В городе Н я стал старше Курта Кобейна

Избавь меня от публичных рейтингов, я не хочу их больше видеть!
Где-то воет сука…
Мы все равно будем пилить сук, на котором сидим -
Сидим и судим.
Хотя, казалось, кто просил, да и кого судим, кто знает?!
Но мы это так любим…
Если нет мозга, есть дезоморфин,
И что-то странное осталось после слова "люди"

Из местной исправительной колонии в честь государственного праздника выпускали всякую мразь,
Под подписку о невыезде  из Настоящего.
Мать зверски изнасилованной и убитой 12-летней девочки, пыталась заново жить, молясь,
Обреченная на бессилие бунтующего, привыкая к состоянию вечно Скорбящего.

Но современная скорбь не дарует смирения, а тем более святости, выражая упадок и рессентимент. Также как сочувствие в эпоху цифровой солидарности не передает трагизма, оставляя лишь безликий след.

Я сел в трамвай на Проспекте Мудрости, чтобы доехать до конечной: «Улицы Дегенератов».
Многие из тех, с кем я провел детство, сдались еще в Юности, добровольно оставшись в забытых палатах
Режимного учреждения для лиц с ограниченными возможностями, чтобы избежать Участи:
Сводить концы с концами, гасить кредиты, платить за хату…
Я был одним из тех, кто попытался приспособиться, оставаясь чужеродным элементом породившей меня среды.
Сокамерники по школе слушали «Дэцла» и «Prodigy»; курили план, нюхали клей и часто думали жопой, вместо головы.
Я функционировал по принципу оперативно закрытой системы, когда российский кинематограф в агонии породил «Бригаду» и «Бумер».
Ночами, изучая различные эпистемы, я начал подозревать, что Мир уже Умер.
Все вдруг побежали осваивать блатные понятия, история повторится дважды: сначала как трагедия, затем как фарс.
 В городе, который являл собой сплошное угольное предприятие, повсеместно взрывался метан или обваливался угольный пласт.



Так наши предки наследовали землю, набивали до отказа собой могилы множественными частями разорванных тел. Списки погибших не помещались в уме…
Маяковский заявлял: «Здесь будет город сад!!!» - но город лишь чернел.
Меня же в третий раз положили на операционный стол, где врач трогательным ножичком пытал мою плоть.
Лишенный возможности элементарных передвижений, я превратился в живой труп, затерянный в пространстве реабилитационных пустот.
Но Фатум вернет меня к жизни. Я продолжаю взращивать идеал сверхчеловека, зная, что ему выжить не суждено,
Здесь по привычке следуют закону: «Человек человеку – волк», но на самом деле Человек Человеку – Ничто.
В городе Н. я стал старше Курта Кобейна, НО так и не понял, зачем умирать молодым.
На Ютубе вновь выложат публичную казнь Саддама Хуссейна, поставив ее на «Репид»
Из заводов времен советского союза, пытаются выжать необходимый рынку производственный максимум. 
Это похоже на постиндустриальную импотенцию.
Практически постоянным стал «Режим черного неба».
Моя малая Родина просит разрешения на капитуляцию.
Кто-то вновь публикует рейтинг самых плохих городов. И если б я мог, я предпочел бы этого не знать.
В горле сухо…
Мне хотелось бы верить в то, что мой город будет стоять,
Но верить в это ныне  слишком глупо.