Рынок. Завод...

          Воздам и я хвалу и последние почести давно почившему Советскому телевидению! Пока ещё не совсем поздно. А то как-то не горю я желанием присоединятся к многоголосому хору, или толпе желающих пнуть мёртвого останкинского льва. Я такого мнения – похоронили,  и пусть земля ему будет пухом. Телевидению Советскому! О покойнике либо ничего, либо только хорошее.  Итак – ничевое и хорошее о Советском телевидении!
 
          После армии, году эдак в одна тысяча девятьсот восемьдесят шестом, решил я,  что жизнь деревенская очень опасна для моего хрупкого здоровья. Не потому что я боялся,  простой как оглобля и не творческой крестьянской работы, привык вроде бы ещё с самого детства пахать в лесу и на огороде, а просто не видел смысла с таким напряжением зарабатывать нелёгкие деньги, чтобы потом с не меньшей легкостью их пропивать. Глотая самогон из свекольной патоки и бальзам из жестяного технического спирта. Потому что кроме как пить водку,  вечерами в колхозе делать было нечего. Совсем-совсем  нечего.
 
          В деревенском,  деревянном клубе шли сплошные «Ленины в Октябре» да «Зиты и Гиты» так обожаемые деревенскими перезрелыми тётками и вызывающие зубовный скрежет оставшихся зубов,  у мужиков. По телевизору тоже разнообразия было немного – по одному каналу столичный официоз, ура, вперёд, в поход, в полёт -  перемежаемый местными новостями на тувинском языке, а по другому  каналу столичный же официоз,  перемежаемый местными же новостями на хакасском языке. Кстати, местные новости были единственными передачами,  которые я смотрел с удовольствием. Там на телевидении работали девушки редкостной красоты. Видимо так раньше происходил отбор «мисс Тува» и «мисс Хакасия» и работа диктора в новостях, была главным призом. Завораживал голос ведущих, - Эзэн нар! Арлагар стар! – дальше я ничего не понимал. Я просто смотрел на их глаза и губы. От всего остального,  что было прописано в программе,  хотелось лезть на стенку.
          Магнитофон не радовал, хорошие записи доставать было негде. Меня немного спасал древний ещё ламповый,  но надёжный радиоприёмник «Урал – 57» по которому  я ловил жутко враждебные для крестьян передачи  - «Голос Америки» и «Свободная Европа», иногда прорывался «Добрый друг» из Южной Кореи. Только так можно было узнать немного настоящих новостей. У остальных односельчан не было и такого запретного удовольствия. Тот,  кто не спивался, тот быстро сходил с ума. Что представляло из себя,  не очень большую разницу в диагнозе. Одно время,  я правда работал линотипистом, а заодно и внештатным корреспондентом местной газетки. Но всё что я сдавал в печать, перерабатывалось редакцией,  до состояния и стилистики годового бухгалтерского отчёта и я скоро бросил бессмысленную борьбу с бюрыми кратами как нигде царившими в редакции!
          Я решил уехать в город, чтобы вести жизнь простого советского пролетария. Выполнять и перевыполнять досрочно план, получать вымпелы и грамоты и медленно двигаться в очереди на квартиру. Всё таки в городе и выбор развлечений был побольше.  Кроме того, на заводе,  который я заранее облюбовал для себя,  было очень много молоденьких девчонок и опытных дам,  которые ради мечты о замужестве могли иногда и поступиться девичьими принципами. С удовольствием поступиться! Чтобы стимулировать процесс  вступления в брак. Стройка считалась комсомольско-молодёжной! А значит, не очень то и скучной.

          Однажды солнечным деревенским утром я сложил в модный тогда чемоданчик «дипломат» пару рубашек, пару трусов, две пары носков и зубную щётку с пастой, да и убыл в город с последними ста пятьюдесятью рублями в кармане. И через неделю уже был устроен на завод и заселён во вполне приличное общежитие. В светлую просторную квартиру на девятом этаже жилого дома. Единственным недостатком общежития,  являлось полное отсутствие красивых женщин.
          Все женщины которые имелись там в наличии, как то – заведующая, завхоз, кастелянша и четверо вахтёрш были очень далеки от физического и морального совершенства.  Это был просто кладезь будущих злобных тёщ. Минотавров в юбках. Договориться и привести девушку на ночь,  было нереально никак. Общага была чисто мужская,  и знакомится с девушками,  приходилось ходить за железную дорогу в женское общежитие,  где стояла такая же проблема обратной полярности. Там невозможно было остаться на ночь. В одиннадцать часов вечера всех гостей противоположного пола безжалостно и со скандалами выпирали из комнат. Как будто после одиннадцати всякая жизнь, в том числе и половая в городе прекращалась. Обидно до слёз. Ну ладно летом, а зимой встречаться было негде совсем.
 
          К моему удивлению и в городских кинотеатрах репертуар был тот же самый что и в деревне. По телику мутили те же самые два канала – первый и второй,  только что без так знакомых мне до слёз красивых девушек аборигенок. Пить втихаря от комендантши,  я тогда ещё не умел и поэтому решил посвятить все свободные вечера духовному и физическому совершенствованию. Самосовершенствованию. Я поступил учиться в Машиностроительный техникум. Я по частям привез из цеха ширпотреба штангу и качал мышцы,  добиваясь фигуры от которой бы женщины рядами падали мне в объятия. Когда наступила осень, то на стадионе «Локомотив» открыли конькобежный сезон. Там вечерами гремела громкая музыка и народ выписывал кренделя на коньках. Даже если у тебя своих коньков не было, можно было взять их напрокат. Стоило всё это удовольствие,  всего-то двадцать копеек в час. Но на эти двадцать копеек я получал столько удовольствия и адреналина, что был готов свернуть горы и переплыть океаны, полностью преобразовав землю для собственных нужд. Я просто с нетерпением теперь ждал вечера,  чтобы сломя голову броситься в круговорот закалённых спортивных тел и обжигающего лёгкие морозного воздуха.

          На каждый вечер я как тренер ставил себе задачу и добросовестно её отрабатывал по полной программе. В один из таких вечеров я должен был совершенствовать свой обратный ход. Я хотел не просто быстро ездить спиной вперёд, но и попытаться достичь при этом максимальной скорости. Проще говоря,  ездить задом с такой же скоростью,  как и при езде вперёд. И я уже почти достиг поставленной задачи. Круг за кругом я резал лёд, под восхищёнными взглядами  малышни и подростков, под завистливыми взглядами пожилых дам и неторопливых пенсионеров и уже почти гордился сам собой!

          Ещё один круг и я собирался уже уходить  домой. Я набрал приличную скорость и почувствовав спиной опасность,  едва успел повернуть голову. Прямо на меня,  в противоход  всем катающимся медленно скользила приятная дама приятных габаритов, в ярко красном спортивном костюме.  Она видимо встала на коньки совсем недавно,  о чём говорили её широко расставленные ноги и ещё шире раскинутые руки. Уходя от опасного столкновения,  я попытался  проскользнуть мимо неё на одном коньке, но скорость была на столько большой, что я просто не успел до конца убрать одну ногу и зацепившись коньком за её конёк, со страшной силой кувыркаясь, ударился об лёд. Я заметил,  что мой полёт она проводила недоумённым взглядом. Этот удар она едва почувствовала.

          Очнулся я,  лёжа на холодной плоскости льда. Кружилась голова. Звуки музыки звучали громко, но замедленно и как-то расплывчато. Вокруг меня нарезал круги какой-то долговязый парень в длинном шарфе несколько раз намотанном вокруг шеи.
          - Живой? – спросил он. Звук его голоса доносился до меня как из колодца.
          - Живой! – ответил ему я и протянул руку. Рывком он поднял меня со льда. Я встал и с трудом побрёл в раздевалку. С уха капала яркая кровь. На виске я нащупал небольшое рассечение, под которым медленно набухала огромная опухоль. Каждое неосторожное движение отзывалось резкой болью мозга. Странно, а я раньше и не думал,  что мозг может  болеть простой физической болью.

          Я ехал домой в автобусе и каждая кочка на дороге,  отдавалась в моей голове как удар молотка. Меня мутило и тошнило. Хотелось побыстрее лечь и не двигаться. Но назавтра мне нужно выходить в смену на работу,  а как? Нужна какая нибудь справка из поликлиники, иначе поставят прогул. И выбравшись на конечной остановке в Солнечном из автобуса, я побрёл в медпункт, отгоняя руками желтые круги перед глазами.
          Дежурный врач в поликлинике, солидная тётенька с сигаретой в зубах, выслушав мой печальный рассказ о падении на катке и осмотрев меня, смазала рану зелёнкой и залепив лейкопластырем, сказала мне.

          - Хватит врать то! На катке он упал. Бабушке своей рассказывать будешь, а мне не надо. Ко мне из вашей общаги каждую неделю с такими «падениями» ходят. И чего вам там мирно не живётся?  Вечно дерётесь, чего-то делите. Чего делить-то…, баб на всех хватит. Вон вчера ещё один комсомольско-молодёжный отряд пригнали. Медосмотр проходили. Одни девки. Да и здоровые все как лошади, - и я сидел и не спорил с ней, потому что справку и освобождение от работы всё-таки она мне выписала. Хоть и не поверила ни одному моему слову.

          Я отдохнул, отлежался и уже стал почти забывать эту грустную историю. Поехал я на каток в следующий раз только через три недели. Когда предыдущие печали уже отошли в сторону. Я вышел из автобуса и двигался по направлению к стадиону, когда почувствовал лёгкое прикосновение к плечу и тихий женский голос:   
          - Извините пожалуйста! - Я обернулся и увидел перед собой девушку со стеснительной улыбкой и ямочками на щеках. Её приятная полнота что-то напоминала мне и я с удивлением вспомнил,  что это та самая особа из-за которой я чуть не убился на льду.
          - Вы наверное злитесь на меня, - стеснительно говорила она, - не обижайтесь пожалуйста, я просто сама очень испугалась. И не смогла к вам подойти сразу.  Я наверное теперь ваша должница? Давайте зайдём в кафе и я вас чем нибудь угощу? – её наивность граничила с её красотой и непосредственностью. Первый раз в жизни..., женщина меня приглашала в кафе!

          Сердце моё сразу растаяло и потеплело от её ямочек на щёчках. Я согласился. А как я мог не согласится? И мы ещё долго потом вместе катались на катке, где она наивно пыталась меня придерживать за локоть от падений. Болтали о музыке, о поэзии о моей и её работе. А когда я ехал с ней рядом в автобусе домой, на окраину города,  в Солнечный,  я понял, что я в неё безнадёжно влюбился! Настолько мне рядом с ней было тепло и светло.  Так,  второй раз подряд она меня страшно травмировала. Но на этот раз,  попав прямо в слабое сердце. Боль была сильной, но сладкой.

          О чем это я хотел сказать, в самом конце своего повествования? Ах да! Это же у меня такой тост! Так выпьем же за великое Советское телевидение! Которое своей тоской, вечерами, выгоняло нас из домов на улицы и помогало знакомиться с красивыми и ласковыми девушками. Потому что никакой телевизор не заменит живое человеческое общение! Прозит!
               

               Нет. Пора мне уже бежать на кладбище, местечко на солнечной стороне себе присматривать. Старею я что-ли…. Или водку стали гнать из сырой нефти а не из опилок? Да нет, вроде написано – натурпродукт. Как же! А что-то верится медленно и с трудом. Раньше триста грамм одолел и работаешь, работаешь, работаешь как ни в чём не бывало. А теперь? Двести грамм и такая ностальгия ностальгическая. Руки опускаются. Сто процентов - дело в водке. Ещё сто пятьдесят граммулек и начнётся…. Ну вот, точно, началось!
               Добрые мы, я думаю - вот в чём дело! А пьяные, так задумчивые и ласковые вдвойне…. Уже и на парторгов злость прошла. Вроде как при советской власти нам мозги поковыряли – а уже и злиться не хочется. Вспомнишь, и вроде раньше солнышко поярче по утрам вставало… да чё там, тогда по утрам не только солнце вставало, аж на пол падало одеяло. Даже праздники их дурацкие, теперь не такие уж и дурацкие. Вот первое Мая например….

               Ну разве кто-то думал там  о всемирном торжестве коммунизма? Что-то я за собой не припоминаю таких буйных мыслей. А теперь-то, почти ностальгия каналья!  А лозунг – «Вперёд к коммунизму!»,  считали неизбежностью, как и волосатую бородавку, на тёщином подбородке. Но к первому мая готовились. Это да!  У нас в цеху точно ждали. Я же тогда молодой совсем был. Во первых – первое мая выходной! Во вторых – весна, девки с голыми коленками забегали. Аж глазам больно. Тогда же ни сексшопов ни интернетов не было. Приходилось любоваться настоящими этими... прелестями. А колготки редкость, а увидишь случайно, полоску белейшего и тёплого тела между трусиками и чулками и всё – рабочий день на смарку! В третьих парторг одолевает – если на демонстрации понесёшь портрет, то обещает один отгул. Ну а если на пару с кем двуручное полотнище, так целых два. А куда денешься… понесёшь, я же в бригаде самый молодой. В бригаде восемнадцать крановщиц – от двадцати двух до сорока, мамаши - одиночки как на подбор. Аж сочатся мёдом. Замуж чешется как у зайца морда. Постоянно замужних только две, остальные замужем как повезёт, то-есть -  время от времени!  Два крановщика – я да Серёга старый, чуть-чуть расслабишься и ты уже у какой нибудь из них - единственный и любимый! Живёшь как на минном поле. И прогуляться охота и лишний раз налево не завернёшь. Весна на улице.
               С утра настроение отличное! Рубашечку нагладил, туфельки тридцатишестирублёвые щёточкой начистил, мордаху бритвой «Харькiв» почесал. Хотя чё там ещё чесать то было? В карманчик пиджака четвертачок на непредвиденное пиво положил. Сбор к девяти часам утра, на углу у «Дома советов». Солнышко - как пьяный электрик, прожектор на полную мощь включает. Травка из газонов пыжится. Ветерок волосёнки ерошит! Эх, жизнь прекрасна, а то ли ещё будет!

