшь рассказывать –
и когда начну говорить я –
всё сразу встанет на свои места.
Всё объяснится, всё, что было трудным –
станет лёгким и простым,
мы будем понятны друг другу.

Ты действительно начинаешь говорить,
но как-то отстранённо, как будто бы нехотя.

Ты говоришь, что у тебя по-прежнему
много бумажной работы – Клятая бюрократия! –
больше даже, чем в универе.

Временами мне начинает казаться,
что ты – тринадцатилетний мальчишка,
со всеми трудностями подросткового возраста –
англичанин, ещё не знающий русского языка,
не знающий, что ждёт тебя впереди.
Сын нежной матери, плакавшей даже
при недолгом расставании.

Мы с тобой ещё не знакомы.
Нам не о чем с тобой поговорить,
всё, что было когда-то у нас вместе,
для тебя – ещё впереди.

Что, если ты вернулся тринадцатилетним,
почти ребёнком, которому нужна мать,
и непонятны все мои вопросы?

Мой сын, совсем ещё малыш,
тоже ждал тебя там –
ждал руки, которую ты,
взрослый и умный мальчик,
готов был ему протянуть –
ждал новых, диковинных игрушек.

Я вспомнил ту тарусскую старушку,
которую ты тогда довёл под руку до её калитки,
а потом не знал, что делать с ней дальше,
потому что каждый шаг давался ей,
как первый в жизни,
и она, похоже, сама совсем не знала,
куда и как ей дальше идти.

Когда мы входили в дом,
к нам подошёл бездомный.
Мне стало заранее стыдно,
как бывает всегда,
когда меня пытаются обмануть,
или когда я хочу, но не могу
не отозваться на просьбу.

Он попросил – не деньги, а шариковую ручку.
Я увидел, что в подвале,
который он облюбовал,
на пространстве в квадратный метр,
у него оборудовано подобие
письменного стола.
Карандаши и ручки
аккуратно сложены по правому краю.

А ты – ты не обернулся на его просьбу,
не подошёл.
У тебя не было с собой вообще ничего.
И в следующий миг мне стало
оглушительно ясно,
что помочь ему
теперь могу только я сам.