Би-жутерия свободы 48

      
  Нью-Йорк сентябрь 2006 – апрель 2014
  (Марко-бесие плутовского абсурда 1900 стр.)

 Часть 48
 
Его чудом избежавший лоботомию башковитый соратник, главный стряпчий политических процессов Сравнентий Фанаберия (по матери д’Оптрия, по соседу д’Изентерия), вырос в кровавого реформатора и садиста, выкалывающего анютины глазки.
Этот представитель соцвивария, водрузивший пенсне на переносицу, как Егоров и Кантария флаг над рейхстагом, плясал с причудливыми подглазничными тенями под флейту Хозяина, располагаясь в кабинете вороного крыла устрашающего здания на Грубянке, что даровало избранным палачам ряд привилегий – великодушно позволяло дышать несчастным на астенических просторах Севера страны или на сногсшибательных допросах (правительство простудилось и след его простыл, пришлось вызывать районного врача).
При рождении свирепого «питбуля» Фанаберии под музыкальную поэму «Срочно ко мне, Джульбарс!» акушерка Нона Хряк, почувствовав, что помогает появиться на свет монстру, не мешала ему выбраться оттуда живым и не подменена оригинал на копию в пенсне. Но разве можно по недосмотру натянуть безрукавку на запястье, не ампутируя плеча?
Грудной Сравнентий чудом раскрыл против своей неординарной личности первый заговор обладателей византийского профиля, неизвестно чем отличающегося от греческого. Легко делясь с людьми неприятными новостями, он тщательно скрывал хорошие. Он был гениальным ребёнком – ходил на горшок и пописывал в «Мурзилку». Приобретённый опыт он использовал при конструировании проекта игры по слуху окружающих и в создании машины подавления, черпавшей кадры из людей птичьего помёта. Скоро Фанаберия совратитель малолеток будет повторять, что когда он ломал голову над каким-нибудь садистским проектом, находились любопытные жертвы, интересующиеся, куда подевалось то, что от них осталось.
Ещё в школе, страдая от сердечного диагноза «Жаба, дующаяся через соломинку в карты», он сдирал домашние задания у соседа по партии вместе с кожей, не подозревая, что затейник рискует больше развлекаемого, когда приговор выносят за ноги. Будучи студентом-микробиологом он подопытно импрегнировал двух монахинь на расстоянии. Чудом избежав возмездия со стороны руководства монастыря, он осел в городе, где подкармливал изголодавшихся по слухам дервишей протёртой пищей своих политических комментариев.
По роду безделья Фанаберия относился к занятым непроизводительным трудом, хотя и создал уйму произведений народного творчества. Это помогло ему написать картину «После побоища», на которой оппонент был изображён в виде укокошенного баклажана, украшенного жёлтыми разводами синяков.
В последовавшем за покорёженным обрюзгшим детством ханжеском юношестве Сравнентий, патрулировал тела вверяемых ему жертв, налаживал производство верёвок для виселиц и молота Нака-выкуси, требовавшего себе наковаленки десятого размера и продавал консерванты лицам, стремящимся сохранить молодость.
Судьба пригрела меченного удачей и промышленным атомом мегрела, когда он в прыжке «Прогнувшись» продемонстрировал хозяину «Автоматный сок», доказав, какое это великое искусство удариться во все тяжкие и не ушибиться.
Когда в процессе омоложения мысли паучий мир приутих, на Фанаберию обратили внимание, исходя из аксиомы: «Умные и ловкие устраивают по вечерам неополиттанцы с видом на Везувий», а также как на человека, любившего осенью расхаживать по балкону в пилотке от «Понтия Пилата», а зимой выходить на улицу в каракулевом пирожке с куриной начинкой.
Поглядывая из своего кабинета на запелёнатые в клочковатые облака горные вершины, гибкий паразитолог Фанаберия отказался от ношения жилеток по увлажнительной причине – чтобы друзья не вздумали плакаться в неё, убеждая хозяина, что монополисты не одного поля Ягоды. Завязывайте со спиртным, поучал он, но не пытайтесь застить глаза, в темноте освещающие узкий проход мыслей, да и чем отличаются от врагов друзья, подставляющие вместо выдвижной подножки трамвая «дружеское плечо»? Исходя из этого, Фанаберия – с его арифметикой экзекутора «Восемь спишем, два в уме», с выгоревшей под южным солнцем дотла совестью, готов был любому выпустить кишки на прогулку, выведя три постулата в назидание котомкам.

