Чистый источник

«Передо мною «Лирическая тетрадь» Валерия Исаянца. Так назвал поэт свою первую книгу. Он прав – лирическая струна звучит почти во всех его стихотворениях. Но это не только лирика в узком понимании этого слова. Сколько тут и творческой героики, и озирания на окружающий мир, страсти познать жизнь и назвать это познавание!

 

Что более всего поражает нас в этих стихах? Стремительные их ритмы. Но было бы близорукостью считать, что это лишь ритм рифмы. Это ритм индивидуальности поэта. Стремительность. Говорит ли он с Медным Всадником (прошлое, которое для него живо: впервые после Пушкинского Евгения поэт вступает в «беседу» с Медным Петром!)

 

… Как ножницы – резал он ночи

Сеченьем лихого галопа!

………………………………………

… Был слышен всё ближе и ближе

Раскатистый храп ошалелого

В невиданной скачке коня.

– Искали столетие смелого! –

Царь Пётр кричит про меня.

 

Обращается ли он к Настоящему, к Гарсиа Лорке:

 

… Но бьётся испанское сердце

С любовью к Земле и к людям

В сердце потомка Гая,

В сердце сына России.

 

Или – к Георгису Велласу:

 

Кровью пишутся сюжеты

Для софоклова пера.

… Разлучённый: брат – от брата,

Здесь не ведает – покой.

Как в застенках каземата

Сердце бьётся под рукой,

 

За потомков Одиссея,

Вольнолюбцев – в кандалах.

 

И пока тревожит Лету

Эта варварская рать,

Отдыха не знать поэту,

Отдыха ему не знать.


Везде та же динамика: через все преграды ; в Будущее. Даже в самых лирических, то есть любовных, стихах тот же ритм, то же преодолевание:

 

… Душа и шапка – набекрень,

Ликует сердце сгоряча.

И – только бег оленей,

Да взгляд якутки невзначай!

 

Всю жизнь твою стремит попутно

Полоске неба изумрудной.

 

… Скосишься, падаешь как будто,

И снова бег твой устремлён,

Полёт вне прений и времён.

 

И в других стихах:

 

Город

твоим присутствием

полон…

 

… В тамбуре,

Буром

от тусклого света,

где на стекле

пробивается лёд,

Я запущу

светлячок сигареты

И промечтаю всю ночь –

напролёт!

 

Но он и мечтает по-особенному, по-своему. Это не мечты души пассивной, бездеятельной. Он и здесь своеобразен. В жару мечты – его:

 

Сердце стучит.

И не знает крушений!

 

И если мы на страницах его «Лирической тетради» встречаемся с чувством тоски, то эта тоска динамическая, мятежная, на перевале к овладению ею. Таков Валерий Исаянц. После часа уныния – радость победы, бой с трудностью творчества. Он ещё раз скажет о себе:

 

Морзянкой бешено стучится,

Вольнолюбива и сильна,

Неприручаемая птица,

Та, что во мне заключена.

 

В ней нравы яростной породы,

Непознаваемая стать…


Упорствуя быть собой, когда лес облетает, он пишет:

 

Прости меня, осень,

Что я остаюсь зелёным,

Что я свои листья не сбросил,

Как сбросили первые клёны.

 

Всему вопреки,

Остаюсь я зелёным…

 

В ночи, где «не видать ни зги!» читаем у него:

 

… Этим мало озабочен,

… ветром дружеским всклокочен,

в танце яростной пурги!

 

Природу поэт чувствует в единении с собой или себя с нею, что одно и то же:

 

Я здороваюсь с грибами,

Птице вслед шепчу.

Небо тянется губами

К моему плечу.

 

… И я дышу дыханием природы.

Она всегда чиста. Она – со мной.

 

Валерий Исаянц в лирике своей глубоко человечен, благожелателен. Он не отъединён, он на всё отзывается. Посетив выставку Сарьяна, своего соотечественника, он зажигается пламенем его картин:

 

Надолго я запомню

Десятки солнц, слепящие безгранно,

Как шаровыми яблоками молний

Катились в руки яблоки Сарьяна.

 

Поэт сочетает в себе две крови – русскую и армянскую. Об этом он говорит так:

 

Два цвета в моей крови,

Два солнца – и нет исхода.

 

Так поэт называет предельное чувство богатства быть сыном этих двух отчизн.

Но, может быть, скажут иные: здесь замечается подражательность. Тем, кто захотел бы уличить его в этом – ответим: разве можно упрекать молодого поэта в том, что он учится у старших современников? Учится – значит, выучится, если уже сейчас он обретает своё лицо. Начинают с подражания почти неминуемо: Лермонтов подражает Пушкину…

Когда-то английский эссеист Т. Карлейль в своём очерке о народном шотландском поэте Бёрнсе сравнил его с чистым источником, из которого, подставив ладонь, будут пить путники.

Так Валерий Исаянц поит читателей вечной свежестью юности, которая оглянулась – ещё раз, вечно – в первый раз! – на мир.

Сама печаль его стихов – так свойственная истинно русской лирике – дышит жаждой преодоления. Пожелаем же ему светлого творческого пути!

 

Анастасия Цветаева, 1971