               Оркестры издалека утро красят нежным светом. Опять стены кремля что-ли? Или про Вождя молодого чё-то дуют. Это мы знаем, он такой же как и мы молодой. Ровесник. Всё равно, из-за барабана и тарелок - труб не слышно. Вот они мои заводские – «Экскаватортяжстрой» одно название тонн на пятьдесят тянет.  Вот они мои родные, дёргалки контроллеров, габаритные как на подбор. Талии не особо заметны, а улыбки из помады на всю улицу, шире транспарантов. Глазищи! Ямочки на щёчках! Счас разве девки? Так, вешалки для стрингов. А тогда уу-у-у-у.  По утрам от неё как из парилки вылазишь. Того и гляди радиатор закипит, или коленвал обломается. Но… по порядку, по порядку.
               Вяленько так, колонна начинает движение. Всё же по плану, пока всех в ряды выстроят. Идём, улыбаемся, анекдоты травим. Оркестр зараза гремит, почти кричать приходиться. Голова к голове, губы аж в ушах друг у друга. В одной руке транспарант, в другой ладошка Валюхина. Не, точнее по другому – это моя рука в её ладошке. Потому что, ростом она под метр восемьдесят пять и в бёдрах полтора стандарта… Я ж говорю, девки - косая сажень в титьках.
               - Коммунистической партии Советского Союза – слава!!!
               - Ур-р-р-ааа, - но без интузиазма….
               - Работникам тяжёлого машиностроения – слава!!!
               - Ур-р-р-ааа, - но как то вяло…
               Где то к середине пути, ноги стали запинаться о пустые чикушки и бутылки из-под портвейна. Звяк-звяк - и покатилась дальше, под ноги другому. Так трудящиеся выражают восторг от Мира и Труда. Вот и мне Серёга старый пару раз стаканчик бумажный (пластиковых тогда не было) протягивает. Дёрни коллега! Да не могу я водку с портвейном мешать. - Ты из графьёв что ли, - спрашивает - пей что налили, не выё... не выделывайся в общем. Всё! Теперь праздник начинается по настоящему! По нашему, по пролетарски. Вот уже и предместкома заходила по диагонали. Ясно, уже договаривается, какое продолжение будет у праздника и кто согласен на продолжение. Но главное – где будет продолжение? В ресторане накладно, никаких зарплат не хватит на ресторанные салаты. Да моим красавицам, такие порции на один жевок. Да и нельзя нарушать традиции, всегда же на хате собираемся. Ну, с местом как всегда определились – на квартире у Фаины, она не замужем, ребетёнок у матери, квартира однокомнатная. Идти недалеко. Кто- то отсеялся. Жена дома ждёт, муж дома голодный, дети не выгуляны, огород на даче копать. Так, так, так… человек десять набирается. Стройность рядов демонстрантов нарушена, флаги пообвисли, подковки не позвякивают. Музыка как то незаметно припухла.
               Слава Богу и демонстрации конец. Транспаранты как попало, в заводской грузовик покидали. Шофера по спине похлопали, - Ехай Гриня, разгружать тебе одному. И нестройными ручейками народ медленно разбредается кто куда.

               Местком нашего цеха в лице голубоглазой, умной, а потому не замужней Тамарки, задачу поставил конкретно: мужикам – бежать за водкой, бабам – готовить закуску. Ну, это мы с радостью, да ради такого случая мы из-под земли. Водка у таксистов всегда была. А то и в ресторане с «торговой» накидкой. В пятнадцать минут обернёмся. Люди ж все знающие. Квартирка у Фаины типовая, мелкогабаритная и это Гут! Есть лишний повод, ну совершенно случайно, потереться об разные женские передние и задние половинки, чтобы потом усадить их к себе на колени.  Ну так, тесно же! А так, друг на друге вроде и само то. Но сначала нужно немножко поскромничать, поломаться так скыть…. Понимаем – женщины. Комсомолки! Пол завода приехало по комсомольским путёвкам. Ну по первой... девчонки!
               Ну это до третьей стопки они девчонки. Пока едят холодные закуски, скромненько открывая полненькие губки и оттопырив впервые за месяц накрашенные пальчики, пока что-то пытаются подпевать под брямцающую гитарку. Заводятся девки, хоть и с толкача но заводятся. Вот-вот... глазёнки уже начинают блестеть. Ну так что, ещё по пятьдесят? Давай, давай всем завтра на работу, не отрывайся от коллектива. Мужики бабам подливают, мыслишки парно-графические в головенках уже зашебуршали. И с каждой стопкой сильнее - шур-шур-шур.  А потом откуда что берётся? А потом откуда то, появляются королевы красоты. Лолобориджиды прям и коварные соблазнительницы. Вроде и юбки у них покороче стали и вырез поглубже. И в вырезе всё покрупнее.  А потом танцуешь с ней медляк под «АББУ» и не понимаешь – как это ты, не замечал рядом с собой такую нереальную  красоту? Чи тоби повылазыло? Надо срочно, срочно  объяснится в любви. А потом можно и жениться, ну хотя бы не на долго. Сейчас выпьем ещё по сто и пойдём на балкон целоваться. Губы та-а-акие тёплые. А вот тут то и обломись: народ потихоньку разбивается на пары и все уютные уголки уже заняты. И на балконе Тамарка уже размазывает тушь и начальник участка сидя на корточках, поит её водой из стакана. И на кухне, кто-то у кого-то на коленях, шепчет чего-то на ухо. И в ванной уже идут объяснения в вечной  любви, помада размазана, причёска испорчена…. И туалет подозрительно долго не открывается, там старый Серёга с комлектовщицей, в шахматы что ли играют? Уж больно тихо там у них. Да, пойдём Валюшка ещё по пятьдесят накатим да потанцуем ещё. Что? Посидим полчасика и к тебе? А давай… давай только ещё чего нибудь по дороге прикупим.

               Какие-то длинные километры порой встречались раньше. Пока посидели на лавочке, целовались. Пока купили водки пару пузырей. Дождь накрапывает, походка не твёрдая. Пока добрались до квартиры, опять же подъезд тоже для поцелуев местечко. Закуски настрогали, разлили – выпили раз-другой-третий, а после каждой рюмахи за жизнь послушать, а про бывшего мужа-козла рассказ, и сочувственно руку пожать - за тёплые плечи приобняв, вот уже темно на улице за окном. Сижу в сомнениях. И хочется чего-то, и скромность одолевает, всё-таки работать ещё вместе не один год. А я ещё молодой и стеснительный, она-то постарше меня лет на пять-шесть.
               - Ну чего сидишь? – спрашивает Валюха, и смотрит на меня с вопросительной улыбкой, - поздно уже, первый час ночи, дождь на улице, не могу же я тебя в такую погоду выгнать а? В общагу-то поди не пустят, у вас там до двенадцати...,  если хочешь спать, раздевайся, сходи в душ и ложись, я счас тоже приду. И почти сонно, - Завтра вставать рано….

               Лежат на стуле мои сатиновые трусы и её кружевные, красивенькие, розовенькие, размерчика ещё того, моего любимого размерчика трусики - обнимаются! И лифчиком шестого размера укрылись. - Какая ты горячая! – целую её в шею, - и снаружи горячая и внутри, дай я обниму тебя покрепче и поцелую твои пьяные шарёнки! Люблю я первое мая, сонная ты моя. Недаром нас с тобой весь день по радио и телеку агитировали - пролетарии всех мест быстрее объединяйтесь! Первое мая – наш с тобой праздник Валюшка! Мы же с тобой такие, такие... настоящие пролетарии!!!
         


          В те далёкие годы, про сотовый телефон и мобильную связь можно было только прочитать в библиотеке, в разделе малопонятной научной фантастики или в журнале «Радио». Домашние телефоны и то были только у особо избранных или очень терпеливых. Кому не лень было стоять в очереди, по пять-восемь лет. И всё общение с находящимися на удалении близкими родственниками происходило посредством писем, телеграмм и междугородных переговорных пунктов.
          Благо, такой пункт был у меня совсем под боком, стоило только осторожно перейти детскую площадку с искалеченными качелями и металлическими горками, в те годы просто кишащую двух-трёхлетней малышнёй. В восемьдесят шестом году, завод бешеными темпами строил жильё для рабочих. Вот и обзаводились молодые семьи детьми, чтобы быстрей получить квартиру, а не мыкаться по тесным общежитиям. Как только на дворе припекало солнышко, эти живые ордера на получение квартиры массово вытекали во дворы, и тогда казалось, что весь огромный микрорайон Солнечный состоит из  детских колясок, младенцев и беременных женщин.

          Вахтёрша наша общаговская Ольга из-за стойки меня тихо окликнула, - Тут тебе извещение пришло Серёга, на переговоры. Твой отец, опять наверно из деревни будет звонить! Передавай привет и от меня! – улыбнулась заманчиво большими губами и протянула мне серенькую бумажку, невнятно заполненную быстрым почерком. Вахтёрша, моя землячка, девчонка замечательная, из моей деревни и всегда в курсе всех моих всевозможных дел. Впрочем, она в курсе не только потому, что мы из одной деревни. А ещё и потому, что мы с ней, как бы так выразиться…, дружили семьями, хотя оба ещё холостые. Молодая, симпатичная она тогда была, особенно когда накидывала по утрам голубенький халат на свои белые и тёплые плечики.

          Переговорный пункт на нашей почте маленький, в нём всего три крошечные кабинки разгороженные тонкой фанерой, а связь плохая, приходиться почти кричать. И поэтому ожидающим своей очереди всегда слышно, о чём говорят люди, какие проблемы их волнуют и невольно подслушивать чужие секреты, хочешь ты этого или не хочешь. Я уже примерно знаю, о чём будет говорить мой отец и поэтому спокойно и молча слушаю его десятиминутный монолог.

          - Ты вот что, Серёга, - говорит мне он, - отпуск подгадай к двадцатому числу. Я уже со всеми договорился, билет на вырубку взял. Тридцать кубометров берёзы в Тёплом логу. И посмотри мне там, посмотри пару-тройку новых цепей для бензопилы, у старых цепей совсем зубья сточены. И тросик к карбюратору не забудь, у нас не достать, последний совсем разлохматился, напильник круглый для заточки, две иголки к карбюратору, – и ещё много чего говорит, почти не давая мне вставить слово. Пытаясь за оплаченные десять минут, максимально выложить всю накопленную деревенскую информацию. В основном, про то, кто умер, а кто наоборот родился. Ну и надо оно мне? Я многих из них и в глаза-то никогда не видел. Они уже женились и народились после моего отъезда.

          Эх! Вот так и проходят все мои отпуска, уже несколько лет подряд. Для кого-то отпуск – это крымский тёплый берег, с белым песком. С фотографиями – «На память о Гаграх…, о Сочи…, о Ялте». Ну, на крайний случай, валяние в деревне на речке, молодая горячая жена под боком, покрывало на траве, домашние помидоры-огурцы, куриные шашлыки на берегу, холодное пиво. А для меня же это вечные покосы без границ, бесконечные огороды и заготовка дров. А что поделать, если в деревне не хватает мужиков. Разбежались все как и я, от плохих дорог, скучной жизни, крошечной зарплаты и не прекратившегося до сего времени колхозного рабства.
          Бабушка с дедушкой уже старенькие, обоим под девяносто лет, тётка одна живёт, сестра сродная тоже одна осталась с маленьким ребёнком, муж – объелся груш, задымился и испарился.  Матери с отцом тоже уже трудно справляться вдвоём по хозяйству. А зимы у нас холоднючие, дрова всем надо. И немало дров. А огороды у нас в деревне большие, по сорок соток. Свиней кормить, много картошки уходит. Коров все держат, покосы тоже не маленькие. Вот и приходится  помогать всем. А куда деваться? Так нас воспитали. В ту пору отголоски домостроевских времён ещё вовсю бытовали у нас в Сибири.

          И вот приходиться мне на работе, в течении нескольких дней вести утомительные переговоры, договариваться с моими неуступчивыми крановщицами. Предлагая им более выгодные варианты, взамен на нужные мне сроки. Но с ними я очень дружу, девки-то все разведённые, к ласковым словам восприимчивые, как тут не подружишься? На уговоры поддаются и нужный мне компромисс найдётся всегда. Так вот и получается, что к нужному мне сроку я готов во всеоружии. Собираю сумку с небольшими презентами деревенским родственникам и друзьям, типа запасных частей к пилам и мотоциклам, и ранним утром отправляюсь в аэропорт. Билет от Красноярска до Шушенского стоил в ту пору двенадцать рублей. На свою зарплату, я мог себе позволить летать на выходные в деревню и обратно хоть каждую неделю. Просто так часто, там нечего делать.