1. Всё заложено не в генах, не в носу, а в досье.
2. Автогенная мастерская – Божья.
3. У соседних могил варьете вдовьих слёз.

Пенсневтирательный Родоначальник раздельного пытания и чемпион по бытовому разложению Сравнентий Насилыч, верил во второстепенные приметы и предметы роскоши, живя напротив Планетария и не отъезжая в боковую «Тверь», где его ждала двужильная золотая жена. Раскисшие дороги к кочевряжившимся женским сердцам, натерпевшимся страху за празднично накрытым доверенными топтунами столом были покрыты непонятными изошутками, склеенными самим наркомом изоляционистской лентой. После душещипательных разговоров с глазу на глаз, но без синяков, Фанаберия прохаживался вприпрыжку под вальс «Магнитные волны». По его губам пробегала улыбка и вальяжно разваливалась на втором подбородке, пока он похрустывал головоломкими пальцами тренированного палача с садистскими хобби – выбивать табуретки из под ног кандидатов в повешенные и целовать млллюски в губки. Он трезво рассуждал, что при наличии тараканьего овала комплекса «голова-тело», обезглавить обречённое насекомое невозможно, поэтому и настойчиво умасливал жертву в обход принятых правил поведения, временно избегая физического устранения. А та и не подозревала, какую неоценимую психологическую помощь оказывала своим физическим сопротивлением стареющему импотенту, и какая по-деревенски каромысленная мера Мукузани(я) подстерегает её.
Срезанные покорные головки тюльпанов, заботливо засаженные в вазу, украшали середину стола, символизируя девичье отчаяние экологически чистых женщин. Это побуждало скользкую амфибию в пенсне – конкурсанта академии половозрелых художеств и злостного взломщика женских сердец Сравнентия Фанаберию к действиям, ломавшим волю перепуганных красавиц, обречёно защищавших свои негостеприимные центры развлечений.
Полноценным бонвиваном он стал после того, как от никчёмных пустышек перешёл к растопырчатым соскам. Кратковременные связи с прелестницами ассоциировались у Насилыча с лесоповалом, залежи которого приходится в конечном счёте расчищать и сплавлять куда-нибудь подальше. Его военизированная охрана «Иммунитет», организованная для выведения токсинов из организма общества, нахватав невольных избранниц с прилежащих улиц, затаскивала их в особняк, и упреждая желания Сравнентия, сервировала фольклорную музыку «Дудки вам».
Молодчики не гнушались «хирургическими» вмешательствами в отношении жертв, противившихся преподаванию «сопротивления материалов», излагаемых на радио и в прессе. Им ничего не стоило забить тревогу до смерти, ссылаясь на могущественного хозяина, который назидательно повторял: «Даже, если у хирурга – золотое сердце, пальцы эскулапа я ценю превыше всего, потому что за ними стоит численное преимущество». 
У трансвестита Фанаберии, любившего разгуливать в пиджаке в тюремную клетку, изображая Аполлона в Греческом сале, было два, казалось бы, несовместимых хобби – составлять кроссворды и компании. Распустив павлиний хвост, он выклянчивал сдобные минуты близости у женщины в открытом платье с плотно прилегающими облигациями золотого займа, пришепётывая: «Не дрейфьте, милочка, я дрейфую от вас айсбергом в океане любви, когда вы Титаником бередите во мне нижнюю половину».
В тягостные минуты обхаживания самодостаточный Фанаберия, ненавидевший символ доступности – короткие юбочки, спрятав свою копировальную машинку в штаны, включал спасательную песенку с подогревом: «Цветок душистых Фанаберий». В ней красавец-светловолосик Нельсон Эдди охмурял Жаннету Макдональд в одном из гомериканских фильмов 30-х годов, и она вторила Нельсону неподражаемым сопрано. Если и это не помогало, Сравнентий незатейливо мурлыкал до смерти перепуганной жертве на ушко: «Признавайся, что ты меня страстно любишь». Вслед за его настырными требованиями бравурно звучал марш мореходного училища, полностью отражавший моногамию гамм.

