Жила-была девочка...

В городке Манчестер на севере Соединенных Штатов жила-была девочка с голубыми глазами и канапушками на лице. Как и ее ровесники она ходила в школу, любила собак и прыгала через скакалку. В один из вечеров по телевизору она посмотрела передачу об атомных бомбах. На утро маленькая американка проснулась с мыслью: «А что, если это последний день Жизни на Земле?» Размышляя над этим вопросом, она стала следить за новостями, и как-то прочитала, что СССР может угрожать безопасности США. Тогда она отправила письмо генеральному секретарю Советского Союза и спросила: «Вы за войну или нет?» Через год она стала самой известной девочкой на планете. Звали ее Саманта Смит.

Саманта склонилась над портретом. Девочка с фотографии как-будто смотрела сквозь время. Девять пожелтевших листочков записной книжки рассказывали о гибели ее семьи. В алфавитном порядке были отмечены даты смерти ее родных. Это был дневник Тани Савичевой, одиннадцатилетней девочки, которая стала символом блокадного Ленинграда.
8 сентября 1941 года немецкая армия захватила Шлиссельбург и блокировала Ленинград с суши. Связь с Большой Землей поддерживалась по воздуху и по Дороге жизни - Ладожскому озеру. В магазинах закончились продукты. Хлеб выдавали по карточкам. Почти три миллиона горожан были обречены на смерть. Восемьсот семьдесят два дня город каналов и дворцов находился в мертвом кольце. Про блокаду написано множество книг, снято художественных и документальных фильмов, но самым пронзительным остается дневник маленькой и мужественной ленинградки.

Таня была самой младшей в большой и дружной семье Савичевых. Она родилась 23 января 1930 года в селе Дворищи, в нескольких километрах от Ленинграда. У нее было две старших сестры - Евгения и Нина, и два брата - Леонид и Михаил. Отца Таня помнила плохо. Он умер, когда ей исполнилось шесть лет. Савичев Николай Родионович был хлебопеком. Когда-то у него с братьями была своя трудовая артель - булочная при пекарне. Заботы о детях легли на плечи матери Марии Игнатьевны, которая работала портнихой. Савичевы жили в доме № 13 на второй линии Васильевского острова и занимали две квартиры, одну - Таня с мамой, братьями, сестрой Ниной (Женя уже жила отдельно на Моховой улице) и бабушкой, вторую - два брата отца. Хозяева были очень радушными, в доме всегда ждали гостей. По вечерам все собирались за одним большим столом, рассказывали о том, как прошел день, делились планами, поддерживали друг друга, а еще пели.
Лето 1941 года выдалось в Ленинграде очень жарким. После дня рождения бабушки 22 июня Савичевы собирались в Дворищи. Несколькими днями ранее в родное село уже уехал брат Михаил, который после окончания фабрично-заводского училища, работал слесарем-сборщиком на заводе. День летнего солнцестояния пришелся с субботы на воскресенье. Город провожал во взрослую жизнь своих выпускников. А где-то вдалеке уже гудели самолеты. На следующий день по улицам шагали колонны из вчерашних рабочих, служащих и интеллигенции. Брат Леонид (Лека как называли его родные), дядя Вася и дядя Леша, участники Первой мировой, хотели уйти добровольцами на фронт, но ни одного не взяли - Лека не прошел по зрению, а дяди - по возрасту.
Каждый из Савичевых стал помогать фронту. Мама вместо платьев из шелка шила воинское обмундирование, Нина копала окопы, Женя и Лека работали на заводе. Только о судьбе Михаила, уехавшего накануне войны на Псковщину, ничего не было известно. В начале июля появились тревожные новости, что Псков оккупирован. В это же время началась эвакуация ленинградцев. Вывозили не только детей и женщин, вывозили целые заводы с людьми и оборудованием.
В городе возводили баррикады, трамваи на грузовых платформах возили боеприпасы, ежедневно объявляли воздушную тревогу. Шпили зданий зачехлили, купола соборов замаскировали краской, Медного всадника оградили деревянным саркофагом, а клодтовских коней сняли и закопали в саду Аничкова дворца. В середине сентября в городе отключили телефонную связь, потом отопление, воду и электричество. Печки топили мебелью и книгами, за водой ходили к Неве, но не каждый мог вернуться обратно, не хватало сил. Ленинград превращался в осажденную крепость.
Тане доверили самое ответственное - отоваривать хлебные карточки. Страшнее всего было их потерять. Следующие можно было получить только по окончании месяца. Однажды Таня при выходе из магазина увидела соседа, который еле слышно повторял: «Украли, украли, украли...» Таня отломила от своей пайки кусочек и вложила в сухую, изможденную руку то ли мужчины, то ли старика. Она не жалела, что поделилась, переживала, что без спроса распорядилась общим хлебом.