          Самолёты правда, тряские, старенькие. Илы да Аннушки с Лашками. Добавляют адреналина в кровь за сорок минут полёта, с коленками упертыми в переднее кресло. Лилипуты их планировали и разрабатывали что-ли? Но как приятно снова почувствовать под ногами родную землю! Ещё минут сорок на автобусе до деревни и – здравствуй милая Родина!

          Брат уже тоже приехал. Вечный студент, Андрюха. Сначала четыре года проучился в ПэТэУшке на токаря в Красноярске, потом на каких-то курсах страховщиков в Новосибирске, сейчас мучается знаниями в Минусинском Культпросветучилище! Окончит, будет дирижером оркестра народных инструментов! Зачем ему это надо, я не знаю. Но он на девять лет меня младше и поэтому интересы у него несколько другие, мне малопонятные! Хотя музыкальные пристрастия у нас одинаковые и новые записи старых рокеров он всегда мне при встречах дарит. Его тоже отец заставил приехать на помощь, каким-то способом сделав ему справку о болезни. Дело семейное! Святое! Все немногие наши мужики в сборе. Я, мой брат, отец и дядька. С утра можно и приступать!

          И вот, рано поутру, мы выкатываем со дворов свои боевые мотоциклы – отец, старый (старше меня) Ирбит, а дядька почти новый Днепр, оба мотоцикла это модификации тяжёлых Уралов с тем только преимуществом, что в Днепре ещё есть и задняя скорость. В багажник под запаской закидываются тяжелые канистры с питьевой водой и бензином для пил, две бензопилы Урал, острые топоры, сумки с едой собранные моей матерью и тёткой. И доверив нам с братом руководящую роль, в смысле - усадив нас за руль, отец с дядей забираются в люльки и укрывшись дерматиновыми пологами, курят папиросы и досматривают по дороге до выделенной деляны утренние сны. А мы с будущим дирижёром дышим свежим утренним воздухом, так что от холода сводит зубы и пальцы и жмурим глаза от первых лучей появившегося из-за гор солнышка. Кататься на мотоциклах в такую погоду не очень приятно. Осень давно на дворе!

          Вот и доехали. Всего-то полчаса грунтовой и скользкой от грязи дороги. Наконец-то и отец с дядькой вспоминают, что они тут главные. Покрикивают на нас, пока мы разгружаем коляски, натягиваем цепи и заправляем бензином пилы. И после недолгого перекура (а как без этого) неохотно приступаем к работе. Они вдвоём ходят и остро заточенными как бритвы топорами намечают нам с братом уровни, на которых должна быть спилена берёза. И в какую сторону её нужно свалить, чтобы удобно было потом чурки таскать к грузовику. И вот мы целый день ходим с Андреем по скользким от полеглой осенней травы косогорам и так, что вырываются руки из суставов, пилим бензопилами толстенные в полтора обхвата берёзы. В то время как дядя с отцом вяло тюкают топорами толстые нижние сучки, да смалят крепкие папиросы, сидя на спиленных сутунках. Начальники!  Перерывы теперь мы делаем только на заправку пил, да на короткий пятнадцатиминутный обед.

          Часто отец разводит небольшой костёр на котором кипятится маленький старинный медный литровый чайник, потому что и он и дядька большие любители крепкого чая, чифира. Нормальный чай, их не устраивает. Но бывает, что приходиться обедать и в сухомятку, чем там Бог послал. Когда накрапывает дождик и костёр только дымит нещадно. Нам-то с братишкой и без костра жарко. На обед обычно варёные яйца, салат со сметаной из поздних и поэтому уже вялых бордовых или жёлтых помидоров, по большому куску холодной курицы, парящий чай с мёдом из большого термоса и молоко или простокваша в литровых банках. Дядя с отцом изредка позвякивают запрятанной в бардачке мотоцикла рюмашкой, но в меру. Только для «сугреву». В такие минуты, после грохота пилы, тишина слышна особенно.

          Накатывает такая осенняя тишь, что слышно как в километре за горой чирикает полусонный уже бурундук. Злиться наверно на нас! Мы его  разбудили, вот и бесится. Ели и сосны стоят влажные и поэтому они не зелёные, а почти чёрные, как бархат на картинах старинных живописцев. В траве ещё виднеются перезрелые редкие ягоды голубики и костяники с ещё живыми зелёными листами. Небо тяжелое, словно залитое тонким свинцом. Голубого цвета нет. Только, все оттенки серого – от почти черного, до почти белого. Елы-палы, а нам и некогда на это на всё посмотреть, залитыми от горячего пота глазами. Ноги гудят, носки в резиновых сапогах от пота мокрые. А конца работе ещё и не видно. Вот она добровольная каторга.

          Домой приезжали, с включёнными фарами, когда на улице совсем уже темно. Когда грязь на дорогах особенно злая и коварная. Руль вырывает из рук, дорогу почти не видно, а сырость пробирает до самой души. Загоняли мотоциклы во двор. Мылись прямо там же во дворе, мать поливала нам на спины из ковшика горячей водой, когда мы ополаскивались по пояс. Подтапливала мать поначалу баню каждый вечер, но сходив пару раз мы отказались. Тяжело в натопленный жаркой бане после такой работы. Пока помоешься, уже и спать прямо на полке ложишься. Часов уже в одиннадцать садились за стол. Но усталость была такой, что есть ничего не хотелось. И даже налитые и выпитые сто пятьдесят граммов самогонки, только провоцировали сон. Кое-как похлебав горячего борща и зачерпнув пару ложек салата, я быстрее отправлялся спать. Сон накатывал моментально. Почти как в армии, в какой позе уснул, в такой и проснулся. Брат мой был помоложе и держался подольше, но вскоре срубался и он. Это тебе дирижер - не палочкой на сцене махать. Это настоящая работа! Крестьянская!

          Но и во сне работа не прекращалась. Всю ночь в моём собственном сне, я ходил по скользким косогорам, определял направление падения деревьев и распиленные на короткие чурки берёзы всё катились и катились по склонам, покрытым пожухлой травой. А рано утром, нас снова будил отец, и всё начиналось сначала. Две недели подряд – рёв бензопилы, тяжелый шум рухнувшего дерева, звон остроотточенных топоров, курица на обед, сто пятьдесят перед сном и руль мотоцикла рвущийся из моих рук на скользкой дороге.
         
          Разнообразилось иногда всё это приезжающим к нам на деляну старым Газиком, в который мы грузили пиленые чурки. Водителем этого тускло-зелёного и гремящего раритета был наш совсем уж дальний родственник которого звали Петр Петрович, и время его приезда было непредсказуемым. Он урывал время на рейс от своей основной работы в колхозе и поэтому мог появиться сначала ранним утром, а потом самым поздним вечером, мог сделать за день четыре рейса а на следующий день не приехать совсем. Но когда он появлялся, мы бросали свои пилы и топоры и соревновались в метании тяжелых берёзовых цилиндров в кузов. После такой загрузки уже и надоевшая пила казалась не такой тяжёлой.
         
          Была у меня конечно, в деревне и старая, хоть по возрасту еще и молодая, школьная подруга, но за всё время отпуска, я виделся с ней пару раз и переночевав одну ночь у неё, на следующую уже как-то желанием не горел, потому что весь следующий день спотыкался и падал, порезал сапог бензопилой, чудом не зацепив ногу, а на обратном пути домой, чуть не уснул за рулём и чуть не свалил мотоцикл в глубокий овраг. То, что шею я себе мог поломать, у меня нет никаких сомнений. Отец жестоко отчитал меня, применяя неудобные но легкопроизносимые слова, ещё раз напомнив - что, бабы никогда до добра не доведут!
          Это превращалось в сплошную серую киноленту, без деления на серии. И когда внезапно, я понимал что всё уже спилено и распилено, и даже вывезено домой на машинах, то даже немного удивлялся. Неужели это конец?

          Домой я улетал, с руками, гудящими как телеграфные столбы. С неподъёмной сумкой, которую мать набивала всякими продуктами, от которых я не мог отказаться, чтобы не обидеть её. С лёгкими, уставшими от сизых бензиновых выхлопов и головой основательно промытой от всяких умных мыслей монотонной и тяжёлой работой. Одно желание лишь ясно сидело в моей оглохшей от треска голове – приехать в общежитие и завалиться спать, спать и спать!

          Когда на следующий день я выходил на работу в свой сборочный цех, то  не веря сам себе шептал, - Слава Богу! Слава Богу, теперь я могу и отдохнуть, у меня закончился отпуск!


          Так-то тётку я и видел всего раза три-четыре в жизни. Да и то давно, очень давно…, когда ещё совсем маленьким был. Но она меня никогда не забывала. Почему-то я у неё был любимым племянником. Может потому, что своих детей у неё никогда не было? А может и из-за того, что я был полным тёзкой её отца? Фамилия, имя и отчество у нас полностью совпадали. Вот и в тот раз, прислала большую фанерную посылку из Киева. А в посылке, мм-м-м-м…, конфеты, несколько плиток замечательного киевского шоколада, банка настоящего кофе, курага, восточные сладости и ещё:  наряду со всякими вкусными мелочами на самом дне лежала бутылочка настоящей Кока-Колы!
          А ну, кто в одна тысяча девятьсот восемьдесят восьмом году мог похвастаться, что он обпивался Кока-Колой? Это сейчас от неё тошнит, а тогда это был напиток гурманов, деликатес. Тетка наверно, как запомнила меня маленьким, так и не могла поверить, что я уже повзрослел. Поэтому и делала постоянно такие подарки с уклоном на сладости. Но нужно сказать, что я на неё за это был не в обиде, уж больно мне нравился киевский шоколад! И хоть посылка была большая, но через три дня она закончилась. В заводском общежитии кроме меня было ещё немало любителей сладостей. Осталась только бутылочка Колы, которую я поставил на книжную полку, как подарок самому себе к новому году. Красивая такая бутылочка, с яркой, красной этикеткой.

          Как-то так совпало в тот год, что последнюю свою смену на заводе я отработал двадцать седьмого числа, а там дальше были выходные, праздники и в общем, на работу мне выходить выпало только после нового года – второго января. Впереди было целых пять дней, ни чем не занятых. Со своим соседом по комнате, мы закупили на праздники, отстояв не одну длинную как тоска очередь – пару бутылок водки, пару бутылочек «Токайского смородинного» и пару бутылок шампанского. Теперь вопрос стоял ребром, или лежал плашмя, это уже не важно, как и с кем отмечать такой замечательный и весёлый во всех отношениях праздник?
          Не было у нас в ту пору постоянных подруг. Очень не хотелось нам с ним напиваться на пару. Хотелось весёлой компании, красивых тёплых девушек, походов ночью на ёлку и медленных танцев с возможным продолжением. И вот вечером двадцать седьмого, у нас наклюнулось неожиданное знакомство с девушками из соседнего цеха. Девушки жили в женском общежитии рядом с нами, были постарше нас, были уже не совсем девушками и видимо тоже искали нешумный коллективчик для новогоднего банкета. Но они были гораздо опытнее нас в делах любовных и вели себя как старшие по званию, с молодыми салабонами. Выбор у женщин всегда шире и они видимо ещё не определились. Честно сказать, репутация у этих дам уже не блистала скромностью и белизной, но выбора у нас не было. Слишком небольшой круг общения был у нас в то время.

          Девушки пришли в гости. Пили чай, доедали присланные конфеты, слушали мои гитарные экзерсисы, дерзко шутили, кокетничали. В общем вели себя непринуждённо и весело, в отличии от нас. Заметив бутылочку Кока-Колы,  предложили её тут-же распить. Что сами и проделали сразу и с огромным удовольствием. Ну не мог же я им отказать в конце-концов и выставить себя в их глазах полным жмотом. Вечер прошёл на славу. Мы провожали их домой и наконец-то осмелившись, предложили им вместе встретить новый год. Они сделали вид, что размышляют над нашим предложением и через пять минут переглядывания между собой, как бы нехотя согласились. - Но только с одним условием, - сказали они, - если на новый год вы опять нас напоите Кока-Колой! Вот это было условие! Да….

          В восемьдесят восьмом году, Колы не было в продаже не только в магазинах, её невозможно было найти у нас в Красноярске даже в барах. Это была пререготива столичных городов. Мы крепко задумались. Условие было практически невыполнимо. Но уж больно были девчонки красивыми и своенравными. Такие, вполне могли сдержать слово и не явиться на праздник. Не хотелось упускать шанс познакомиться с ними поближе. Ну не звонить же тётке в Киев, чтобы она выслала ещё десяток бутылочек. Да и бесполезно, пока эта посылка доплетётся до Сибири? Через месяц? Через полтора?

          Но выход должен был быть найден. Или мы не мужики? Или мы не джигиты? Мы смутно вспомнили, что в соседнем Новосибирске совсем недавно был открыт завод по производству Пепси-Колы. Ну а какая в принципе разница? Разве им не всё равно Кока или Пепси? Едем…, срочно едем, решили мы! Делов то всех, одна ночь пути и потом вечность блаженства. Всё равно, у нас впереди ещё целых пять длинных выходных. Быстренько собрались, благо аванс перед этим мы только что получили, через полчаса мы уже были на железнодорожном вокзале, а ещё через час  та-да-хал Питерский поезд у нас под ногами, вагонными сцепками на рельсовых стыках. Мы мчались в Новосибирск.