В Кейптаунском порту с пробоиной во рту
Жаннета поправляла макияж.
Но прежде чем уйти в интимные пути,
На берег был приспущен экипаж...

За неувядаемое прожектёрство поэт не Хухры-Мухры получил   Таллинскую премию от стонущих эстонцев и «одиночку» без очереди на Крайней плоти Севера с поражением в водительских правах (бунтующий хлюст и поэт ухлёстывает за Музой, чтобы как-то подавлять душевные мятежи). В пользу участника милитаристической радио передачи  «Топоры до времени» Сравнентия, говорили цветные фистончики, накрученные по ободку головы с которыми он гордо разгуливал по причине исключительной лысости и убеждениям, помогавшим лютой зимой (к всеобщему удивлению они согревали окружающих).
Какое поразительное существо страус, думал он, и зачем экспонат закапывает голову в песок, когда предоставляется возможность потерять её меж мускулистых женских ног?!
Вообразив себя в воздушном замке, облакокачивающимся на бумажную стойку бара, Фанаберия, убеждался, что ему всё позволено. На ограничения он плевать хотел, но не делал этого из чисто альтруистских соображений, скрываясь за паутиной изъязвлений вежливости, как та профурсетка, что выколола себе арьергардную татуировку пониже спины: «Вход только по пригласительным билетам!» Видно, в даме не сработала  коммерческая жилка, и она, как провинившийся щенок, боялась испытания зубов на выносливость или репрессий и сравнительной аллюзии. Сравнентий до потери пульса обожал мосластых женщин в шляпках с документальными кинолентами и ненавидел ломак-тростиночек в камышовой траве позади дома, где рукава его рубашки закатывались от смеха и от их беспомощности.
Как сообщал тибетский наркомат по сбору утильсырья «Давай лома», по завершении развлечений Сравнентий, получавший заряд энергии от жонглирования людьми, в порыве неудовлетворённой страсти срывал этикетку с бутылки «Муказани», оставляя её голой.
Фанаберия подтвердил теорию «Мне скука не грозит... пальцем», по которой женщина занимается несколькими делами одновременно, что даёт ей право иметь пару сменщиковлюбовников сразу, поэтому Сравнентий знал, что лучше всего поливать «цветы» из словесной дуролейки. Он рассматривал половой акт, как предтечу посещения негарантийной мастерской вендиспансера. К тому же доверенные лица всемогущего Хозяина застали его в приступе самоотречения, копающим туннель между мужским и женским туалетами (на нём были протекционная форма от мошкары, защитные очки со стёклоочистителями и тиролька с глубоким оврагом тульи).
Застрельщик передовых начинаний, он понимал, что серьёзное отношение к окружающим плотным кольцом товарищам не помешает его личному выживанию, поэтому следил, чтобы работы у расстрельных взводов в пристрелочные дни хватало на всех. Когда непреступный Отец всех народов прибыл на место совершения, Фанаберия ловко отмазался, сняв Ежовые рукавицы и сделав «папе» официальное заявление для пресс-папье: «За тебя, Кобра, я готов свою незапятнанную репутацию положить на сохранение, что  подтверждает предотвращение очередного заговора на твою бесценную жизнь. Ты же сам говоришь, что евреи не люди, а драгоценные камни – Гольдштейны, Зильберштейны, Рубинштейны, Каменевы, c их извечно пучеглазыми вопросами во исполнение несбыточных желаний на псевдонародных инструментах. Их нетребовательных к себе даже Страдивари не удовлетворит.
Стоит ли удивляться, что власти всё с большим трудом отличали триптих Рубенса «Elevation of the Cross» от Рубинштейнского «Демона»», не говоря уже о Грёзах любви Антона Григорьевича Рубинштейна. После этой котовасии пост наркома автоматически перешёл к оседлавшему систему «возмездия» Сравнентию Фанаберии – растленному типу с его внебрачной чехардой, к человеку с лицом печального миноносца, перекошенным бритвой «Жиллет». Ему как и предшественникам никак не удавалось разгадать причину венозного застоя не перерезанной в одночасье водной артерии.
Случалось, правда, что липкая амфибия сущности Салыча превращалась во вздорного пользователя-бронтозавра, особенно когда что-нибудь вылетало из памяти невинным воробышком и он на мгновение забывал, что ноги для кренделей, анус для «трюфелей», и всё это выделывается... не в пекарне «Иван Опекунов». Тогда он делал пережиточную рекламную паузу, украшенную коротким мизинцем, трепещущим мотыльком в манерном дюйме от чашечки в кофейных подтёках и самозабвенно распространялся о толстовщине толстух с их непротивлением ему, козлу, насилием в сюжете «Трупик Козерога», появившемся в «Аль-Монахе».
В элитарном издании стаккато потешных бегов периода Великого нашествия пруссифицированных тараканов, удачно перемежаясь с их щелевой просветработой, отмечалась патологическая привязанность автора-заложника к окровавленным муляжам, распиханным по закуткам нежилого дома, в котором приходящая женщина поспешно отряхивалась, когда на неё падало подозрение, чтобы не восприниматься подновлённым предметом любви.