Норма хлеба в начале войны составляла восемьсот граммов в день рабочим и инженерно-техническим работникам, шестьсот - служащим, четыреста - детям и иждивенцам. В сентябре норма снижалась дважды. В конце ноября рабочим полагалось двести пятьдесят граммов в день, служащим и иждивенцам по сто двадцать пять. С открытием зимника через Ладогу ежедневную норму хлеба подняли до трехста пятидесяти граммов рабочим, до двухста - всем остальным. Съестного в магазинах и на рынках оставалось совсем мало. Хлеб на три четверти состоял из примесей: целлюлозы, жмыха, отрубей. Большой удачей считалось достать столярный клей, его делали из кожи и костей животных. Бульоны варили из клея, из кусочков шкурок животных, из кожаных вещей. Люди умирали от цинги и алиментарной дистрофии.
Уже в конце октября на улице было по-зимнему морозно. Уроки в школе проводили в подвале, где было еще холоднее, чем на этажах. Даже чернила замерзали, приходилось или отогревать их дыханием, или писать карандашом. Зато в школе кормили, давали суп. Иногда по две тарелки. Таня очень переживала, что не могла отнести хоть чуть-чуть бульона домой для мамы и бабушки. Так делали старшие сестры и брат, приносили немного еды с завода. Учителя строго следили за тем, чтобы все было съедено. К началу зимы занятия стали проводить в бомбоубежищах. Детей на занятия приходило все меньше, не было сил.
В конце декабря смерть постучалась в дом Савичевых. Умерла старшая сестра Женя. Таня никак не могла поверить, что она больше никогда ее не увидит. В какую-то секунду ее пронзила мысль: «А вдруг я забуду, когда не стало Жени. Нужно точно записать дату и время». Она сразу подумала о маленьком блокноте Нины, который ей подарил Лека. Обложка была украшена серо-голубым шелком и золотистым крепдешином. Половина страничек была заполнена самой Ниной, это был ее рабочий блокнот чертежника-конструктора. Другая половина с алфавитным указателем была неисписана. Таня взяла синий карандаш и на листочке с буквой «Ж» вывела: «Женя умерла 28 дек в 12.30 час утра 1941 г».
Ежедневно в городе умирали тысячи человек. Хоронили в братских могилах, которые копали экскаваторами. В местах, где земля совсем промерзла, в ход шел динамит. Со смертью старшей сестры жизнь Савичевых встала на другие рельсы. На кладбище мама сказала: «Вот мы тебя хороним, Женя. А кто и как нас хоронить будет?» Каждый понимал, что кто-то будет следующим. Но верили, что советская армия скоро разорвет немецкое кольцо. В часы, когда работало радио, стук метронома давал надежду, что город жив, его сердце бьется. Таня жалела, что она еще маленькая, а то бы пошла на фронт спасать раненных, или как сестра стала донором. 23 января 1942 года ей исполнилось двенадцать лет. Теперь она уже была не ребенком.
Через два дня не стало бабушки. Последнее о чем она просила, зарегистрировать смерть февралем, чтобы до конца месяца семья могла отоваривать ее хлебные карточки. «Бабушка прожила семьдесят четыре года, а Женя уже никогда не станет бабушкой», - думала Таня. Она не плакала, она оцепенела. Теперь не стало доброй и любимой бабушки, которая жарила самые вкусные котлеты, а еще всегда благословляла на дорогу: «Ну, с Богом». В блокноте на странице с буквой «Б» Таня записала: «Бабушка умерла 25 янв 3 ч. дня 1942 г».
В феврале норму хлеба увеличили до пятиста граммов в день для рабочих и до трехста детям и иждивенцам. Но многих это уже не могло спасти. Дистрофия съедала изнутри. Замерзшие и голодные люди умирали на улицах, и некому было их похоронить. У кого-то уже никого не осталось, а кому-то не хватало сил. Продолжалась эвакуация из города. Несколько раз и Таниной маме предлагали перебраться по Дороге жизни на Большую Землю, но она отказывалась, не могла оставить старших детей.
В марте Леку положили в больницу при Судомеханическом заводе, где он работал. Спасти его уже не смогли. В блокноте на странице с буквой «Л» Таня сделала запись: «Лека умер 17 марта в 5 часутр 1942 г». Это был не просто блокнот - это был свидетель трагедии семьи, города, страны. Это была Танина драгоценность. Она хранила его в палехской шкатулке, где лежали мамина фата, венчальные свечи и свидетельства о смерти папы, Жени, бабушки, Леки. О брате Михаиле Савичевы ничего не знали. Не было известий и от сестры Нины.
