Ностальгия по гулагу 29

 «Роль Сталина в истории страны положительно оценили 70% респондентов  «Левада-центра».
Об этом сообщает РБК со ссылкой на данные мартовского опроса социологов. Отрицательно к советскому вождю относятся всего 19% опрошенных. Издание подчеркивает, что исследование выявило рекордный  показатель положительного отношения к Сталину за все годы подобных опросов»

 (Из главных новостей СМИ 16 апреля 2019 года)

 О своём отце рассказывает Николай Владимирович Кузнецов.
Русский писатель, псевдоним - Николай Углов.
Родился и живёт в городе Кисловодске.

 Николай Владимирович своё детство провёл в концлагере.
Не в немецком лагере. В нашем советском ГУЛАГе. Вместе с отцом, офицером Красной Армии.
Десять лет ГУЛАГа отцу дали за то, что он, раненый был в плену.
Подробнее об этом позже.

 Продолжение 14 рассказа Николая Кузнецова об отце.
 Продолжение 13 http://www.stihi.ru/2019/05/10/5681

 «Никто из сибиряков не пускал нас в свои избы на постой и мы со Спириными поселились в телятнике на краю посёлка. Вовсю уже свирепствовала зима, снегу было по колено, ночами мороз был до сорока градусов. Мы выбрали в самом углу телятника закуток, наносили со всех сторон (даже надёргали из стен и крыши телятника) вороха сена и соломы, зарылись в неё в старых фуфайках, залатанных пимах, дырявых шапках и рукавицах, которые нам дали некоторые жалостливые бабы.

 Голодные телята лезут со всех сторон в наш закуток, сосут одежду, мочатся под нас. Грязь, вонь, а нестерпимее всего холод, который проникает во все поры тела, дрожим постоянно. Лежим целыми днями, плачем, молим Бога о помощи. Мать рыдает, причитает:
– Господи! Помоги нам и помилуй нас! За какие грехи нам такое наказание? За что наши мучения? Вот и приходит наша смертушка, дети. Бедный отец. Знал бы он, как сейчас мучается его семья. А может, и нет его уже самого на свете. Все дружно ревём, и Спирины с нами воют во весь голос. Особенно мёрзнут руки и мы иногда не выдерживаем. Как только какая-нибудь тёлочка растопыривается, готовясь помочиться, мы протягиваем к струе горячей мочи руки и греем их. Погреешь, обтёр пуком соломы руки и до следующей тёлочки.

 Как-то мороз чуть отпустил. Мать как бы проснулась, поднялась, вышла во двор, затем говорит мне:
– Колька, надо бороться, надо спасаться. Давай пойдём в Алексеевку, раз здесь сибиряки нас не пускают к себе? Может там нас кто-нибудь пустит? Нам бы только до весны продержаться!
Идём с матерью по глубокому снегу. На мне дырявые старые пимы, одет в лохмотьях, на матери старое пальто, подпоясанное верёвкой, облезлая шаль с махрами. Идём, слезами заливаемся. Походили по селу, попрошайничали во дворах, поплакались. Чуть-чуть дали брюквы, картошки и турнепсу.

 Одна баба сжалилась, всё расспросила, говорит:
– Ты вот что, девка. Жалко мне твоего пацана. Пропадёте. Приходи завтра на ток. Я бригадир. Будешь работать. Чем могу, помогу.
Мать начала на току крутить вручную рожь и овёс, а я пошёл «зарабатывать», т.е. побираться. В нескольких дворах были собаки, но большинство дворов были без них. В одном постучал в двери сеней. Выглянула миловидная женщина:
– Тебе чего?

 – Тётенька, дайте чего-нибудь поесть. Я вам песню про солдата спою.
Она улыбнулась:
– Про солдата? Интересно. Давай, может, я не знаю. У меня ведь муж погиб. Ладно, заходи.
Отряхнул пимы, зашёл в избу. Начал бодро, весело:

«Мы расстались в военное время,
когда землю бомбили враги.
Расставаясь, ты мне говорила:
Для меня ты себя сбереги».

 Женщине, как видно, понравилась песня и я. Она расчувствовалась, обняла меня, расспросила обо всём, накормила. Сказала:
– Приходи ещё, Коля. Вон в тех трёх хатах живут старушки. Я им скажу за тебя. Будешь им помогать по дому, подмести, убрать, принести воды из проруби, почистить картошки, а заодно и песни будешь петь.