Автор успел записать беседу Сравнентия с неизвестной дамой, имя которой упоминать не рекомендовалось.
– Парниковая любовь – приближённость к совершенству, берущему верх над низменными поползновениями. Она не идёт ни в какое сравнение с возвышенными подлостями и низостью благородства, когда сердце разрывают дикие звери гладиаторского предчувствия. Если уж заблуждаться, так в чём-нибудь помохнатей.
– Сильно сказано. Поразительно не ортодоксально мыслите. Впервые встречаю человека из органов, оплакивающего своё прошлое и терзающего чужое будущее. Над этим стоит задуматься за парой бутылок под благовидным предлогом на непонятном наречии. Но согласитесь, с годами чувства выдыхаются, как духи во флаконе с неплотно притёртой пробкой, – провела она гребёнкой по волнистым попугайчикам волос, лысеющим после аборта.
– Я гондольер с веслом, занятый своим ремеслом и люблю бродить по пляжу в обнимку с июлем. Я – бармен, разливающий в миски порционное виски. Ничего с собой не подделаешь, ведь в писательском деле я ещё и хирург – захватываю лингвистическим пинцетом края душевных ран и накладываю скобки, пока слова сомкнутым строем ложатся на многострадальную бумагу в разгуле неподконтрольных страстей. Но признаюсь, в моём последнем романе много глав и не хватает запчастей, – потупился Прерия.
– Касаясь вашей литературной деятельности, друзья рассказывали мне о графомане, который, начитавшись Франсуазы Саган, почтительно переворачивал дам как страницы, не отваживаясь на транссексуальную операцию. Надеюсь, это не вы?
– Угадали! И азартными играми не увлекаюсь, понимая, что единственное чего нельзя позволить себе в казино, так это выиграть время, – от него не ускользнуло, что дама полусвета и полу-умственного затмения обладает грудью, которой можно было прокормить не одного здравомыслящего мужчину.
– А я-то приняла вас за типичного естествоиспытателя женского терпения. Вы меня ещё не обняли, а энзимы секреции уже закружились в вальсе внутренних желёз. Но почему-то я вам несказанно верю и чувствую себя на лежаке на пляже, где невозможно отвернуться к стене. С вами я рассеянна в дисперсном свечении.
– Хотя я и ношу пенсне, но обладаю дальнозоркостью бинокля. Я не что-нибудь курам наспех,  заваливающее экзамены на спину.
Падкая на развлечения она ощущала себя одалиской, наглотавшейся любви. Бывало, сидя за столиком одна против обыкновения, она угадывала в мужчинах не обезвреженных хамов, провожающих дам до дверей увядающим взглядом, когда в отношениях не всё ещё потеряно в том числе и ключи от машины. Этот же экспонат во френче не выглядел беспощадным соблазнителем. Но ведь не всегда угадаешь. Это как убеждать сифилитика в том, что самый прогрессивный деятель паралич, или  цирковой карлице потерять чернокожий чемодан с гуимпленом-микроцефалом внутри.
– За свою нетрудовую жизнь я сменил множество специальностей, однажды выступал в роли рефери, разводящего упрямых петухов и боксёров, состязающихся как мы с вами в остроумии. Стоит только захотеть и я помогу вам вырваться из трясины мещанства (как садовник, врезающий анютины глазки во входные двери, он был уверен, что дама отдастся легко и непринуждённо, не приходя в сознание от его безукоризненно тонких манер и гениталий).
– Мне кажется, вы излишне впечатлительны. Возможно вас притягивает голубизна понятий. У раба привычки и жены с любовником такие явления наблюдаются в местах общественного пользования. Я тоже всячески избегаю огласки из-за того, что она женского рода, а подругам, как вы понимаете, доверять опасно.
– Правильно поступаете, в скольжении любовной лодки важны скрытые течения души. – В линяющих красках вечера его интриговали её рисованные бровки, вздёрнутые на виселице морщинок лба. Но он не собирался выказывать по отношению к ней нескромную приветливость, хотя его впечатляли её театральные манеры с запущенными ноготками в шевелюру и мысли взятые напрокат.
– Вы обольститель, и я питаю к вам глубокое унижение. Хочется вышивать для вас гладью гладиолусы, стричь купоны и жить припеваючи на дачной веранде, поедая анчоусы. По всему похоже, вам чужд затворнический образ жизни ружья на стене.
– Всё-то вы замечаете, даже развесистые рога при входе. По глазам вижу, что музыку обожаете, сказал он, с такой интонацией, как будто бы вкладывал в неё сотенную.
– Угадали! Недавно прослушала сюиту «Эховые размышления по-барабану». Произведение оставило слишком гулкое впечатление, не потому ли я так ценю драже губ в поцелуе, и это притом, что практически не пью – винные пары валят меня с ног.