Следующая запись появилась на листочке с буквой «В»: «Дядя Вася умер в 13 апр 2 ч ночь 1942 г». Это был самый близкий Танин друг. Больше всего она любила ходить с ним гулять на Неву к Сфинксам. Он рассказывал ей истории, а она благодарно слушала. Весна, которую так ждали ленинградцы, за месяц отняла у девочки сразу двух близких людей. Оставалась мама и дядя Леша, но и они уже слегли. На возвращение Михаила и Нины не надеялись. Цинга и дистрофия захлестнули город. Таня осталась за старшую.
В мае возобновились занятия в школах. В столовых можно было получить по талонам суп и компот. Ленинградцы засаживали каждый свободный кусочек земли картошкой и овощами. Окруженный мертвым кольцом Ленинград продолжал жить. И даже тьма отступала, в город приходили белые ночи. Таня изо всех сил, которых с каждым днем оставалось все меньше, старалась спасти маму и дядю. Отоваривала карточки и талоны, но ноша была так тяжела для нее, что иногда ей казалось, что она не преодолеет дорогу домой из нескольких дворов. Порой приходилось так туго, что она садилась на то, что было рядом, и плакала от бессилия. Но надо было идти, и она заставляла себя сделать еще шаг.
В мае дневник стал свидетелем ухода мамы и дяди Леши. На развороте странички с буквой «Л» записано: «Дядя Леша 10 мая в 4 ч дня 1942 г». Спустя три дня, самая страшная на букву «М»: «Мама в 13 мая в 7.30 час утра 1942 г». У Тани не осталось никого. Пальцы с трудом держали карандаш, но она была должна дописать. Последними записями она как-будто клеймила листочки с буквами «С», «У» и «О». «Савичевы умерли», «Умерли все», «Осталась одна Таня».
После снятия блокады - 27 января 1944 года - в родной город вернулись Михаил и Нина. Брат воевал в партизанском отряде, был серьезно ранен. Сестру эвакуировали вместе со всем заводом. Долго искали они Таню. После смерти матери несколько месяцев она прожила у дальней родственницы. Летом 1942 года вместе с детским домом девочку эвакуировали. Но спасти ее не удалось. Еще в раннем детстве у Тани обнаружили туберкулез костей. Месяцы, проведенные в блокадном городе, окончательно подорвали здоровье девочки. Таня Савичева умерла 1 июля 1944 года в поселке Шатки Горьковской (сейчас Нижегородской) области.
В это же время за две тысячи километров от Ленинграда в городе Амстердаме жила еврейская девочка Анна Франк. В день своего тринадцатилетия она получила в подарок дневник, в котором стала писать воображаемой подруге Китти письма. В одном из посланий Анна задалась вопросом: «Стану ли я когда-нибудь журналисткой или писательницей? Я надеюсь на это, как я на это надеюсь! Ведь в том, что я пишу, я все могу запечатлеть, свои мысли, свои идеалы, свои фантазии». Тогда она даже представить не могла, что ее дневник станет одним из свидетелей трагедии Холокоста, а читать его будут миллионы людей во всем мире.
Анна родилась 12 июня 1929 года во Франкфурте-на-Майне в Германии. У Отто и Эдит Франк уже подрастала старшая дочь Марго. Когда Анне исполнилось четыре года, семья вынуждена была перебраться в Голландию. Из воспоминаний Отто Франка: «Уже в 1932 году штурмовые отряды (СА, коричневорубашечники) промаршировали мимо под песню «Когда еврейская кровь брызнет из-под ножа...» Я сразу же спросил свою жену: «Как нам уехать отсюда?» В Амстердаме он стал управляющим акционерного общества по производству джема «Опекта». В 1940-м году и в Голландии для евреев наступили тяжелые времена.
5 июля 1942 года Марго пришла повестка, ее должны были отправить в рабочий лагерь в Германии. Нужно было спасать старшую дочь и спасаться самим. Ранним утром Франки покинули свой дом. Уже больше года Отто готовил место, где они смогут укрыться от нацистской армии. В задней части дома на набережной Принсенхрахт 263, где располагалась фирма «Опекта», имелось складское помещение. Оно должно было стать убежищем для Франков и еще четырех человек: семейства Ван Пелсов - Германа, Августы и их сына Петера (в дневнике им даны другие имена - Герман, Петронелла и Петер Ван Даан) и Фрица Пфеффера (Анной он назван Альбертом Дюсселом).
«Справа от площадки, - записала Анна в дневнике, - находится «Задний дом». Никто бы не подумал, что за этой простой, выкрашенной серой краской дверью скрывается столько комнат. Перед дверью ступенька, и ты там. Сразу против этого входа крутая лесенка. Налево маленький коридорчик и комната, которая должна служить гостиной и спальней семье Франк, а рядом есть еще одна, поменьше: это спальня и классная комната барышень Франк. Направо от лестницы комната без окон, с умывальником и отдельной уборной. Из комнатки есть дверь в нашу с Марго спальню. Когда поднимаешься по лестнице и открываешь дверь наверху, то просто удивляешься, что в таком старом доме на канале вдруг обнаруживается такая большая, светлая и просторная комната. В этой комнате стоит плита... и стол для мойки посуды. Значит, тут будет кухня и одновременно спальня супругов Ван Даан, общая гостиная, столовая и кабинет. Крошечная проходная каморка будет апартаментами Петера Ван Даана. Там есть еще мансарда и чердак, как и в передней части дома».