 К матери я летел, как на крыльях. Всё рассказал, она обрадовалась. С той поры мы с матерью начали ходить в Алексеевку на заработки. Идём назад и Шурке несём что-нибудь. Мать за пазухой ржи, овса, я картошки или брюквы. Дорога переметена снегом\, идти трудно. Звёзды сверкают в холодном небе, недалеко от дороги по обеим сторонам чернеет лес. Всё время оглядываемся, страшно и жутко на душе. Местные рассказывали, что в прошлом году на этой дороге поздно вечером шла учительница. Настигли волки. У неё, видно, были спички, знать, она чувствовала свою судьбу? Начала жечь школьные тетради, отгонять факелом волков. Да много ли продержишься? Прошла с версту, кончились сорок тетрадок. Нацарапала карандашом записку прощальную, вложила в пимы глубоко. Нашли эти пимы с остатками ног учительницы и запиской на следующий день.

 К нашим вшам здесь добавились полчища тараканов и клопов, изба так и кишела ими. Но скоро бабка перестала пускать нас на ночлег, ворчала:
– Вшей-то напустили мне. Господи, как я теперь с ними справлюсь. Тараканы-то не злые, не кусаются. А эти твари, как собаки. Идите с Богом и больше не приходите.

 А тут и на току рожь кончилась. Немного овса матери дали и велели также больше не приходить. Дома из овса мы варили кашу и кисель на воде. По инерции мы с матерью походили ещё в Алексеевку, но уже никто не давал продуктов и не приглашал помогать по дому и петь песни. Мы побирались, выпрашивали кожурки от картошки и очистки от брюквы и турнепса и варили их дома в сенях телятника.

 Был конец декабря сорок пятого года, морозы стояли сильные, мы пообморозились и перестали ходить в Алексеевку. Лежим в телятнике, зарывшись в сено, на холодной, мёрзлой и мокрой от мочи телят соломе целыми днями-ночами, беспрерывно дрожим и плачем навзрыд. Наступил, кажется, конец нашим мучениям, мы медленно умирали. Грязные, косматые, с воспалёнными глазами дрожали, метались, стонали и беспрерывно плакали. Крепче всех оказалась Надя Спирина. Она всё ещё выходила, выползала из телятника и где-то пропадала.

 И вот, наконец, как-то поздно вечером принесла в телятник задушенную на верёвке небольшую собаку. Уж где и как она подстерегла собаку и сумела задушить, не знаю, но это дало нам шанс прожить ещё неделю. Надя довольно быстро сняла шкуру, разделала и сунула четвертинку в чугунок. Вдвоём они пошли в ближайший лесок и наломали сухого хвороста. Разожгли костерок рядом с телятником и начали варить собачатину. И это спасло нас на некоторое время. Какая же всё–таки сила в мясе, пусть даже собачьем.

 Но мясо собаки быстро кончилось, и опять мы начали голодать. Надя и мать ещё раз выварила кости и кишки: мы с удовольствием выпили эту гадость. На этом всё кончилось. Ещё раз или два они что–то приносили, варили в чугунке непонятную пищу и тем продлевали нашу агонию. А потом целую неделю Надя с матерью ходили по окрестностям, пытаясь вновь поймать собаку, но всё было безрезультатно. Теперь мы жевали только овёс, с пол-мешка которого у нас ещё осталось.

 Почти ежедневно к телятнику приезжали со свежей соломой или сеном скотники. Услышали их разговор:
– Аграфена. Твои-то постояльцы ещё живы? Держатся? Что же они едят? Не жалко тебе их? Ты же одна. Возьми хотя бы мальцов домой к себе.
– А ты, Прокл, не учи меня. Сам и возьми детей к себе. Ишь, какой добрый за чужой счёт. Забирай их и мне легче будет. Тошно уже смотреть на их мучения.
– Детей у меня самого в одной–то комнате шесть душ. Взял бы этих бедняг, да некуда. Так на чём они держатся? Картохи даёшь им?

 – У меня картошки самой в обрез. А жрут они, видно, собак и кошек. Вон несколько шкур появилось в ногах у детей.
Скотники с интересом подошли к нам в угол и разгребли солому. Покачали головами и, бормоча что-то под нос, ушли».

 Продолжение рассказа в следующей публикации.

  11.05.2019