– Эстетка! – воскликнул он, поправив пенсне. У нас много общего, как у людей, увлечённых своим телом. Я прекрасно отношусь к художникам-передвижникам, благо что сам играю в дымовые шашки. Если не беру за фук, то за что попало. Но несмотря ни на что, я не малюю шутки с английской солью, палитра не позволяет. Вы ведь знаете, у талантливого скульптора нелепица не лепится. Учтите, моё призвание – лелеять подростки растений и ненавидеть отсутствующие взгляды в присутственных местах. Вы же не какая-нибудь мымра без понятия, а примечательная женщина с бесчисленным количеством неположенных (под сукно) замечаний.
Он проявил себя прирождённым учителем, подумала она, на него также бесполезно обижаться, как дуться на презерватив. Её усвояемость интимного материала продвигалась стремительней, чем ожидалось, а в тени под глазами пряталась грусть, хотя окулист посоветовал ей промывать глаза отборной кислотой. И это всего лишь единичный пример из обширной  женской практики Прерии.
Глумящийся Сравнентий с разинутым ртом  аденоидного птенца охотно и подробно разоблачался перед дамами, никому не доверяя и не отдавая приоритет в бережливые руки. Этот прихвостень, чистивший пёрышки «хвостового оперения» гостеприимного хозяина, подкреплял решительные действия, часто заканчивавшиеся ранами в кровоподтёках, словами: «Я пленён вами, но соблюдаю Женевскую конвенцию о гуманном обращении с пленными на дыбе, за столом и на кушетке». А о сожжённом на костре Джордано Бруно он цинично сказал: «Жора взошёл на огонёк». У певца ломается голос, у пианиста пальцы на допросе, и рука  тянется вправо, создавая впечатление, отпиленной клавиатуры, повторял про себя Фанаберия, а туша быка, разделанная им под орех всегда снилась ему, когда он оперировал односложными предложениями, содранными с передовиц газет. У этой кривоногой певички, скрывающей голени по колено стелящимся туманом сжиженного азота,  нет шансонов на выживание... мужа из дома, воскликнул он. Кто бы мог поверить, что такое вырвалось у гуманиста, любящего женщин в стиле лошадей Веласкеса, и готового помочь слепому перейти улицу, чтобы на другой стороне задушить несчастного за углом по цене бутылки моложавого молдавского вина.
Перед тем как переметнуться к большеВИЧкам, осторожный Сравнентий занялся вязаньем петель для дверей и сбором коррозийных материалов своего меньшевистского прошлого. В то же время в Фанаберии жил освистывающий всё зритель, думавший, что если бы он спасался от потопа в Ноевом ковчеге, то расположился со Своей в амфитеатре, не забывая, как на бармицву соседа дед с бабкой (огнепоклонники у камина) сделали внуку подвижной подарок, и он поверил в трёхколёсную демократию велосипеда «Прогресс». Это определило направление его кипучей деятельности, пока время опечатывало чувства, накладывая на всех и вся сургуч недоверия (он умело подбирал нужные слова в своей черепной коробке). К трём годам заключения в усадьбе на Малой Броной из-под его пера вышли ни на ком не апробированные работы:
«Вконец распустившиеся вербы, как средство вербовки».
«Забытый обычай – поцелуй вслепую на все случаи жизни».
«Наиболее измотанные – катушки ниток» и
«Просроченные часы разведчика на вывернутой наизнанку Сорочинской ярмарке (ночное послание под маринадом)».
Несмотря на легендарную жестокость, в сумасшедший дом Фанаберию не упекли – он публично отказался танцевать кабанеру со свиньями и подпиливать устои общества электропилой, когда его застали перед футбольным матчем на стадионе «Динамо» в спортивной вивисекции собственнонаручно присобачивающим приборный щиток от «ЗИСа» к чьей-то провинившейся голени.
Это совпало с периодом прихода в сознание народа, с высоким подъёмом встречавшим зарубежных гостей, страдающих плоскостопием (ответственный Клементий Поздравляй). В некотором смысле Сравнентий был неуравновешенной панибратствующей бактерией, развлекавшейся под чавкающий саксофон и квакающую трубу, и ему не давала покоя карьера учителя спальных «танцев».
В общих чертах его привлекали половозрелые ассоциации фертильных особей и индифферентных к ним мужчин, таких типов каноники вполголоса отмечают – при снятых сливках запрета, они «малость» не в себе, пребывая в других.
Приблизительно, а точнее апроксимально, ту же самую байку предсказала ему в старом Тифлисе китайская цыганка Анфилада Матросня, блестяще объяснявшаяся на ободранном мандарине и заговаривавшая платиновые зубы в съёмных протезах, а также пластины кашалотам на апфельсине из Кантона.
Больше всех от этого предсказания пострадал в 1942-м официальный поэт военных лет Мафусаил Гонконгыч Бруцилёз, не видевший зарниц артобстрела, но понимающий, что винтику с шайбочкой друг от друга не отвертеться. Он не реагировал на многоголосье толпы, но живо откликнулся на гомериканскую помощь говяжьей тушёнкой благозвучием авангардной баллады.