В убежище были свои правила. Днем, когда в конторе работали служащие и приходили клиенты, скрывающимся приходилось вести себя очень тихо - разговаривать шепотом, не топать, не хлопать дверьми, не включать воду и не пользоваться уборной. Для Анны это было очень сложно, потому что по собственному определению она была «подвижная, как ртуть». Днем Анна помогала матери по хозяйству, читала, учила языки и писала письма Китти. Продукты, которые получали по карточкам, купленным на черном рынке, приносили верные помощники - работники фирмы отца. Постоянное ожидание, что их обнаружат, необходимость находиться день за днем в четырех стенах и неизвестность, когда это закончится, приводило жителей заднего дома к непониманию и ссорам.
За стенами убежища продолжалась война. В январе 1943 года Анна записала: «Весь земной шар воюет, и, хотя у союзников дела идут лучше, конца еще не видно. А нам, нам живется хорошо, да, лучше, чем миллионам других. Мы пока в безопасности и покое и «проедаем наши деньги». Мы так эгоистичны, что говорим о «после войны», радуемся новой одежде и обуви, а на самом деле надо бы экономить каждый цент, чтобы после войны помочь тем, другим людям и спасти то, что еще можно спасти.
Дети тут ходят в одних тонких блузках, в деревянных башмаках, без пальто, без шапок, без чулок, и никто им не помогает. В желудках у них пусто, они жуют морковь, из своих холодных квартир они выходят на холодные улицы, приходят в школу, в еще более холодный класс. Да, даже в Голландии дошло до того, что дети на улице то и дело цепляются за прохожих и просят кусок хлеба... Нам ничего другого не остается, как только насколько возможно терпеливо ждать, пока придет конец этим несчастьям. Как евреи, так и христиане ждут, весь земной шар ждет, и многие ждут своей смерти».
Жители убежища не сидели без дела. Все помогали работе «Опекты» - расфасовывали приправы и соусы, занимались бумагами, сводили расходы, разбирали корреспонденцию. Несмотря на беспросветное нахождение в четырех стенах, невозможность выйти на улицу, открыть окно и наполнить легкие воздухом жизни, «узники» не разучились радоваться. В день четырнадцатилетия Анны отец сочинил в ее честь стихотворение на немецком, Марго сделала перевод на голлландский, а подарком стала книга с мифами Древней Греции и Рима. Особенно Анна любила журналы с кинозвездами. Стену над своей кроватью, она обклеила фотографиями артистов, которые отец прихватил для нее из дома. Каждый понедельник кто-нибудь из помощников отца приносил девочке очередной номер «Кино и театра».
Время нахождения в убежище совпало с взрослением Анны. Ей казалось, что ее никто не понимает, ни мать, ни сестра, ни даже обожаемый ею отец. Только Китти она доверяла свои мысли и переживания, с ней делилась самым сокровенным. Но воображаемая подруга не могла ей ответить, она была лишь слушателем, а Анне так необходимо было понимание реального человека, который все также чувствует, как она. Этим человеком стал Петер. Они много и часто разговаривали, сидя на чердаке у приоткрытого окна или на лестничных ступеньках. В одном из писем в дневнике она записала: «Сегодня я сидела и смотрела в окно, я, можно сказать, по-настоящему глубоко созерцала Господа и природу и была счастлива, не могу назвать это иначе - именно счастлива. Знай, Петер, пока у человека есть чувство счастья внутри - счастья от наслаждения природой, от ощущения здоровья и еще от многого другого, - пока человек носит в себе это чувство, он всегда будет счастлив».
В убежище Анна начала задумываться о своем месте в жизни, о своем предназначении. Возможность самовыражения она находила в писательстве и сочинительстве. Из-под пера девочки выходили не только письма Китти, но еще сказки и рассказы. Она самокритично относилась к своим трудам, и если что-то не нравилось, было не по душе, могла запросто сжечь это в печке. В моменты, когда Анна находилась наедине с бумагой и ручкой, она ощущала себя абсолютно счастливой. Это было, именно то, чем она хотела заниматься. В дневнике девочка записала: «Я хочу приносить пользу или радость людям, окружающим, но не знающим меня, я хочу продолжать жить и после смерти. И потому я благодарю Бога за то, что он дал мне врожденную способность писать, то есть выражать все, что во мне есть».