          За окнами, парили в кромешной тьме стайки пригородных огоньков, да верхушки чёрных в темноте деревьев. Гулко громыхали редкие переезды. В полумраке купе, мы пили чай, звеня подстаканниками, цедили по пятьдесят грамм, взятой с собой водочки и гордились сами собой, какие мы всё же предприимчивые и ловкие. Знакомились с соседями, стелили постели, опять наливали по пятьдесят и ещё долго потом не могли заснуть от возбуждения, бессмысленно пяля стеклянные глаза в стремительно пролетающую за окнами темноту. Вот буквально ещё пару часов назад у нас и мысли такой не было, а вот мы уже мчимся куда-то, летим. Всё таки вагонный ритм здорово убаюкивает, ещё немного, ещё пара остановок и мы уже дрыхли без задних ног,  а поезд всё несётся и несётся над замерзшими равнинами словно боясь опоздать на свидание с какой нибудь стройной электричкой, сияющей яркими прожекторами.

          Утро нас встретило гомоном и суетой забитого до отказа по случаю наступающих праздников вокзала. Толкучка была такая, что можно было запросто оборвать пуговицы. С большим трудом отстояв час в очереди, мы всё же купили пару билетов в обратную сторону на вечер этого же дня. На какой-то проходящий поезд. Не то Благовещенский, не то Читинский, сейчас уже и не помню. Оставалась самая малость, найти и купить эту Пепси-Колу. Говорили, что она продаётся здесь на каждом углу. Стоило зайти в любой гастроном и греби лопатой. Но оказалось, что это не есть правда.

          Ни в первом встречном гастрономе, ни во втором, ни даже в третьем магазине Пепси-Колы не было. Мы немного удручились. Так хорошо начинавшееся предприятие грозило обернуться непоправимой катастрофой. Пить в новогоднюю ночь водку без женщин нам очень не хотелось. Тем более что уже была почти стопроцентная перспектива пить её с женщинами. С красивыми. Мы уже с нелюбовью посматривали на объёмные сумки с надписями типа – «Олимпиада -80», захваченные нами для напитка, теперь они выглядели нелепо и мешались при ходьбе. Очень мы огорчились по этому поводу. Прям, настроение падало на глазах.

          И наконец, уже не помню в каком по счёту магазине, мы просто подошли к кассирше и напрямую спросили, а где же можно в городе купить эту чёртову Колу? Пожав плечами, она сказала, что возможно в Академгородке она есть. Там с этим попроще. И мы,  выяснив маршрут движения,  отправились на трясучем автобусе в Академгородок. Кассирша оказалась права! В первом же магазине этого микрорайона мы с радостью нарвались на нужный нам напиток. Видимо престарелым академикам и просто учёным он был просто необходим для повышения мозговой потенции. Мы с удовольствием затрамбовали в свои сумки по полтора ящика нектара и под скептическими взглядами продавщиц удалились, сгибаясь под тяжестью драгоценного груза. Солнце на небесах засияло гораздо ярче! Оно просто заблестело как женские глаза в полумраке. Пока добирались до вокзала, пока пообедали в «Пельменной», пока попили пива – день и кончился. Впечатления от города остались очень смутные. Ничего кроме вокзала и магазинов мы за весь день так и не увидели.

          Вечер мы встретили, в стремительно мчащемся уже в обратном направлении поезде и мирно спали попив пива, и видимо даже улыбались во сне как младенцы, потому что выполнили ещё сутки назад казавшуюся невыполнимой задачу. Честь нам и хвала! Предчувствие праздника парило в воздухе, запах мандарин и хвои уже наполнял вселенную, и звёзды на небосклоне сверкали как новогодние шары на ёлке. И ранним утром мы уже вытаскивали наши сумки из промёрзшего тамбура. Мы уже были дома.

          Помню вот ещё как на автобусной остановке, пожилая дама увидев что мы везём – убедительно просила продать нам хотя бы пару бутылочек, но мы отмахнулись от неё, так как не хотели огорчать наших собственных дам. А вдруг им не хватит? Мы на всякий случай решили сами не пить, кто его знает, ещё скажут, что им самим мало.  И пойдут тогда наши планы соблазнения насмарку. Так и вспоминаю наши сгорбленные фигуры с огромными сумками, которые мы несли осторожно, боясь поскользнуться случайно и упустить своё счастье уже почти на подходе к дому. А что, запросто – раз и расхряпал всю посуду!

          А тот новый год, удался на славу! Наши девушки пришли удивительно нарядные, ярко накрашенные и какие-то присмирённые. Торжественные что-ли. Одни причёски выглядели произведениями искусства. До двенадцати часов мы вместе быстренько настругали салатов. Простеньких таких, из капусты, морковки, да из свеклы. Помидорчики солёные выложили красиво горкой. Нарезали колбаски, сыра и рыбки. Открыли баночку шпрот. Скромненько тогда было в стране с продуктами. В двенадцать открыли шампанское! Пошли на ёлку, покатались с горок.
          Снова пришли домой, пили вино наши дамы, пили водку мы, танцевали, страстно и жарко целовались в полумраке мигающих гирлянд, веселились почти до самого утра и совершенно искренне влюбились в наших ветреных и дерзких подруг. Ночь была наполнена нежностью, негой и блаженством исходящим от прекрасных, обнаженных и таких желанных женских тел. Ну хотя бы ненадолго, хотя бы до утра, до пробуждения, но любовь наша была совершенно искренней.

          А как же Пепси-Кола? Да не пил её никто на новый год. Кому она на фиг нужна? Когда есть вино и шампанское. Так открыли пару бутылочек, отхлебнули по паре раз, да и забыли о ней. Чего в ней хорошего? Газировка и газировка.


           Цех у нас на заводе был светлый, большой, механосборочный,  почти полтысячи человек «пролетариев всех стран» и поэтому всяких юмористов было навалом. Особенно поднаторела в этом, в прикладном юморе, бригада наладчиков станков. Шутки у них были многочисленными и разнообразными. Как очень острыми, так и достаточно плоскими, Начиная от банального намазывания солидолом ручки дверей в слесарку, кончая привариванием металлического термоса мастера участка к металлическому же столу. А уж про дохлых мышей в сумочках крановщиц – совсем молчу. Один год, чтобы посмеяться над  замом начальника цеха, они не поленились сбегать на почту и выписать ему на домашний адрес, специализированный журнал – «Свиноводство»!  Зам конечно же их раскусил и все номера по получении, приносил и вручал торжественно бригадиру. Добавляя, - это тебе вместо премии…. А так как я, кроме того что был художником оформителем, был ещё и официальным хранителем профсоюзной цеховой библиотеки, то все эти номера последовательно оседали у меня на полках.
 
          - Ностальгируешь? – улыбались слесаря, заходя в мою художку и кивая на журналы, стоящие на самом видном месте, намекая на мою национальную принадлежность.
          - Да! – отвечал я им, - сало я очень люблю. Особенно с деревенским  чесночком. Особенно под «Горилку з перцем»! Это вам не "БФ" на сверло мотать и карамелькой закусывать!

          А чего же тут отрицать? Деревня то у нас хоть и находилась со дня своего основания уже полторы сотни лет в Сибири, но была почти стопроцентно украинской. Так что в сале у нас разбирались поголовно, и все тонкости производства и употребления сала изучали с молодых ногтей. И исправно снабжали этим продуктом не только весь район, но и всю многочисленную городскую родню. Студенты приезжая на зимние каникулы домой, огромными сумками увозили это белое золото, в свои институтские общежития, радуя отличной успеваемостью своих мам и пап. Потому что, какая самая студенческая еда? Правильно – это кусок замороженного сала из-за форточки, луковица, пол булки подзасохшего позавчерашнего хлеба и стакан чая! Если повезёт, то может быть и с сахаром. Потому что другие деревенские продукты, типа смородинового варенья и маринованных огурчиков, больше чем на два дня в тумбочках не задерживались. Дня на три, на четыре, хватало картошки. Таковы были раньше особенности студенческого быта. Это я конечно, по себе сужу, кто-то может и колбасой питался. В чём я сильно сомневаюсь.

          А пока детишки и внучки проводили общаговскую дегустацию этого сала, их родители уже начинали откармливать новое. Условно вся деревня делилась на две части. Одни разводили поросят местной, деревенской породы. Другие предпочитали откармливать хряков, которых покупали в соседней деревне. Соседняя деревня была населена выходцами из Латвии и эту породу называли – «латышской». Разницу между этими породами, можно было заметить и не специалисту. Если местные свиньи, были длинными и раскрашенными большими чёрными пятнами густой щетины, то «латышские» поросята были бочкообразными и одноцветными. Они были чистокровными редковолосыми блондинами. Кроме того и характер у них отличался разительно. Местные – были неугомонными и упрямыми, как и сами их хозяева, а другие, из соседской деревни – отличались спокойствием и покладистостью. Зачастую пятнистый хряк, вообразив о себе невесть что, желая изучить хартию о вольности, ломал или изгрызал жестоко доски забора и устраивал по деревне забеги наперегонки с бешенными собаками, в то время как его одноцветный сосед спокойно лежал в тёплом загоне, размышляя о превратностях свинячьей судьбы.
 
          Эта разница национальных характеров и сказывалась в самом окончании их недолгой, как сибирское лето, жизни. При том, что наши пятнистые свиньи были чуточку крупнее, а точнее длиннее, а кормёжка была абсолютно одинаковой,  к финишу свиньи из соседской деревни приходили на пятнадцать-двадцать килограмм упитаннее. Можно задаться вопросом – а зачем тогда держать таких не выгодных местных прохиндеев? Ответ был очень простым. Сало местных, деревенских поросят было испещрено прослойками нежного мяса, видимо из-за неровностей и непредсказуемости их характеров. А сало соседских пятаков – представляло из себя  сплошной массив, шириной в мужскую ладонь.  И тут уж всё дело было, в разнице вкусов. Если для домашнего хозяйства, жарки и топления и готовки блюд больше подходило второе, то настоящие гурманы предпочитали первый вариант. Особенно если с перчиком и местным же ядовитым чесночком, от которого кошки как ненормальные лезли на телеграфные столбы. А если при этом запотевшую бутылочку горилки из погреба? Что ты!

          Поэтому и огород в сорок соток считался в нашей деревне маленьким. Одной картошки и свеклы, сколько надо! А тыквы! Сами то её почти и не употребляли, но центнера два для поросят убирали! Сам можешь и поголодать, а скотину покорми! Она ни в чём не виновата. Голодное животное, может представлять из себя - страшное зрелище. Даже простая курица, не говоря уже о таком монстре как голодная свинья. В этом я убеждался не один раз. Вот например:

          У самого переулка недалеко от нашего дома, жил один товарищ по кличке Жатик. Ни по имени, ни по фамилии его уже давно ни кто не называл. Работы в деревне зачастую не было, и он проводил свою молодую жизнь за слушаньем старого магнитофона «Юпитер» и каждодневным употреблением бражки. Все, у кого было что выпить, зимними вечерами стекались к нему, как ручейки на дно оврага. Такой своего рода деревенский «Салун». Домишко у него был небольшой, скособоченный, но ему и этого хватало за глаза. Жил он один, без жены, без детей. Из хозяйства, у него был небольшой огород с картошкой и капустой и с десяток пёстрых, вечно голодных куриц. И если летом они вольно промышляли себе пропитание на улице и в огороде, в виде всевозможных диких плодов, жучков, паучков и дождевых червей, то зимой приходилось им садиться на жестокую диету. Кормить он их практически не кормил, и они ходили у него по двору в злобной жажде, чего бы или кого бы поклевать. Стоило ему открыть дверь во двор, как они всем гаремом бросались ему под ноги, в тщетной надежде получить пригоршню зерна. В конце концов, их поведение становилось настолько агрессивным, что он стал бояться выходить на улицу. Чтобы прорваться к дворовой калитке он пускался на хитрость. Потихоньку открывал дверь дома, высовывал руку, набирал пригоршню гравия у самого крыльца. И сделав широкий жест щедрого спонсора, кидал им пригоршню этого гравия подальше к огороду. Пока они, теряя перья, бежали за летящими камешками в надежде сытно отобедать, он не менее быстро успевал прорваться к калитке и ускользнуть от куриной вендетты на улицу.

          Но однажды, слегка подвыпив, он забыл об этой мере предосторожности, и курица, догнав его и сев ему на голову, клюнула прямо в глаз. Наверное, она в полутьме приняла глаз за что-то блестящее и съестное, может за какую ягоду? Но он был склонен считать это злобной, куриной местью. В деревне на один анекдот про пьяниц стало больше. Глаз через месяц восстановился. Но с тех пор он бегал до калитки, низко надвинув шапку или вовсе зажмурив глаза. Кормить кур лучше, он из упрямства всё равно не стал.
 
          Но так это была простая, глупая пёстрая курица, а что может натворить голодный хряк весом почти в двести килограмм? Поэтому-то главной заботой почти всех жителей деревни, была утренняя кормежка и гигиенические процедуры на скотном дворе. Вот и мой дедушка с самого раннего утра занимался зарядкой, вытаскивая по ведру вареной картошки, сдобренной свеклой или дробленым зерном, в просторечии именуемом «посыпкой». Толстый свин лениво просыпался. Он был местной породы. Потягивался и с наслаждением завтракал. Выражая удовольствие, или претензии в двух словах, - «х-х-хрю!», - что означало, – отлично! Или, - «хрю-ю-ю...,», - что означало, - сметанки то пожалели! Да и горчички с перчиком маловато!
 
