Платок

Хозяйка моя плохо понимала по-русски. Оторванная от родных Карпат, она с трудом привыкала к приморскому городку, куда приехала вслед за мужем, румынским инженером. Шумное многоголосие грузового порта, запах рыбы и сырой древесины,- всё это было ей непривычно.
Магазин, куда мы ходили, прятался в узком переулке недалеко от центральной улицы. Пыльная брусчатка здесь, казалось, никогда не знала дождя, а ветер редко огибал каменные углы домов. Местные любили этот закуток: можно было постоять в тени и посудачить.
Я чувствовал опаску, с какой моя хозяйка переступала порог магазина. Её длинное платье вечно цеплялось за что-нибудь, она мгновенно смущалась, суетливо подбирала подол, а я обязательно съезжал на плечи, открывая пшеничные волосы. Это был почти ритуал, после которого раздавался голос продавщицы:
- Гашуня, тебе хлеба?
Вообще-то Агафья. Но она выглядела такой маленькой и хрупкой, что в магазине её сразу же стали называть ласково - «Гашуня».
Она кивала, отыскивала в глубоком кармане рубль и протягивала через прилавок.
Я до сих пор помню запах этого хлеба, тёмного кирпича, возникавшего из сумерек по ту сторону прилавка. Ржаным ароматом пропитывались волосы Агафьи, её руки и, казалось, даже вытканные на мне красные цветы. Она доверяла мне обнимать этот хлеб, прятать от чужого взора. Бормотала под нос: « окюл ряу». В такие моменты я любил её, и когда она впохыхах выронила меня на пороге магазина, я сразу же простил ей это расставание.
Говорили, что её муж поскандалил с местным начальством и, собрав в один день нехитрый скарб, увёз семью в Казахстан,- поднимать целину.
Говорили, что у него был неуживчивый характер. Ничего этого я не помню.
Потом в моей жизни появлялись другие волосы и плечи, другие наречия. Всё зависело от того, кто вставал за прилавок. Но больше ни от кого не пахло так по-домашнему: ржаным хлебом, ситцем, тёплой глиной, какой обмазывают печи.
Спустя какое-то время магазин перенесли на оживлённую улицу, и я за ненадобностью остался здесь. Давно истлели на мне пшеничные волосы первой хозяйки, выгорели красные цветы. Да и сам я потихоньку рассыпаюсь, превращаюсь в труху. Но в тишине заброшенного здания мне иногда ещё слышится ласковое «Гашуня».