С каждым часом находиться в убежище становилось все труднее. Все чаще Анну посещали мысли, что исход каким бы трагическим он не был, лучше неизвестности и ожидания конца. Иногда отчаяние было таким сильным, что участь мертвых казалась предпочтительнее жизни в постоянной тревоге за своих родных, близких и друзей-помощников, которые ежеминутно рисковали собой для спасения скрывающихся. Но надежда, что скоро все изменится, еще жила в каждом из обитателей заднего дома. Второй год Анна встречала свой день рождения в убежище. Ей исполнилось пятнадцать лет. Это был ее последний день рождения.
В один из дней она записала: «Задний дом - идеальное место для укрытия, хотя тут сыро и стены косые, все-таки во всем Амстердаме, да, пожалуй, и во всей Голландии тем, кто хочет скрыться, не соорудить более удобного тайника». Убежище скрывало, спасало и давало надежду на жизнь. 4 августа 1944 года сотрудники Зеленой полиции под руководством обер-шарфюрера СС Йозефа Зильберберга арестовали всех скрывающихся и двух помощников, забрав все ценности и деньги. Это был донос. Месяц жители убежища находились в нидерландском пересыльном лагере для евреев Вестерборк. 3 сентября все арестованные были депортированы в польский Освенцим. В октябре Анну вместе с сестрой отправили в концлагерь Берген-Бельзен на Люнебургской пустоши. Зимой в лагере вспыхнула эпидемия тифа. Первой умерла Марго, через несколько дней не стало Анны. Им не хватило полтора месяца. 12 апреля 1945 года концлагерь освободили английские войска. Из всех, скрывавшихся в убежище, пережить концлагеря смог только Отто Франк.
Через четыре месяца 6 августа 1945 года американский бомбардировщик сбросил на японский город Хиросима атомную бомбу Little Boy («Малыш»). Три дня спустя, атомная бомба Fat Man («Толстяк») была сброшена на город Нагасаки. Маленькой Садако исполнилось два с половиной года. В день атомной бомбардировки она была в своем родном городе Хиросима в полутора километрах от эпицентра взрыва.
Садако Сасаки родилась 7 января 1943 года. У отца Садако была своя парикмахерская. В семье подрастало четверо детей: Масахиро, Мицуэ, Эйдзи и Садако. При взрыве атомной бомбы погибла бабушка Садако. Об этом никогда не забывали. Горе города было горем каждой семьи. Сама девочка внешних повреждений не получила, но тревога не покидала родителей. Оставшиеся в живых горожане умирали спустя несколько лет от лучевой болезни, которая могла долго не проявлять себя, а через годы убивала за несколько месяцев.
С ранних лет девочка отличалась непоседливым характером. Больше всего она любила бегать. Иногда казалось, что она не знает, что такое идти обычным шагом. Бежать, везде быть первой - вот это про нее. Иногда родители ловили себя на мысли, что их шустрая «молния» никогда не устает. Больше всего Садако хотела попасть в сборную команду школы по бегу. Каждый день она оставалась на тренировки, чтобы выиграть соревнования. Вся семья поддерживала маленькую бегунью. В нее верили, и она не имела права их подвести. Перед решающей эстафетой ей было очень страшно. Ноги не слушались, а сердце билось так сильно и так быстро, что она боялась не успеть за ним. Ее команда победила. Она была счастлива. Неожиданно Садако показалось, что лица друзей, учителей, родных поплыли как облака. Она зажмурилась, глубоко вздохнула, и все вернулось на свои места.
Садако стала готовиться к соревнованиям, которые должны были пройти зимой. Все чаще после тренировок она стала замечать, что неважно себя чувствует, голова кружилась почти после каждого забега. Девочка гнала от себя плохие мысли и списывала все на физические нагрузки. Никому из домашних она не рассказывала о своих переживаниях, не хотела никого огорчать и верила, что скоро все пройдет. Но чуда не происходило. Когда на Новый год ее ровесники загадывали в подарок новую куклу или самокат, Садако отчаянно желала только одного, чтобы голова больше никогда не кружилась. Ведь тогда она обязательно сможет выиграть соревнования.
В один из февральских дней 1955 года Садако стало плохо во время занятий. Она упала и не смогла встать. Отец отвез ее в больницу Красного креста. Девочке было очень страшно. Она знала, что половину больницы занимали приговоренные к смерти лучевой болезнью люди. Врачи долго разговаривали с родителями. Когда они вошли в палату к дочери, она сама спросила их: «У меня лучевая болезнь?» Испуганные лица родных выдавали то, что они пытались скрыть от нее. Садако закрывала глаза и надеялась, что страшный сон закончится. Придет доктор и скажет, что это ошибка. И уже через мгновение она будет бежать вместе с братьями и сестрой наперегонки в свой дом.