          Потом дед выпускал  его сделать десяток кругов по двору, а сам в это время, занимался приведением в порядок свинячей гостиницы в соответствии с санитарно-гигиеническими нормами. Иногда хряку было лень таскаться по двору или он не желал морозить некованые копыта, и тогда он валялся на боку прямо в своём номере, ковыряя соломинкой в зубах,  и поглядывал на дедушку сквозь белёсые ресницы, своими наглыми глазами. – Давай старый, пошевеливайся, - типа, - такова твоя незавидная участь….
          Моему дедушке уже давно стукнуло восемьдесят и весь процесс кормления коров, свиней и кур, больше походил на религиозный ритуал, чем на заботы по хозяйству. Он свято верил, что пока он двигается, пока у него есть заботы и обязанности, он будет жить. И все предложения тёток, переехать жить к ним – игнорировал. Последовательность кормления была отработана годами и была неизменной, как обряд бракосочетания. При мне, он нарушил её только один раз.
 
          В то утро мы сидели с братом Андрюхой на высоком крыльце, почёсывали всклокоченные головы и размышляли – взять или не взять с собой, на заготовку дров бутылочку самогонки. Уж больно прохладно и тоскливо в осеннем лесу. Мы с ним из города приехали в отпуск и заготовка дров была нашим отдыхом, который в деревне приравнивался к валянию на пляже. Дедушка с развевающейся окладистой, рыжей бородой, торжественно прошествовал мимо нас с ведром и открыл двери в загон. Видимо, кабан увидел незнакомых людей во дворе, и во что бы то ни стало, решил с нами познакомиться поближе. Маршрут он выбрал самый прямой и помня себя ещё крошечным поросёнком,  он решил прошмыгнуть у дедушки между ног. Но, к сожалению, он не учёл, что ныне он уже не тот. Что теперь он кабан весом почти в два центнера и такой трюк может и не получится! Так оно и произошло. Картинка произошедшего,  остро напоминала мне американское «родео». В самый центр двора выбежал хряк.  А верхом на нём, выехал дед. Спина у свиного мустанга была широкой и плоской,  и дедушкины ноги поэтому  торчали параллельно земле.

          - … твою мать! – только и смог сказать наш культурный предок, слезая с кабана. Мы с братом открыли рты! За пятьдесят лет жизни с нашей бабкой, дед ни разу не матерился. И тем более при бабушке. А бабушка как мы подозревали и слов то таких не знала. Он понял, что сказал что-то лишнее. Испуганно обернулся и спросил нас, - бабка не слышала? Ну и слава богу! – нас видимо, он уже в расчет не брал. Мы уже были взрослыми и кроме того мы были мужиками.  Мы с братом удивлённо переглянулись. Это же надо! Столько лет праведной жизни и вдруг так оскоромиться! И всё из-за глупой свиньи!
 
          Вот так то! Впрочем, что ты со свиньи возьмешь? Свинья она и есть свинья!

         
          Что же в нём было такого?  Думай, думай голова – фуражку куплю! Чего-то такого, чего бы не было у нас? Мы с другом просто извелись в раздумьях и тягостных размышлениях на досуге. Ну вот посмотришь на него издалека, совсем обыкновенный неказистый мужичонка. Посмотришь вблизи, ещё больше убеждаешься, что первоначальное мнение было абсолютно правильным! Стопроцентно верным! Невысокий, невзрачный, толстоватый, лысоватый, с красным лицом и бегающими блёклыми глазками на не всегда чисто выбритом одутловатом лице. Он скорее внешне даже вызывал некоторое отторжение, чем какую нибудь мало-мальскую приязнь. А вот поди же ты! В деревне откуда он был родом, он с недавнего времени проходил под матёрой кличкой – Самец!!! А деревенские, как известно, просто так такие клички не дают. Для этого должны быть ну оч-ч-чень веские основания. Ну просто невероятно весомые! Причём, его так называли и бабы и мужики в деревне. Вот что самое подлое. Нас-то самцами несмотря на нашу внешность и постоянную трёхдневную мужественную небритость, даже собственные жёны не называли. Может правду говорят женщины, что настоящий мужчина должен быть чуть-чуть посимпатичней гориллы? Мы очень крепко задумались…!

          Причём, до этого никаких оснований к столь основательной корректировке имиджа у него никогда не было. Раньше, мы по свойски его знали под прозвищем Червонец. Это как раз и соответствовало его непрезентабельной внешности, да и сути тоже. Если кто помнит советскую купюру номиналом в десять рублей, тот прекрасно представит и Ваську Червонца. Как там, в советских анекдотах – «красненький, лысенький, мятый, длиной десять сантиметров»! Как раз о нём. И Червонцем-то его прозвали за то, что с началом перестройки, когда к частной инициативе стали относиться немного попроще, он основал свой маленький чумазый и пыльный бизнес. В своём металлическом сборном гараже, стоящем на самой окраине нашего микрорайона, он открыл небольшую мастерскую по ремонту автомобилей.

          И настоящей мастерской-то этот жестяной гараж было сложно назвать. Так - шалаш на ветру. Иномарок в ту пору в городе совсем не было, поэтому ремонтировались только советские автомобили – Жигули, Москвичи, Запорожцы. Заменить шаровые, тормозные колодки, бампер, отрегулировать карбюратор или трамблер, зашпаклевать мелкую вмятину, всё это было ему по силам. Он колдовал над техникой, предварительно выгнав свою старенькую «тройку» из гаража. Так-то он был мужичок хоть и корявый, но рукастый. И практически за любой самый небольшой ремонт он просил стандартную сумму в десять рублей – червонец. Вне всякой зависимости от сложности ремонта. Вот и приклеилась к нему эта кличка. Вскоре так его стали зачастую называть и в глаза, поначалу злился, но потом почти с этим смирился! Червонец, так червонец. Ну и чего в этом зазорного? А тут вдруг кличка поменялась, о чём он не без гордости и поведал нам, когда мы приехали к нему, что-то подшаманить в моей, до полусмерти замученной «шестёрке».

          Прошло, наверное, не меньше полугода наших сомнений и раздумий, когда однажды он предложил мне совместно сделать небольшой бизнес. Провернуть так сказать, малозаконную в ту пору аферу.  В его деревне, по осени наступала время заготовки сала и мяса на зиму. И излишки свинины крестьяне с большой радостью согласились бы продать за небольшую цену. Так как в те времена зарплата не выдавалась по году, а в некоторых колхозах и по два. И люди подолгу не видели живых денег, которые так необходимы каждому махровому крестьянину в деревне. Да хотя бы на ту же закупку сахара и дрожжей для основной деревенской пищи - самогонки. И они с огромным удовольствием соглашались продать свинину любому   встречному, за цену, почти раза в три ниже рыночной. Вот на этой разнице и можно было немного подзаработать. Нужны только колёса. И стокилограммовые почтовые весы, которые как раз у меня и стояли без дела в пыльной кладовке. Купить в деревне по одной цене и продать продавцам на рынке по другой, чего уж проще. Да и самому запастись на зиму сальцом и мясом не помешало бы. Килограмчиков двадцать и для себя бы я взял. Туговато в ту пору в стране ещё было с продуктами. Подсчитав в уме примерную прибыль, я согласился. Рано утром он заехал ко мне, и мы попив чая, попылили на его историческую родину.

          Деревня находилась от города километрах примерно в двухстах, что по нашим сибирским меркам считалось совсем рядом. К обеду мы прибыли и поплутав по кривым и грязноватым улочкам поселения упёрлись в высокие ворота дома его родителей. Поев борща и выпив домашнего молочка мы с ним принялись за обход деревни. Так как деревня была совсем небольшая, то пешком по ней было пробираться гораздо проще, чем выруливать на машинах по косым и кривым переулкам. Васька договаривался с поселянами. Они, кто на саночках, а кто в мешках подвозили и подносили мясо к нашим машинам и мы взвесив его отсчитывали им причитающиеся мятые купюры. Загрузив в багажники по паре туш и ещё понемногу в салон, мы почти закончили свою миссию. Бизнесмены мы были так себе, денег у нас тоже было в обрез. Почему-то задерживался только один из Васькиных соседей. И он, матерясь вполголоса отправился выяснять причину задержки.

          На лавочке, через дорогу от дома Васькиных родителей сидели два деревенских патриарха. Это были типичные деревенские деды. Именно такие, какими их и показывают в фильмах про деревню. С кудлатыми нечесаными бородами и в шапках ушанках по деревенскому обычаю завёрнутых, но с не подвязанными тесёмками. Называется – шапка вертолётом. Они спокойненько покуривали домашнюю махорку и положив ногу на ногу философски созерцали окружающие достопримечательности. Как-то – разбитую дорогу и парочку кривобоких собачек изредка пробегавших по пустынной улице. Я направился к ним, чтобы прикурить потухшую сигарету. Спички, видно где-то выпали из кармана. Чтобы хоть как-то завязать разговор, начал с фразы:
          - Как вы думаете, не похолодает к вечеру? А то нам ещё двести километров до города ехать по скользкой дороге.
          Дедушки посмотрели на меня пристально из-под кустистых, рыжих бровей. Ещё немного молча подымив самосадом, они, проигнорировав мой вопрос, как-то вяло задали встречный.
          - Так ты что ли тоже спекулянт, как и Васька Самец?
          - Ну типа того. За мясом я приехал с ним, – и не найдя лучшего продолжения разговора, чтобы они не подумали, что я стушевался, снова их спросил, - а почему вы называете его Самец? Он что, тут первый парень на деревне?
          - Это не мы его так называем, - отвечал тот дед, что постарше, - это он сам себе так назвал! Вишь ты, даже на машине надпись на стекле по русски написал, - и кивнул головой в сторону Васькиной «тройки» …!

          И только тут я обратил внимание, что на лобовом стекле его машины, приклеен модный в ту пору светофильтр, с двумя верблюдами по бокам и крупной надписью в центре английскими буквами – «CAMEL»!


          Хотел я недавно совершить страшное преступление, своровать в баре, чтобы потом повесить у себя над кроватью, небольшую красивую вывеску – «Завтра, будет бесплатное пиво». Золотом на зелёном. Эта вывеска висит там уже лет как двадцать и ни черта не меняется. И каждый день заманчиво обещает бесплатное пиво – завтра, завтра, а на завтра тоже завтра. Так это же - точный символ всей моей жизни! У меня же вся жизнь зиждется на этом расчудесном слове. Завтра с утра, я начну делать зарядку. Завтра, я брошу пить! Завтра, я рассчитаюсь с долгами. Завтра, я напишу свой самый лучший рассказ! Вот только заправлю любимую ручку, фиолетовыми чернилами, завтра. Ну, на крайний случай - послезавтра. Завтра, я буду счастливым! Наверное....
 
          Вот про счастье вспомнил. Счастье.  А оно же тоже, у каждого человека разное.  Если ударятся в размышления, да под крепкое пиво. И какой дурак, придумал такую отраву - крепкое пиво? Для одного, к концу прожитой жизни, всё время его бессмысленного существования кажется сплошной тропой, состоящей из терний и острых как боевые топоры камней. А другому - и один счастливо прожитый день, наполняет всю оставшуюся жизнь солнечным светом любви. До сих пор не могу забыть, лицо одного по-настоящему счастливого человека. Человека, для которого неожиданно,  осуществилась самая заветная его мечта. Это было - в одна тысяча девятьсот восемьдесят…, каком то далёком году! Точнее не помню. Ретроградная амнезия одолела. Бодяжат то сейчас в подвалах не только водку, но и пиво наверно тоже.

          Сейчас очень трудно объяснять, тем, кто повзрослел и возмужал во времена перестройки, что такое социализм? Он и тогда-то, у каждого был свой. Кто-то получал бесплатные квартиры вне очереди и каждый год ездил на курорты по льготным путёвкам. А кто-то вспомнит километровые очереди за дефицитом. А дефицитом в ту пору было всё! От колбасы до туалетной бумаги. Одним из таких страшных дефицитов, были автомобили. Даже непрезентабельные «Запорожцы». При очень скромных зарплатах, всё равно находились сотни тысяч измученных и озадаченных людей, мечтающих обзавестись собственными колёсами. Но не так всё было просто. Даже имея на руках нужную сумму, пойти и купить машину, было невозможно. За ней нужно было несколько лет отстоять в очереди. Иногда столько же лет, сколько и на квартиру.

          Складывалась ситуация абсурдная. Изрядно поезженная, побитая машина, с рук стоила дороже, чем новый автомобиль сошедший с конвейера. Потому что ждать несколько лет было невыносимо. Начальник нашего цеха Минкин, добросовестно отстоял свою долгую очередь и приобрёл «шестёрку». И не просто «шестёрку», а с «троишным» движком! Кто знает, тот возможно поймёт. А так как человек он был в возрасте, и машина у него была первая, то навыки вождения у него соответственно были слабоваты. Буквально через неделю, по дороге на завод он перевернулся на крышу. Авария не страшная, просто повысыпались все стёкла и погнулись стойки. Причём и скорость-то была не очень большой, как он это умудрился совершить, остаётся загадкой. Кто там мог его подрезать, на пустынной трассе? Так вот, пока он стоял, ждал ГАИ и горестно рассматривал результаты своего опрометчивого поступка, к нему не менее десяти раз подъезжали проезжавшие машины и предлагали за государственную цену и даже дороже купить его «жучку» прямо сейчас, за наличные. В том состоянии как она есть! Но он не продал. Потому что следующей очереди он бы мог и не дождаться.