На банку молюсь я не первым.
Железную ставлю на камень.
Клинком открываю консервы,
И ем, не отмыв их, руками.

Вкушая аппетитно нарезанный штрудель власти, сторонник обильного секса с отягощением – пикантным компонентом завтрака с женщиной Неповторимой Ночи – Сравнентий Фанаберия утирал ей нос, промокая слёзы и обтирая испуганный рот смакующим в предвкушении развлечения взглядом, придерживаясь правила «От каждой по посильным возможностям, мне по неодолимым потребностям». Он подслеповато смотрел на коксующиеся угольки её глаз, антрацитировавших искрами пионерского костра и сладострастно думал о пригубительных последствиях мимолётных кавказских знакомств и удовольствий от бешеного разбрасывания денег налету заведённых вполоборота шашней. Его привлекали нераскрытая религиозная жизнь полной чашей Грааля и грудоноски в период лактации в «Профилактории баланса чувств, подведённых под монастырь». Это бередило в его душе, в которой было сыро, как в землянке, самые низменные потребности, и отнимало у похолодевшей от ужаса жертвы желание накостылять ему по шее, отстаивая суверенное право на блеклое существование в отключке.
В попытках раскочегарить себя насильник представляется недозрелым, отличаясь низменными инстинктами и высоким уровнем образования смекалийстых солей в мозговой жидкости.
Его насекомообразная мечта водрузиться на флагшток не осуществилась – его расстреляли, не приняв во внимание наслоения криминальных воспоминаний, нашедших отражение в пресноводных мемуарах «Тысяча и одна в ночь в односпальной хорватке».
Странно, но не помогло и то, что вместо привычного «апчхи!» из него вырвались глухое «ОГПУ» или в лучшем случае отрывистое «НКВД». Но вернёмся к частичному описанию содеянного теми, кому ничего не стоило сгноить в застенках миллионы ни в чём не повинных людей.
Потомственный мот и прощелыга Сравнентий со сверлящим по правилу винта взглядом был умён не по годам и гордо носил на оголённых плечах ржавые эполеты свалявшихся волос, требующих гвоздичного масла, что многократно было отражено в картинах написанных маргарином. Уровень загаженности его душонки зашкаливал, когда её занимала не сама постановка вопросов, а декорация к ним. Он считал, например, что многосторонней женщине не обязательно быть трепетной серной для принятия ванны той же номинации, скрытой потайным люком, под текинским ковром – исправительная мера за надругательство над его посрамлённой личностью в неуместных выходках в свет под хоровую капеллу «Вращающиеся чресла».
Фанаберия не выносил, когда его постельные «шалости» бойкотировали наполовину в пастельных тонах вполголоса. Он сожалел об одном – пикантную респектабельную сцену запросто вырезали вместе с исполнителями (за исключением его самого). Визжать на бабе в ожидании её дальнейших указаний Сравнентий находил для себя неприемлемым, как и быстрое поедание мумифицированной свиной тушонки. Работая на Грубянке на выдаче «шпионов» после их имплантации в странах чуждого Запаха и распределения сухого пайка порохом для мокрых дел, он придерживался расхожей теории о телесообразности времяпрепровождения с ударницами труда. Но надо отдать ему должное. Получив формальный отказ в близости от секретарши африканского посольства, он не побежал за ятаганом, трусливо переведя дух на полшестого, из своего хитинового панциря в Оружейную палату. Так что создавалось впечатление, что Сравнентия вызвали на ковёр, чтобы под раздробленный барабанный ритм закатать в него, а ведь многие, работающие за кордоном попали бы в число задохнувшихся в ковре от идеологической пыли.