Началось лечение, уколы, таблетки, процедуры. Дни казались нескончаемыми. Больше всего радовалась девочка гостям - родным и друзьям. В первые дни пребывания в больнице к ней пришла ее подруга Чизуко, с собой она принесла листы бумаги и ножницы. Она рассказала легенду о тысяче бумажных журавликов. По древнему преданию, если болеющий человек загадает желание и смастерит тысячу птиц, то обязательно выздоровеет. Первого журавлика сделала Чизуко из бумаги золотистого цвета. Это был самый главный журавлик. Он дал Садако надежду, что она победит болезнь. Своих первых десять птичек девочка сделала при подруге. Старший брат протянул под потолком палаты нити и каждый раз, когда приходил к сестре, подвешивал на них все новых журавликов.
Все свободное от процедур и домашних заданий время Садако складывала и складывала журавликов. Бумагу приносили школьные друзья, отец и даже медсестры, которые отдавали девочке бумажные коробочки из-под лекарств. За недели, проведенные в больнице, Садако узнала, что некоторым удавалось полностью победить болезнь. Иногда ей становилось лучше, и она верила, что журавлики ей помогут, спасут и защитят. Но постепенно силы покидали девочку. Когда становилось невыносимо больно, а сил хватало только на то, чтобы сидеть в постели, она брала в руки своего золотого журавлика, разговаривала с ним и верила в чудо.
Она не только надеялась и боролась сама, но и старалась помочь другим больным детям. Как-то на балконе, куда больных вывозили дышать свежим воздухом, Садако познакомилась с мальчиком из соседней палаты. Его звали Кендзи, он был младше ее, и девочка никак не могла поверить в то, что он тоже болен. Они стали дружить. Вскоре Садако узнала, что у Кендзи никого нет из родных, кроме престарелой тети. Девочка часто думала о том, что ее новому другу гораздо страшнее и тяжелее, чем ей - у нее была семья. Чтобы поддержать мальчугана, Садако рассказала ему историю о журавликах. Кендзи не верил в чудо, он чувствовал, что в битве с невидимым врагом он проиграет. Через несколько дней его не стало. Садако узнала о его смерти от медсестры. Как могла, она гнала от себя мысли, что и ее ждет участь Кендзи. У нее есть журавлики. Скоро их будет ровно пятьсот, и она точно пойдет на поправку, обязательно выиграет эту битву. Сколько раз она побеждала на соревнованиях, и впереди у нее будет еще много побед.
Целыми днями, находясь в больничной палате, Садако очень хотелось хотя бы на минутку попасть в свой дом. Каждый день она с нетерпением ждала, когда закончатся занятия в школе и к ней придут ребята из класса, а вечером родные. К концу весны девочке стало хуже. Посещать ее было разрешено только родителям и старшему брату. Когда она прижималась своим изможденным тельцем к маме, больше всего ей хотелось разрыдаться, но она знала, что мама будет переживать еще больше, и изо всех сил старалась не заплакать. Надежду дарили журавлики. У золотого журавлика появился младший брат из серебряной бумаги.
На несколько дней Садако отпустили домой, и всем показалось, что беда миновала. Но болезнь была коварной, дома девочка так устала, что была рада возвращению в больницу. Она продолжала мастерить своих журавликов, но сил оставалось все меньше. Теперь ей каждый день делали переливание крови и очень тяжелые уколы. Иногда за день ей удавалось сделать только одного журавлика, пальцы не слушались, не хватало сил. В один из вечеров к Садако разрешили прийти всей семье. Мама сшила ей кимоно, расшитое цветами вишни. Девочка знала, что это очень дорогой подарок для их семьи. Слезы отказывались ее слушаться и предательски выдавали волнение и боль. В этот вечер Садако сделала своего последнего журавлика.
Садако Сасаки не стало 25 октября 1955 года. Последним, что видела девочка, была стая журавликов, которые качались под потолком больничной палаты. Садако успела сделать только 644 журавлика, остальных 356 бумажных птичек сделали друзья после ее смерти.
Портрет Тани Савичевой Саманта увидела в Мемориальном музее на Пискаревском кладбище в Ленинграде. Могла ли она подумать, что через несколько лет ее - американку, маленькую ленинградку, еврейскую девочку из Голландии и мужественную японку назовут «символами мира во всем мире», а еще «девочками, которые так и не стали взрослыми».
Саманта родилась 29 июня 1972 года в семье Артура и Джейн Смит. Ее отец преподавал английский язык и литературу в Боудон колледже, мать работала социологом. Детство Сэми прошло в городке Манчестер на севере Соединенных Штатов в доме с крылечком с четырьмя ступеньками. Однажды она прочла в журнале Time о том, что руководитель СССР Юрий Андропов угрожает безопасности США, и спросила у мамы: «Если Андропова все так боятся, почему не напишут ему письмо и не спросят, собирается ли он начинать войну?» Мама, шутя, ответила: «Ну, напиши сама». Будь Саманта чуть старше, может быть, она приняла шутку Джейн, но в десять лет услышанные слова она восприняла буквально и написала письмо.