          Одним из таких страстных желающих заполучить автомобиль, был бригадир наших слесарей Вася. Человек, приехавший из глухой деревни и своим неимоверным упорством и прилежанием в глазах у начальства, буквально выцарапавший эту должность. Он очень быстро сумел накопить деньги. Потому что не пил, не курил, питался скромно и всю семью посадил на голодный паёк. Копейка к копейке откладывая получку свою и жены. Деньги были, а возможности купить автомобиль – нет. Но однажды ему несказанно повезло, и дело было так.

          Начальником отдела главного технолога, у нас был пробивной и деловой мужик, звали его - кажется Николай Фёдорович. Получил он от завода хорошую трёхкомнатную квартиру. Буквально за полгода до этого, купили они с женой новую двадцатьчетвёртую «Волгу». Чёрную! Досталась она ему такого цвета случайно, в результате какой-то опечатки в документах на получение. Чёрная «Волга» - это было круто. По своему статусу он почти сравнялся с руководством огромного завода. Кроме него, такие машины были человек у четырёх-пяти. И всё казалось бы было лепо, в их спокойной и красивой семье. Да стали ходить слухи, что его жена, как бы так помягче выразиться –  не всегда бывает ему верна. Точнее - совсем не бывает ему верна. И мужики в разговорах, иначе как на большую букву «Б» её и не называли. Потому что на заводе набралось уже изрядное количество донжуанов, видевших её без одежды, но не на пляже. Ходили слухи, про какой-то слабый передок. Что это за дефект такой, я не знаю.... Потому что сзади, когда я внимательно смотрел на неё, она была очень крепкая. Прекрасные стройные ноги, высокая грудь и роскошные ягодицы не вызывали ощущения какой либо слабины. Только глаза были слишком яркими, а губы немного излишне пухловатыми. Слухи, конечно дошли и до мужа. Поверить, он наверное всё же до конца не поверил, но подозревать и ревновать стал страшно.

          И вот в самом конце мая месяца, она в очередной раз стала собираться на курорт в грузинские Гагры. До этого вяло текущий конфликт, обострился мгновенно и необычайно остро. Ехала на курорт она в одиночестве и это ужасно не понравилось её и так бесконечно терпеливому мужу. Кончилось всё это, страшной руганью, несмотря на которую она всё же хлопнув дверью упылила на жаркий курорт. С началом тёплых дней, её одолевало любовное томление в некоторых "ослабленных" частях тела. Николай Федорович, с горя купил пару философских бутылок водки с пятилитровой банкой болгарских огурцов «Глобус» и закрывшись в только что купленном с рук гараже, в котором в отличии от Гагр было не жарко, а наоборот холодно, принялся в одиночестве под водку размышлять о перспективах дальнейшей совместной жизни сидя в машине. Я думаю, что он всё же её очень любил. Свою неверную, но очень привлекательную и до боли красивую жену.

          А жена отдыхала на курорте. Писем он ей не писал, она тоже не очень горела желанием мириться первой, да и некогда ей было, видимо время у неё пролетало не скучно. На курортах, как известно все повально хронически холостые. Хорошо и неоднократно в разных номерах и разных компаниях отдохнув, на обратном пути, она заехала к матери в Подмосковье. Там погостила у неё с недельку, отдыхая от отдыха и приводя себя в рабочее состояние, и прибыла домой уже в самом конце июля. Загоревшая и утомлённая любовью. В квартире она обнаружила странную картину. Казалось, что с той минуты как она убыла из дома в комнаты никто не заходил. На полу лежал тонкий слой нетронутой пыли. И что самое удивительное, муж тоже куда-то исчез. С самого её отъезда на курорт. Его искали сослуживцы с работы, друзья, начальство. Пытались дозвониться, пытались отправить ей телеграмму. Но адреса толком никто не знал и все хлопоты пропали впустую. На работе почему-то дружно решили, что он не вынес одиночества и никого не предупредив, сорвался за ней на курорт. Отбивать её у волосатых кавказских Казанов.

          Страшная догадка, шевельнула тогда её волосы. С запасными ключами, взяв в сопровождающие своего коллегу по работе, бывшего по совместительству иногда и её нежным другом, она помчалась в далёкий гараж. Картина представшая им с трудом поддаётся описанию. Не потому, что у меня маленький словарный запас и это видно невооружённым взглядом, а потому что это лучше видеть. И в то же время - лучше этого не видеть.

          За рулём давно заглохшего, наглухо закрытого автомобиля сидел её муж. В тот день, когда она уехала на юга, он от невыносимой тоски выпил полторы бутылки водки, а мужик он был крепкий и так и уснул за рулём работающего автомобиля. Как я уже писал, гараж был заперт, а автомобиль закрыт изнутри. Теперь уже не узнать, сделал ли он это преднамеренно или не рассчитал дозу выпитого, но он крепко уснул, чтобы больше уже никогда не просыпаться. Можно было бы удивиться – неужели никто из соседей по гаражам не почувствовал запах тлена? Запах, конечно был, но не такой уж и сильный, чтобы возникла мысль о вскрытии гаража. Кроме того труп находился в наглухо запёртом автомобиле, и он сыграл роль траурного саркофага. Тело лежало, наклонившись на рулевую колонку, и настолько деформировалось и расплылось, что почти насквозь протекло через руль. Месяцы июнь и июль в том году были очень жаркими. Бетонный гараж с железными воротами накалялся как палуба авианосца. Вытаскивать труп из автомобиля, приходилось кусками и ведёрками. А хоронить в запаянном цинковом гробу.

          Естественно, что сразу после похорон она срочно стала избавляться от вещей, напоминающих об этом ужасном происшествии. Тем более что доля вины в нём, в происшествии, была и у неё тоже. Причём, видимо доля очень большая.  Огромная. От гаража она избавилась очень быстро, а вот с машиной случилась небольшая заминка. Знавшие,  историю этого автомобиля,  наотрез отказались его покупать. А если кто-то и не знал, то сразу начинал догадываться, едва открывал дверцу в салон. Передние сидушки и коврики были пропитаны бурой жидкостью и источали такой запах, что отмыть его не представлялось возможным и за сто лет. Говорят, что по началу,  по передней панели ещё ползал крупный опарыш. И даже люди не очень брезгливые наотрез отказывались от этой не комфортной сделки. И единственным человеком, обрадовавшимся такой возможности, был бригадир наших слесарей Вася. Он моментально заплатил безутешной вдове всю сумму до копейки, и уехал из гаража, постелив клеёнку на передние сиденья. Он торопился, как бы вдова не передумала. Сумма была, копейка в копейку равна государственной. И это за новую, чёрную «Волгу»!

          Я помню, как он приехал в цех с сияющим от счастья лицом. На своей сверкающей чёрным лаком, отмытой и очищенной до скрипа собственной женой - «Волге». Его лицо напоминало пылающее солнце, садящееся за горизонт через дым лесного пожара. Его взгляд был немного рассеянным и даже каким-то бешеным от нахлынувшего счастья. Ему хотелось поделиться своей радостью со всеми.

          Но угрюмые и необычно хмурые  слесари, отказались почему-то обмывать с ним,  его новую чёрную, сверкающую лаком и хромом «Волгу», хоть он и соблазнял их бутылкой водки, удивив всех своей редкостной щедростью. Может, они ему позавидовали?


          Никогда она мне раньше не снилась. А тут вдруг среди ночи дохнула на меня жаркими влажными губами, взмахнула большими ресницами под которыми были спрятаны чёрные как ночь глаза и я отвёл свой взор. Не смог его выдержать, даже во сне. Всё как тогда, ещё двадцать пять лет назад. Она совсем не изменилась, всё такая же, задумчивая, тёплая и блестящая. Будто снова Новый год на календаре, в фойе на седьмом этаже общежития высокая ёлка стоит.
     Настоящая, не искусственная, потому что густо пахнет свежей хвоей, зимним лесом и морозным небом. Вся усыпанная серебряной мишурой и сверкающая стеклянными шарами. Мандарины мягко благоухают. Музыка негромко играет. А у стены стоят накрытые разнокалиберные столы, заставленные немудрёной закуской, простыми салатами из капусты, блюдцами с прибалтийскими  шпротами и солёными помидорами, да простяцкой нарезкой из недорогого сыра и докторской колбасы. Ну и конечно, глубокие тарелки с горками белеющего оливье и краснеющей под майонезом селёдкой под шубой. Уже начатые бутылки с водкой и шампанским поблескивают матово в свете неярких общежитовских ламп. И перекрикивая негромкий гомон гостей, я возвещаю всем нарочито торжественно и громогласно:

     - А сейчас..., самый острый гвоздь нашей праздничной программы! Несравненная Лариса Мангешкар с индийским танцем посвященным богине Лакшми! Встречайте и наслаждайтесь высоким и таинственным искусством! Ваш выход, царица моих снов...! – и щёлкаю тугой клавишей кассетного магнитофона стоящего на подоконнике.
     Колонки расставленные по углам помещения слегка шипят и наконец выдают первый аккорд многострунного ситара. Следом за ним подключаются какие-то гонги, какие-то глухие ударные, смычковые и всё что там намешано в этом индийском оркестре. Выждав небольшую паузу, в центр импровизированной сцены освещённой только красными и зелёными лампами, выходит индианка в сверкающем золотым шитьём сари. Сари завораживает своим глубоким фиолетовым и малиновым цветом и потоками необыкновенного орнамента. На босых ногах у танцовщицы браслеты из бронзовых бубенчиков, на пальцах рук переливы многочисленных высверков перстней, в носу поблёскивает круглая золотая серёжка, а в самом центре лба ярко сияет алая точка. Настоящая индианка! Изящный прямой нос, тёмно-карие глаза, взмахи ресниц, взгляды, всё как в кино. Движения у неё отточенные, кисти рук словно живут отдельной жизнью в своих фантастических изгибах, на губах играет смущённая полуулыбка, бёдра и обнажённый живот танцуют тоже отдельно, бубенчики на ногах нежно позвякивают, тугая коса обвивается вокруг смуглой шеи, ситар в колонках плачет, гонги стонут, смычковые рыдают и на некоторое время мир вокруг тебя исчезает.
    
     Глаз не отвести от её лица, рук и ног. Никогда я не бывал в Индии, но вот именно такими и представляю до сих пор настоящих индийских женщин. Вот в жизни не подумаешь, что ещё вчера она карабкалась в заляпанной известью робе по строительным лесам, таскала тяжёлые вёдра с масляной краской и шпаклевала и штукатурила стены на стройке этими чудными руками. Наверное это жестокая ошибка провидения и недосмотр близорукой судьбы, что такая красивая девушка не снимается в индийских фильмах, а живёт в общежитии с тёмными коридорами и давно не крашенными стенами. Штукатур-маляр! Есть ли в мире что-то более несовместимое с образом прекрасной Дэви? Но, умеет Лариска всё делать самозабвенно и работать и танцевать.... Сари сама шила, почти месяц сидела разгадывая фасон по картинкам в журналах. И браслеты для ног сама мастерила,  пристёгивая к крепким кожаным ремешкам крохотные бронзовые бубенчики от цыганского бубна.

     Смотреть на то, как танцует Лариска я очень любил, а вот эти слезоточивые приторные  фильмы терпеть не мог. Помниться одолели одно время этими индийскими фильмами. И в городе и в деревне. Приехал летом в отпуск, в клуб так ни разу и не сходил, там всё время шли эти фильмы. Клуб деревенский, небольшой, вечером туда набивалось всё женское население колхоза, так ещё и места не хватало. Которые бабушки с тросточками приходили позже, так приносили с собой табуретки и стулья, чтобы уж точно уместиться. Кассовые сборы зашкаливали! Слёз было на выходе..., ну очень навалом! Женщины рыдали чуть ли не в полный голос, такие вот фильмы раньше были....

     Приехал в город и тут почти то же самое. А Лариска, так та давно была фанаткой индийских киностудий. Именно такие девушки как она и способствовали их популярности и процветанию. Так случилось, что господь наградил её не совсем обычной славянской внешностью, вроде папа и мама были у неё чистыми украинцами, но видно всё равно в дальней родне матери были цыгане из Бангалора. Она очень была похожа на свою маму. Густые чёрные волосы, прямой нос, жгучие глаза и смуглая, легко поддающаяся загару кожа делали её вылитой индианкой. Всё в ней было оттуда, и пышная круглая грудь и изгибы бёдер и ягодицы и грудной голос, высокий и певучий. Особенно это было заметно, когда она спала. Иногда, проснувшись среди ночи, я лежал оперевшись на руку и просто истекал нежностью любуясь её красивым профилем, плечами, шеей. Во сне она была ещё прекрасней, чем в жизни. И почему я тогда сразу не женился на ней? Вроде всё и катилось к этому.

     Тогда, как раз по всем кинотеатрам страны безжалостной лавиной прошёл фильм «Танцор диско». Это был фурор! Это была сенсация для самых ранимых женских сердец! Пожалуй, с той самой поры я больше не припомню таких очередей в кассу кинотеатра. Да и сами кинотеатры после того времени стали стремительно закрываться, сдавались под офисы, превратились в торговые центры или вовсе были заброшены и развалились от времени. Но в начале перестройки, они ещё чувствовали себя вполне бодро. Народ валом-валил, особенно на такие шедевры как «танцор». Конечно же Лариска чуть не поселилась жить в кинотеатре на эти два месяца, пока там шёл этот фильм. Я не знаю, сколько раз она смотрела это зрелище, только подозреваю, что никак не меньше шестидесяти раз. Потому что даже меня, человека, который смертельно ненавидел индийское кино, она умудрилась затащить на этот «бестселлер» около десяти раз. Я не мог обидеть такую красивую девушку и поэтому с ужасом в сердце соглашался, шёл и покупал билеты.