Шпионом в Америке быть не легко мне,
надену наушники, настрою приёмник,
ловлю позывные «О вещем Олеге»,
беспечно пожёвывая бейгель.

Рутинно в эфир выхожу на запросы
как издревле принято – на азбуке Морзе
ищу по шкале барабанную вязь,
и вновь чертыхаюсь, – Не вышли на связь!

Для интеллигентного, как я, человека –
вполне архаичный испытанный метод.
Он повсеместен в шпионской игре,
Расхожие знаки – точки с тире.

И я защищая права человеков-с,
      для конспирации отправлюсь в Лас Вегас,
там предоставлены лучшие фишки
для самобытного русского мишки.

Заданье простое получено – надо
на грани Каньона реку Колорадо
поставить в невыносимые рамки,
чтоб америкосы не выползли в дамки.

Они без согласия в мире насилий
ракету в два пальца в карман запустили.
Сию информацию передать не удастся –
неладится что-то с коммуникацией.

На что только в происках своих ни горазд
мой пёс шелудивый синьор Псориаз,
на полную воя в подвале луну,
антену, собака, зубами погнул.

Вот так и работаю три десятилетья
под прозвищем в ставке Чапаевский Петька.
Живу беспроблемно с откормленным рылом
пока в CIA(е) меня  не раскрыли.

Вы спросите, кто я при русских погонах?
Чего там скрывать, генерал Пентагона.

(см. продолжение "Би-жутерия свободы" #49)