«Уважаемый господин Андропов! Меня зовут Саманта Смит. Мне десять лет. Поздравляю Вас с Вашим новым назначением. Я очень беспокоюсь, не начнется ли ядерная война между Советским Союзом и Соединенными Штатами. Вы за войну или нет? Если Вы против, пожалуйста, скажите, как Вы собираетесь не допустить войну? Вы, конечно, не обязаны отвечать на этот вопрос, но я хотела бы знать, почему вы хотите завоевать весь мир или, по крайней мере, нашу страну. Господь сотворил землю, чтобы мы все вместе могли жить в мире и не воевать. Искренне Ваша Саманта Смит. Манчестер штат Мэн США».
Девочка с лучиками солнца на лице была маленькой писательницей. Она обратилась не только к Андропову, но и к королям, и в администрацию американского Президента. Именно дети способны на поступки, на которые никогда не смогут решиться их родители. Улыбающаяся девочка с широко распахнутыми голубыми глазами, вздернутым носиком и темно-русыми волосами была настоящей, с сердцем, полным переживаний и опасений за будущее своей страны, маленьким ангелом мира.
В Советском Союзе письмо опубликовали на первой полосе газеты «Правда», но ответы на свои вопросы Саманта не получила, и тогда по совету матери написала во второй раз. Через несколько месяцев пришло долгожданное письмо из Москвы, подписанное Юрием Андроповым, который приглашал Смитов приехать в Советский Союз. В одну секунду жизнь десятилетней американки перевернулась. Теперь она стала не обычной школьницей, а девочкой, которую узнал весь мир.
Саманта так рассказывала о дне, когда получила письмо из СССР: «Когда после уроков я вышла из школьного автобуса около нашего дома, то увидела, что во дворе полным-полно репортеров и телеоператоров. Все это показалось мне довольно странным, но забавным. Особенно когда все наперебой начали задавать одни и те же вопросы: «Почему ты написала господину Андропову?», «Ожидала ли ты, что господин Андропов ответит на твое письмо?», «Поедешь ли ты в СССР?», «Что ты думаешь обо всем этом?»
Интервью с ней хотели заполучить ведущие телеканалы разных стран. Звонили из Нью-Йорка, Лондона, Парижа, Японии, Австралии. Каждый день в дом Смитов привозили пачки писем со всех уголков земного шара, писали дети и взрослые. Ответами занимался Артур, но по словам Саманты, он «сдался, когда число писем перевалило за тысячу». Тихая и размеренная жизнь простой американской семьи закончилась. Впереди их ждала поездка в СССР. Путешествие началось с аэропорта города Огаста (столицы штата Мэн). Затем были Бостон,  канадский Монреаль. Везде их ждали журналисты и репортеры. Конечной остановкой после Монреаля было московское Шереметьево. Саманта с трудом верила, что все это происходит с ней.
Как у большинства гостей столицы знакомство с Москвой началось для Саманты с Красной площади. Мавзолей, могилы Неизвестного солдата, Юрия Гагарина, американца Джона Рида, Кремль и Кремлевский дворец, квартира Ленина. Все это вошло в маршрут первого дня в Москве. Следующим утром Смиты вылетели в Крым в главный пионерский лагерь СССР -  «Артек». В «Артек» стремились попасть все дети, но удостоены этой чести оказывались только самые лучшие, избранные. Имя Саманты Смит стало неразрывно связано с крымской мечтой русских школьников.
В аэропорту маленького посла доброй воли встречали пионеры - ее ровесники с цветами, плакатами, оркестром и песней «Пусть всегда будет солнце». Саманта вспоминала: «Я оробела и не могла произнести ни слова. Ко мне подошли юные танцовщицы, которые несли каравай хлеба с маленькой солонкой. Их танец был похож на сцену из балета, и на мгновение я вновь почувствовала себя, словно во сне». Она очень хотела познакомиться с советскими школьниками, ей было интересно все: как они учатся, о чем мечтают, как относятся к Соединенным штатам.
Саманту поселили в одну из самых лучших палат с балконом с видом на море. Сначала она стала общаться с детьми, которые знали английский, но уже через несколько часов, разные языки уже не были преградой. Саманте подарили форму, которая была у всех артековских девочек - белую рубашку и синюю юбку, но вместо красного галстука, который могли носить только пионеры, повязали белый с голубым. Каждый день ее ждало маленькое открытие. В дни пребывания Смитов в Артеке шла подготовка к празднику Нептуна. Главное действо происходило на воде - сказочные нимфы, русалки. После праздника все дети написали на бумажках свое самое заветное желание, запечатали в бутылку и бросили в морские волны. По признанию самой Саманты, она загадала: «Чтобы вечно были мир и дружба». 