     Первые два раза я добросовестно таращил глаза на экран, стараясь уловить канву и проследить за перипетиями этого скользкого сюжета. Ещё пару сеансов пытался всё проанализировать и найти логику в замысле режиссёра, а потом плюнул на это. Как сказал один умный человек – «Не нужно искать черную кошку в тёмной комнате, особенно, когда её там нет». К этому мне добавить нечего. Всё оставшееся время, я просто крепко прижимался к тёплому Ларискиному плечу и мирно дремал под тихие женские всхлипы. А если вдруг рядом случайно оказывались свободные места, то отсыпался положив голову ей на колени. Просыпался я только тогда, когда звук этих стенаний заполнял зрительный зал до самого потолка, это означало, что фильм закончился. Женщины выходили из тёмного зала с красными носами и глазами, на ходу доливая на асфальт оставшиеся слёзы. Меня же раздирал изнутри жестокий смех, приходилось из всех сил делать серьёзное лицо и сочувствующие глаза, настолько серьёзным было горе мой прекрасной спутницы.

     Но в тот последний раз, я к сожалению не сдержался. Может потому, что мне пришлось терпеть этот водопад яркого цвета, громкого звука и солёных слёз сразу после целого дня напряженной работы, а может потому что была глубокая осень, на улице моросил мелкий дождик и небеса низко висели над головой серой мятой простынёй? После выхода из кинотеатра, увидев скорбное лицо почти настоящей индианки, я вытер ей ладонью слёзы и весело улыбнулся.
     - Ты почему смеёшься? – строго спросила Лариса, - из-за фильма? Ничего смешного там нет. В этом фильме почти всё как в жизни, такая же несправедливость и боль. Как ты не можешь этого понять? Я плачу, а ты спишь, у тебя что, совсем нет души...?
     Её слова насмешили меня ещё больше, я раскрыл зонтик над нашими головами и спросил:
     - Какая там жизнь, родная моя? – насмешливо сказал я ей, - ты что? Открой шире свои проницательные глаза, ведь там правда жизни и рядом не лежала. Он кто по сюжету этот Джими Чакраборти? Он же танцор диско! Танцор!!! А его хотели убить подключив высокое напряжение к электрогитаре. Зачем танцору брать в руки гитару? Где логика? Ты когда нибудь видела танцующих диско с гитарой в руках или хотя бы с саксофонам? Это всё равно, что подсунуть бухгалтеру для подсчёта дебета-кредита мясорубку или дать космонавту в космос доильный аппарат, он ему там нужен? Всё самая нелепая выдумка от начала и до конца. Я думаю, что когда сюжет этого фильма притягивали за уши, то сценаристы оборвали не одну ушную раковину и вывихнули не один сустав на пальцах своих рук....
     - Я знаю, почему ты смеёшься, - снова вытирая слёзы и взирая на меня своими огромными чёрными глазищами сказала мне Лариса, - у тебя жестокое и не умеющее соболезновать сердце. Я больше не хочу тебя видеть, - развернулась и ушла.

     И как я потом не пытался сгладить этот нелепый конфликт, у меня так ничего до конца и не получилось. Гордость помешала, обоюдоострая, и её и моя. Она уже не внимала никаким моим доводам. Целую неделю мы спали крепко прижимаясь спиной к спине, но при этом не сказали друг другу ни единого слова, ну то-есть я попытки-то делал, а она хранила молчание, потом она уехала в отпуск к родителям, потом я улетел в командировку, потом ещё что-то, потом..., потом..., потом.... В общем, мы расстались, но как мне тогда казалось, ненадолго....
     Не простила она меня, в том числе, как я думаю и из-за этого фильма. Не срослось в нашем союзе чувственное с рациональным. Говорят, что передавала она мне потом письмо через свою подругу, но оно до меня почему-то не дошло. Где-то затерялось. И ко мне домой приходила пару раз, но я в это время был на работе, на сутках. Всё случилось как-то глупо и нелепо, по какому-то нереальному сценарию, словно написанному неадекватным индийским сценаристом.
Нет, не даром с самого детства я не любил индийские фильмы....
    

     Даже на старом деревенском кирпичном магазине висел поблёкший от солнца плакат – «Летайте самолётами Аэрофлота». И такая красивая-красивая девушка лет тридцати пяти в синенькой пилоточке, натянуто улыбается фарфоровыми зубками. Непременно-неприменно полечу! Ждите меня обязательно! Уже собираю вещички! Лёту-то всего от Шушенского до Красноярска – минут сорок, ну пятьдесят от силы при встречном ветре. Но тут, правда, ещё нужно умудриться как-то, купить билет. Четыре регулярных рейса в день, два утренних и два вечерних и один транзитный Кызыльский. Самолёты небольшие, ИЛы да АНушки, пара чешских ЛАшек, поэтому мест маловато, а желающих дофига и ещё десяток сверху! Можно конечно и не париться, доехать до степной столицы, города Абакана и там сесть на поезд, тут без облома, не припомню случая, чтобы не было билетов хотя бы в общий вагон. На крайняк. Но какое может быть сравнение между коротким мигом полёта за белопенными облаками и двенадцатичасовым бряканьем вагонных сцепок и грохотом частых железнодорожных переездов за грязными стёклами старого поезда? Стоили билеты, кстати, почти одинаково, в районе двенадцати рублей. Сущий пустяк даже по тем меркам.

          Главной задачей утром, было исхитриться и вежливо отбиться от гостинцев матери. Которая начинала уже с пяти часов утра собирать мне сумку в дорогу. Моя мама была женщиной простой и деревенской и не представляла, как можно в городе выжить без своего хозяйства, без огорода и сада, поэтому изо всех сил старалась набить не мелкую спортивную сумку домашними деликатесами для своего средненького сыночка, то есть меня. Ассортимент был не обширный, но весьма надёжный. Пару тушек мороженной курицы, большой шмат сала, килограмм пять свинины, копченый рулет, банки с огурцами, помидорами, малиновым и смородиновым вареньем, компот из сливы и всё свободное от банок место заполнялось луком, чесноком и картошкой. Не сказать что я очень уж хилый. Но сумка была весьма неподъёмной и главное ужасно неудобной. Округло-угловатой!

          И ещё сверх того, она напоследок вручала мне пакет с печёными пирожками и булочками в дорогу! Как будто в дороге мне нечего больше будет делать, как всё время есть стряпню, заготовленную на взвод голодных солдат. Проснувшись с утра, я начинал незаметно разгружать сумку, так, чтобы максимально облегчить её и при этом не обидеть маму. Я был холостым, молодым и готовка свинины и варка куриц представлялась мне задачей малоперспективной и скучной. Я предпочитал питаться в дешёвой заводской столовой. Там, самый шикарный обед обходился максимум в рубль. Мне этого хватало за глаза. Но разве ей объяснить? Вот так мы и соперничали с ней – она как больше меня нагрузить, я как меньше увезти. Не мог же я сказать ей в открытую, что она совершенно напрасно простояла утро у плиты, жаря эти пирожки. Но наконец, консенсус кажется найден! Тайно освободив тару от половины продуктов, я почти готов.

          Взвалив на плечи сумку, я бреду на остановку дожидаться автобуса. Ещё одна наша деревенская неистребимая традиция – провожать до самого автобуса, чтобы помахать на прощание рукой! Как будто уезжаешь навсегда и в Америку! Хочется,  уже поскорее загрузиться в старый ПАЗик и тронуться в путь. Разговаривать-то уже не о чем, а мама всё держит меня за пуговицу, гладит по рукаву и по груди и даёт наказы, как бы хорошо было мне, зимой не ходить без шарфа, поменьше пить пива и получше питаться! Елы-палы, мне уже двадцать четыре года, а она всё со мной так говорит, как будто мне до сих пор десять лет. Но наконец, пассажиры поголовно обилечены и пыльная дорога вытекает грязным асфальтом из под скрипучих рессор…!

          До аэропорта ещё одна остановка в районном центре, с получасовой стоянкой, когда можно выпить кружечку дешёвого местного пива или совсем уж копеечного вкусного кваса. Раньше я предпочитал второе. Ещё немного, двадцать минут тряского пути, и я схожу на остановке «Аэропорт». Нужно сказать, что строили аэропорт «Шушенский» с большим размахом, такие здания аэровокзалов были раньше в городах миллионниках, на перспективу что-ли их делали? И ещё не очень понятно, с какого боку он «Шушенский»? Дело в том, что стоит он рядом с деревней Казанцево. Но видимо престижное название ссылки великого вождя, гораздо благозвучней для туристов, прибывающих со всех краёв и областей Советского Союза! Да и иностранных туристов здесь всегда навалом, в основном поляки, венгры, немцы, ангольские друзья тоже не забывают о нас. Огромное, гулкое здание только на недолгое время заполнялось небольшим числом народа, прибывавшим на автобусе за десять минут до вылета, и потом снова было пустым и скучным. Кроме меня, попробовать наудачу вытащить лишний билет, собралось человек пять или шесть. Все знали, что на каждый рейс обязательно бронируется два-три места, на всякий непредвиденный случай! Если всякого случая не случалось, то билеты продавали и простым пассажирам. Вот такими ловцами удачи и оказались мы.

          На первый, самый ранний рейс мы не попали. Из районной больницы, прямо на скорой помощи, привезли молодую женщину с новорожденным ребёнком в сопровождении медсестры. Им нужно было срочно в краевую больницу, и они сразу же улетели. Вторым рейсом улетели два полутрезвых иностранных туриста опоздавших на свой рейс и ночевавших в гостинице ещё со вчерашнего дня. Рейс из Тувы был полнокомплектным и нам ничего не светило. Оставалось уповать на два вечерних рейса. Но это было очень опасно. Если бы мы не улетели на предпоследнем рейсе, то в таком случае мы опаздывали даже на последний поезд Абакан – Красноярск. И пришлось бы возвращаться домой. А этого, так не хотелось. Особенно когда ты уже весь в дороге. Двое ожидавших, не стали рисковать и направились к остановке. А мы вчетвером стояли в раздумьях, пока нас не окликнула кассир, приоткрыв металлическую дверь кассы:

          - Молодые люди, если вам действительно нужно срочно улететь, то сейчас приземлились два вертолёта, пилоты обедают в буфете на втором этаже! Поговорите с ними, я думаю, что они согласятся и подкинут вас до Красноярска, всё равно у них там заправка, - мило улыбнулась нам как стюардесса с плаката и удалилась в свою келью пить кофе и скучать. Могу засвидетельствовать, что кассиры аэропорта отличались редкостным дружелюбием, тем более, сколько себя помню, они работали вдвоём посменно. Очень дружелюбные дамы, что в ту пору было редкостью среди лиц, занимающих столь значимые по деревенским меркам посты. Несмотря на огромные размеры здания, штат там был совсем крошечным.

          Немного подумав, ещё двое пассажиров отправились на остановку. А я и молодая симпатичная девушка отправились на второй этаж в буфет, договариваться с вертолётчиками. Сейчас это выглядит странным, но в ту пору это было обыкновенной практикой, вспомните хотя бы фильм «Мимино», договориться с лётчиком было вполне реально. Так же, как и подъехать к дому на скорой, вместо всегда неуловимых такси. Всё зависело от суммы, которую ты мог предложить. Я решил, что симпатичной девушке будет проще уговорить летунов и поэтому предоставил ведение переговоров своей смазливой спутнице, а сам только кивал головой и иногда вставлял пару слов. И действительно, весь процесс переговоров прошёл в шутливом тоне и договорившись об оплате по тридцати рублей с носа, мы тоже присели попить компота. Лётчики откровенно и нагло заигрывали с моей спутницей. Ну а мне какое дело? Всё-таки, женская красота, действительно страшная сила.

          Вертолёты были старенькими и достаточно обшарпанными МИ-8, но они давали нам стопроцентный шанс прибытия в пункт назначения в отличии от самолётов. Как оказалось, это геологоразведка перегоняла свой авиаотряд из Монголии куда-то в Ванавару. Проще говоря, ставшие несговорчивыми монголы разорвали контракт с нашими геологами и заключили точно такой же, не то с чехами, не то с немцами. В самом начале перестройки такое случалось сплошь и рядом. Тогда даже монголы от нас открыто отворачивались. Огромную страну уже не боялись и не уважали.

          Та же кассирша, вывела нас на лётное поле через служебный вход вместе с пилотами. И мы с Таней, так звали как оказалось мою спутницу, по откидной лесенке пролезли в неширокие двери летательного аппарата. Весь салон вертолёта был завален какой-то аппаратурой. Какие-то нивелиры, теодолиты и прочая геодезическая мура, валялась на полу огромной кучей, накрытой большим куском грубого брезента или может быть палаткой, чёрт его поймёшь! Впрочем, она, эта куча, всё же кажется была закреплена какими-то растяжками, потому что по всему полу были протянуты какие-то тросы. Оставались только свободными места у иллюминаторов, причём это были даже не кресла как в пассажирских вертушках, а две весьма узкие лавочки вдоль борта. Очень холодные и очень скользкие. Нас не предупредили, что вертолёт был чисто грузовой. С трудом примостившись на столь неудобных местах, мы приготовились к взлёту.

