***

а что если нас всегда обманывали,
с самого детства, рассказывая сказки
о том, что нужно только начать все заново,
просто скомкать и выбросить старый холст и вновь взять в руки краски,
что, если долго мучится – обязательно получится,
и повторять многократно этот трюк – весело и безопасно?
ты стал художником, ты пьян и холост,
на твоих губах откровений рвота,
ты оставил все… а тебя предательски оставила молодость,
но никто не покупает твои полотна.
и тянет сквозняком вместо порывов вдохновения,
и вместо сердца у тебя осталась - пустая полость.

и живешь один в выдуманном мире.
начинаешь писать на окнах, замерзая в своей квартире,
вмерзая в стены, пожираемый монолитом
в холодной однушке с восхитительным видом.
набираешь в чайник воды, набираешься терпения,
достаешь из шкафа самый уютный теплый свитер.

а что если мы так и останемся стоять, закованные в бесконечные таймлапсы,
безвольные, немые, как отключенные факсы,
или подпевая известным, цитируя великих,
сами так и не напишем ни одной стоящей песни или книги?
что если «долго мучится» - всего лишь «долго мучится»?
вот так, прямолинейно, ни смысла, ни интриги?

и ноющие раны на наших чутких душах
вовсе не «для того, чтоб…», всего лишь – «потому что».
и, не издав ни стона, не выдохнув ни крика,
мы ляжем в землю сонно, как легион безликих.
горбатые исправятся, и неучи – научатся,
и смысл вырастет из нас кустами ежевики…

а что должно случиться, чтоб изменить все: второе пришествие? взрыв?
обида на себя и на мир зреет внутри, как нарыв,
но никак не прорвется отчаянием навзрыд.
молча пьешь чай, наблюдая восхитительный вид.

и ничего не шелохнется у тебя внутри.
куда звонить? друзьям? ноль-два, ноль-три?
хочется вспороть себе брюхо, выскочить и убежать.
чтоб ты выбрался наружу, а тело осталось лежать.

и, обернувшись назад лишь невзначай,
увидеть, как оно все так же вяло пьет чай.

но и для этого нужно быть отчаяннее, чтоб рискнуть.
а ты прилип к себе, намертво спекся с реальность, утратил суть.
твои дни сейчас – это липкий кисель.
кисель льется за шиворот, льется в постель.
ты в нем, опьянев, словно муха в меду,
обмяк и поблек, застрял в личном аду.

и больше никогда не повторится то, чей звон в тебе все не угаснет,
не заснет,
что было настолько большим и настоящим,
что звало за собой вперед,
щекотало нестерпимым счастьем,
что случилось вечером двадцать пятого марта
и что больше никогда
не произойдет.