В Крыму Саманта с родителями посетили Ливадийский дворец, где в феврале 1945 года прошла Ялтинская конференция союзников - СССР, США и Великобритании, на которой решался вопрос о разделе мира между будущими странами-победительницами. Больше всего Саманту порадовала возможность посидеть в кресле, которое во время конференции занимал президент США - Франклин Рузвельт. Дни пребывания Смитов в Артеке подходили к концу. Следующим пунктом путешествия был Ленинград, город не только каналов и дворцов, город, выстоявший в блокаду.
В день приезда гостей пригласили в Театр оперы и балета им. Кирова (сейчас Мариинский театр) на балет «Бахчисарайский фонтан». На следующий день в экскурсионной программе были Смольный, крейсер «Аврора», Пискаревское кладбище, Петродворец, Эрмитаж, а вечером на «Красной стреле» Смиты возвращались в Москву. В столице они побывали в закулисье Большого театра, на олимпийском велотреке в Крылатском, на ВДНХ, цирке, театре зверей и театре кукол, съездили в подмосковный Загорск (сейчас Сергиев Посад), встретились с Валентиной Терешковой, а вот встреча с Юрием Андроповым так и не состоялась. Вместо Андропова приехал Леонид Замятин - заведующий отделом международной информации ЦК КПСС. Он подарил от генерального секретаря - русский самовар с чайником для заварки и палехскую шкатулку с изображением Красной площади. Смиты передали Андропову книгу «Говорит Марк Твен».
Впечатлениями от поездки Саманта поделилась в книге «Путешествие в Советский Союз». Свое повествование она закончила словами: «Трудно поверить, что мне так повезло и что одно письмо так сильно изменило мою жизнь. Мир уже не кажется мне таким сложным, как это было, когда я рассматривала путеводители, взятые в библиотеке. И советские люди показались мне больше похожими на добрых соседей. Вероятно, это самое важное из того, что мне удалось понять и осмыслить. Иногда я все еще с беспокойством думаю, не станет ли следующий день последним днем Жизни на Земле. Но я уверена: чем больше людей будут задумываться о судьбах мира, тем скорее победит мир на планете».
После поездки в СССР жизнь Саманты перевернулась. Спустя несколько месяцев, ее пригласили на Международный симпозиум детей в Японию. Она стала гостьей разных ток-шоу, которые проходили не только в ее стране, но и за ее пределами, а вскоре в одной из американских телепередач брала интервью у кандидатов в президенты. У Саманты было много планов, она мечтала стать актрисой, а отец видел ее политиком - сенатором от штата Мэн.
25 августа 1985 года мировые новостные издания сообщали: «В аэропорту Оберн-Льюистон потерпел катастрофу самолет авиакомпании «Бар харбор эйрлайнз». Находившиеся на борту восемь пассажиров и членов экипажа погибли. В их числе - 13-летняя американская школьница Саманта Смит и ее отец Артур Смит...» Отец и дочь возвращались домой из Великобритании со съемок сериала Lime Street, где Саманта играла одну из ролей.
Жили-были самые обычные девочки, каждая из которых своей жизнью оставила след в истории. Дневник Тани Савичевой был одним из обвинительных документов на Нюрнбергском процессе. На Дороге жизни в Ленинградской области возведен мемориал «Дневник Тани Савичевой» - листки из записной книжки, высеченные в камне, они же увековечены в стелле с барельефным портретом девочки в Шатках. Дневник Анны Франк читают миллионы людей во всем мире, ее мечта сбылась - она живет после смерти. В доме, который служил убежищем, работает музей Анны Франк, а несколько лет назад во дворе дома поставили маленький памятник. В Хиросиме открыто несколько композиций в память о Садако Сасаки и бумажном журавлике, которые все также дарят людям надежду. Маленькая американка стала символом перелома отношений между двумя державами в холодной войне. В городе Огаста установлен памятник Саманте Смит, которая выпускает из рук голубя, а к её ногам прижимается медвежонок - символ России и покровитель штата Мэн.
В 1989 году была учреждена Медаль Четырех Девочек: Тани Савичевой, Анны Франк, Садако Сасаки и Саманты Смит, вручаемая борцам за счастье детей и авторам лучших художественных произведений, под девизом «Мир - детям мира!» Их именами называют планеты, горные вершины и улицы городов, сады и аллеи, им посвящают книги и песни, снимают фильмы. Их помнят.
Перед отлетом из Москвы, с трапа самолета Саманта помахала на прощание своим новым друзьям рукой, улыбнулась и крикнула: «Будем жить!» И они продолжают жить, сквозь время и пространство.

Июнь - октябрь 2016