          Когда мы взлетели, я толком не понял. Сначала вертолётные двигатели заставили сердце свалиться в желудок, а когда я посмотрел в иллюминатор, то мы уже были в воздухе и мчались низко над землёй с огромной скоростью, ну по крайней мере, мне так казалось. Моя спутница, была в каком-то шёлковом платье и от столь стремительного взлёта просто скатилась по скамейке в мои объятия, а когда я  разжал руки, то она с такой же скоростью, как на санках уехала в противоположную сторону. Скамейка, представляла собой идеально отполированный геологическими частями тела каток. И её скользкое платье, плотно облегающее её округлые прелести, способствовало этому фигурному катанию. Ни каких поручней, за которые можно было ухватиться, поблизости не было. Благо меня с одной стороны подпирала моя массивная сумка с продуктами. Так она и вальсировала, пока я, не плюнув на правила приличия, не прихватил её одной рукой за талию. Она вспыхнула, испуганно посмотрела на меня, но благоразумно решила, что моя рука всё же лучшая альтернатива свободному скольжению. Так и просидела она до конца полёта, крепко прижавшись к моему боку, и изредка предпринимая бесплодные попытки слегка скромно отстраниться. Крен вертолёта не давал ей такого шанса. От неё исходило такое божественное тепло, что меня клонило в дремоту. И только пейзажи за стеклом не давали уснуть.

          Земля с высоты всегда красива! А родные места и того прекрасней. Завораживают эти квадратики, будто кривой линейкой разлинованных полей. Эти разноцветные размытые дымкой пятна густых лесов с тончайшими ниточками-паутинками дорог, по которым ползут уж совсем еле различимые машинки. Особенно красива с высоты птичьего полёта тайга. Эти бескрайние просторы зелени на волнистых сопках, напоминают гигантские листья со сверкающими на них капельками росы. Это кажущиеся крошечными с высоты озёра, маленькими зеркалами отражают яркое солнце, заставляя иногда прижмуривать глаза. Благость на душе и тихий восторг от созерцания бесконечности мира. И если бы не глухое стрекотание и вибрация лопастей, то можно было бы подумать, что ты летишь во сне. И мы сидим с Танюхой в пол оборота и почти соприкасаясь головами и прижимаясь плечами во все глаза любуемся миром Божьим сквозь стекло иллюминатора. Её прерывистое дыхание уже так волнует…! А от нервной дрожи двигателя, это чувство ещё более усиливается.

          Красноярский аэропорт в ту пору был ещё расположен в черте города, его вот-вот должны были перенести в другое место, и приземлились мы в самом дальнем углу аэродрома. Огорожен он был забором с колючей проволокой, и нам пришлось пешком вдоль забора больше километра тащиться к пассажирскому выходу. Да потом ещё ждать полчаса и объяснять охраннику, как мы оказались на тщательно охраняемой территории. Кроме того, что у меня и своя сумка валила меня с ног, в руках я тащил ещё одну сумку, моей дамы. Вторую свою, она с огромным трудом почти волочила по земле, ломая тонкие шпильки об бетонные плиты посадочной полосы. Нужно же было выручать свою прекрасную спутницу. За эти минуты соприкосновения плечами мы стали почти близкими! Чёрт побери! Джентльмен я, или где? И только на автобусной остановке обнаружилось, что ехать нам с ней в один и то же микрорайон – Солнечный! Бывают же такие совпадения! Как оказалось, мы жили буквально в ста метрах друг от друга. Только я в заводской общаге, а она в соседнем панельном доме!

          - Ну что, джентльмен, - улыбаясь сказала она мне у своего подъезда, - будь кавалером до конца, помоги донести сумки до квартиры, а я тебя за это кофе напою! И я груженый как верблюд, покорно попёрся за нею! Эх, хорошие были времена! Тогда, могли запросто пригласить в гости малознакомого человека, не опасаясь последствий! Тогда, можно было прямо на улице подойти к красивой девушке и познакомиться, и пригласить её в кино. И не получить в ответ незаслуженное звание – маньяка и насильника. Да и слов таких в обращении не было! И вот сидел я на её кухне, пил самый крепкий кофе, раскачивал уставшие лёгкие и успокаивал гудящие ноги и любовался её пухлой фигуркой уже переодетой в коротенький халатик и смутный трепет желания и любви пробегал по моим венам.

          Мы с ней потом долго были очень близкими и не только друзьями. Года наверно четыре. И даже как-то подумывали о женитьбе, но почему-то не сложилось. Опередил меня более опытный и солидный мужик. И уехали они на постоянное место жительства в Германию. Девичья фамилия у неё была немецкой. Даже адреса её не знаю. Когда она приходила со мной прощаться, меня как раз не было дома. Кажется, я и сейчас к ней неравнодушен, но уже поздно. Больше я никогда в жизни не летал на вертолётах, но до сих пор при воспоминании об этом полёте, мне чудится гул лопастей, я ощущаю прикосновение тёплых девичьих плеч, чувствую прерывистое сладкое дыхание и мелкую дрожь корпуса мощной машины, совпадающую с дрожью моего сердца. Наверное, эти вибрации и стали катализатором моей любви….   
 

          Название-то придумали какое - «Козловой кран»! Даже обидно как-то звучит! Нет бы назвать его – «Орлиный кран» или там, на крайний случай - «Слоновий кран». А то получил корочки, а там написано – «Машинист козловых и мостовых кранов». Тьфу! Отрицательное отношение у простого народа ко всяким козлам.  Хорошо хоть к самим крановщикам было отношение достаточно положительное. Председатель месткома, цеха материально-технического снабжения, сокращённо УМТС, целых полгода обихажавала меня, объясняя все мои выгоды, если я переведусь работать к ним в цех. Но как-то не хотелось мне, из тёплого цеха перебираться на улицу. Да и уютно я себя чувствовал в бригаде из восемнадцати крановщиц. Даже роман покручивал с одной разведённой девушкой, в свободное от работы время. Но крутобёдрая начальница месткомовская так была убедительна, что я согласился.
 
          Она была настолько настойчива, что одним прекрасным вечером, даже пришла ко мне в заводскую общагу и мы весь вечер просидели с ней за фривольными разговорами, питиём чая и употреблением самодельного вина. Я сдался. И разряд мне сразу повысили и зарплата поэтому увеличилась, да и график работы был более приспособлен к моему молодому организму. Сутки через двое. И только позже я понял, зачем в этот цех усиленно собирали по заводу мужчин крановщиков. Козловой кран, агрегат ненадёжный и легкоранимый и его постоянно преследовали мелкие поломки. И если на смене была женщина, то никто не мог её заставить подняться наверх и заправить слетевший трос в полиспаст. Особенно зимой. И если поломка происходила ночью, то приходилось до утра ждать наладчиков.  А за каждый час простоя вагонов, цех платил бешеные штрафы железной дороге. Поэтому и набирали в цех исключительно мужиков. Но слишком уж мало было нас по заводу. И поэтому были в наших рядах и прекрасные дамы.
 
          Был и ещё один нюанс. При планировании площадки УМТС не была учтена роза ветров. И подкрановые пути были смонтированы так, что при самом маленьком ветре, кран начинало сносить. А учитывая то, что завод стоял на горе, на высоких холмах, ветра там дули ежечасно и поэтому работать на этом тридцатидвухтонном кране, было сущим наказанием. Контролировать одновременно многотонный груз на крюке, бригаду вечно пьяных стропальщиков и сносящий кран ветер не очень приятно. А надо. И пусть формально бригадиром был старший стропальщик, но мне он был не указ. Я всегда работал, по своему разумению. Они об этом знали и даже не пытались мной командовать. Хоть и был я в бригаде самым младшим. Мне приходилось всё время рисковать.
          Выбор был невелик. Или три часа разгружать вагон как положено, постоянно рискуя жизнями ничего не соображающих работяг. Или нарушая все инструкции разгрузить семидесяти двух тонный полувагон за один подъём. Я всегда выбирал второе. Так риск был в любом случае меньше. Для стропальщиков. Кран хоть и считался тридцати двух тонным, но сделан был настолько с большим запасом прочности, что спокойно вытягивал вес более чем вдвое превышавший все нормативы. Правда при этом тормоза уже не держали, дымили, но реверсируя подъем, то есть по ходу движения - то поднимая груз, то опуская, я добирался до нужного стеллажа. Так я и работал, кошмаря инспекцию по технике безопасности. Видимо карма у меня была удачной, эксцессов за время моей работы не было.

          Они всегда случались не в мою смену. Помню, работала со мной, но в дневную смену крановщица Светка. Высокая и стройная женщина. С такой изумительной фигурой, что было просто удивительно, почему она до сих пор не на подиуме. Я и сейчас порой встречаю её, не изменилась ни грамма,  учитывая то, что с того времени прошло уже почти двадцать лет. Этот редкостный феномен достоин изучения антропологов и диетологов, но это действительно так. Был я к ней в ту пору не совсем равнодушен и она тоже мне изредка отвечала взаимностью. Но речь то не об этом.
 
          Был прекрасный, солнечный денёк, обычный день уходящей холодной осени. Это было время пронзительных ветров, не очень сильных, но очень для нас неприятных. Работать было практически невозможно, кран всё время сносило и раскачивало, и он гудел всеми тросами и словно громадный смычок выводил на его консолях похоронный марш прошедшему лету. Мы сидели сутками в вагончике, пили крепкий чай, заваренный в трёхлитровой банке, играли в нескончаемую «тысячу», только иногда выбирая редкие перерывы в этой бесконечной песне, чтобы загрузить одну или две машины. В один из таких перерывов и подъехал какой-то левый «КамАЗ» за металлом. Всего-то нужно было, в самом дальнем конце площадки закинуть один лист металла в кузов. И Светка согласилась. Длина подкранового пути составляла в общей сложности около восьмидесяти метров. Погрузка происходила в самом дальнем конце пути. И вот когда машина была уже загружена, внезапно ветер усилился. Он стал дуть такими мощными порывами, что кран перестал совершенно слушаться контроллера. От мощных порывов ветра, он просто скользил по рельсам.

          У всякого крана есть два вида тормозов. Это ручные захваты, которыми кран вручную прикрепляется к рельсам при помощи скручивания скоб и электрозахваты, управление которыми находится в кабине крановщика. А так как стропальщики погрузив металл быстренько сбежали с места погрузки, то ей ничего не оставалось делать как включить электрозахваты. Это было огромной ошибкой. Не знаю кто конструировал эти краны, но особенностью их конструкции было то, что во время работы двигателей захвата, на кране отключалось управление. А срабатывали эти тормоза не раньше чем через минуту. И вот сразу, после включения кнопки, кран лишился всякого управления и под порывами ветра стал потихоньку набирать скорость. Парусность у него была как у парусника «Крузенштерн». Через десять секунд он с диким воем уже катил по рельсам, через двадцать уже набирал ход пригородной электрички, и ничего поделать уже было нельзя, на отмену команды понадобились бы те же самые двадцать секунд, а было понятно, что до тупика он доберётся раньше и с приличной скоростью.

          Кабина этого крана находилась примерно на высоте седьмого этажа. И чтобы забраться на него, нужно было преодолеть три лестничных марша с промежуточными площадками. У наших дам уходило на это примерно по три минуты и столько же уходило, на спуск с крана. Я бросился к тупику, за аварийными тормозными башмаками и хоть понимал, что никак уже не успею, но всё равно бежал так как там, на кране, оставалась Светлана. Кран уже набрал крейсерскую скорость и уже мчался в порывах урагана к своему неизбежному концу, который назывался – катастрофой. Наконец-то, осознав всю глубину грозящей ей опасности, она вышла из комы. Никогда ни до того, ни после мы не видели такого скоростного спуска. На обычный трёхминутный путь у неё ушло не более пятнадцати секунд. И буквально за три метра до тупика она успела спрыгнуть с последней ступеньки.

          Раздался страшенный грохот! Со всех шкивов моментально слетели тросы, кран повело судорогами и ударившись об резиновые шишки тупика, он отскочил на метр назад размахивая полиспастом, как рыцарь булавой. Картина была не реальной. Сначала он как живой отклонился назад,  так что колёса поднялись вверх на метр и прокатились над тупиком, потом он врезался в гравий, так что теперь уже задние колёса взлетели и преодолели тупик. И страшно хрустя гравием, увязая в него колёсами на полметра, он докатился до бетонного забора и остановился. Мы ошарашено замерли. Кран остановился в десяти метрах, не опрокинувшись. Это было чудо! Аллилуйя!

          Светку никто не стал даже сильно ругать, за её опрометчивое поведение. Настолько все были рады что она осталась жива и кран не получил существенных повреждений.
          На следующий день, рабочие автогеном срезали тупики и двумя мощными бульдозерами «Каматцу», водворили сбежавший кран на рабочее место. Наверху снова нарушая все правила безопасности, опять сидел я. И удерживал кран, пока прикручивались ручные захваты и  вновь к рельсам не приварили срезанные тупики. И потом ещё до конца смены крепили и натягивали тросы. Всё обошлось малой кровью. Пара выговоров, старшему механику и заместителю начальника цеха. Нет, не даром, совсем не даром этот кран назвали «козловым»! Это же надо, столько крови нам выпить и остаться в целости и сохранности. А так высоко прыгать! Какой кран сможет? Понятно – «козловой»!

          А Светку срочно отправили в недельный неоплачиваемый отпуск, пить валерьянку, унимать дрожь в коленках и посещать церковь, с обязательным возжиганием свечей, у иконы Николая Чудотворца!