Недосягаемая даль. Виктор Юшковский

НЕДОСЯГАЕМАЯ ДАЛЬ

Слово – вот что сопровождало Сергея Садовского всю жизнь, что наполняло её особым смыслом. Живое трепетное слово.
Оно влекло его по неровной, ухабистой дороге жизни, сквозь обиды, разочарования, сомнения. Притягивало, очаровывало, давало новые силы – и позволило стать тем, кем он стал: поэтом, исследователем, журналистом. Самобытным поэтом, глубоким исследователем слова и ярким журналистом, который мастерски, как мало кто, владел словом, любил его и понимал.

Слово для него определяло меру таланта, он преклонялся перед гением Цветаевой, Пастернака и Мандельштама, повлиявших на его собственное творчество. Слово служило камертоном, по которому он чутко определял, где искренность, а где фальшь, где напускное, а где настоящее. Слово открывало такие глубины, которыми он не переста-вал восхищаться, радуясь своей и чужой удачной поэтической строчке.

А слово поймать, уподобить бог знает чему,
ограничить, возвысить – воистину, тяжкая мука!
Терзаться над этим тебе предстоит одному,
но хочется все-таки что-то оставить для внука…

Поэт не дожил до авторского сборника, как это бывает у людей, начисто лишенных способности воплощать свой труд: искать средства, выпрашивать, изворачиваться. Остался личный архив, где сбитые стихотворные циклы соседствуют с множеством четверостиший, готовых и незаконченных стихотворений, написанных на газетных полях, листках календарей, обрывках бумаг. Остались газетные и журнальные публикации, позволяющие говорить о поэте, интересно мыслящим, тонко чувствующим и умеющим донести всю глубину поэтических переживаний.

Он был человеком энциклопедических знаний, невероятного кругозора. Обладая удивительной памятью, читал наизусть стихи мало знакомые или классические, приво-дил безошибочно имена, даты, названия. Дорожил своей не слишком большой, но своеобразной библиотекой. В совершенстве владел немецким и польским языками, довольно неплохо знал французский и венгерский. Плодотворно занимался переводами, выписы-вал зарубежные журналы, читал в подлиннике Гейне, Гёте, Мопассана…

Отдельными блоками в поэтический сборник Садовского вошли «Польские моти-вы», цикл «Образы Армении» и большой раздел, посвященный духовно близким ему людям – Цветаевой, Пастернаку, Антокольскому, Эренбургу, Набокову, Заболоцкому. Людям, пред которыми он искренне преклонялся, которые поддерживали его в трудную минуту, советовали и наставляли. Человек европейской культуры, он был открыт для любых новых знаний, стремился к ним, был способен дать им оценку. Мог бы, наверное, жить где угодно – в Париже или Будапеште, в Варшаве или Берлине, других городах, где не бывал, но которые знал превосходно.
А оставался жить в далеком сибирском селе Зырянском – непонятый, непризнан-ный, неприкаянный.

Недосягаемая даль так часто по ночам манила,
как руку мучает педаль расстроенного пианино.
Как только заболит душа, превознесу свою отвагу,
чтоб кончиком карандаша водить по белизне бумаги…

Много лет Сергей Садовский занимался творчеством Цветаевой – как поэт, чье духовное родство с ней было неоспоримо, и как филолог, желавший понять, разобраться в магии цветаевского слова. Он не просто изучал её творчество – он им жил, погружался в него ежедневно, при всякой возможности, и в мире цветаевских образов черпал своё вдохновение. Если развернуть созданное им исследование, научно оформить и обобщить, получилась бы законченная диссертация. Но честолюбивые замыслы ему были чужды, тут действовали иные пружины и потаенные центростремительные силы: творчество Цветаевой влекло, как таковое, заставляя заниматься ради самого Слова – непостижимого, яркого, чарующего слова.

Всё, что связано было с Цветаевой, её трагической судьбой, составляло особый, неподдельный интерес. Отсюда – один шаг до желания сблизиться с её окружением. Так состоялась встреча с Анастасией Ивановной Цветаевой и её добрым ангелом-хранителем Евгенией Филипповной Куниной, подругой величайших поэтов прошлого века, Бориса Пастернака и Марины Цветаевой. Встреча, которая переросла в дружбу, отмеченную подчеркнутым обоюдным уважением: сохранилась их переписка с зырян-ским затворником.

Другой фигурой, которая издавна манила Садовского, был Бабель. Исследования открыли сибирские связи создателя «Конармии», началась работа, которая привела к газетным публикациям. В их центре оказалась жена Бабеля и её братья, имевшие отношение к селу Зырянское и Томску. Увы, последняя, самая подробная и обстоятельная статья Садовского в альманахе «Сибирская старина», увидела свет, когда автора уже не было в живых. И здесь, как во многом другом, признание пришло слишком поздно.

На склоне дней моих седых я напишу весёлый стих
о мимолетности проказ судьбы, уродующей нас.
Как только я тоску убью, то сад тенистый разобью,
чтоб отдыхали в нем от мук и близкий враг, и дальний друг…

А другая работа, которой он посвятил шесть лет, так и осталась пока в рукописи: фундаментальный словарь этимологии фамилий зырянцев. Университетские профессора, ознакомившись со словарем, не скрывали изумления: работа, которой на протяже-нии долгого времени занимается творческий коллектив, была выполнена в одиночку. Из любви к слову. Из интереса к истории края. Из внимания к людям, простым сельским жителям с непростою судьбой – ведь «людей неинтересных в мире нет»…

Когда-то в районной газете работал редактором его отец, которого не стало, когда Сергею исполнился год. Может быть, в память об этом, а может, повинуясь иному дви-жению души, он пришел туда же и связал свою жизнь с газетной работой. Посвятил ей, в общей сложности, больше тридцати лет.

Журналистика и притягивала, и разочаровывала, и снова манила. Он писал обо всем, но чаще и охотнее брал в руки перо, когда увлекался неординарной судьбой, когда попадал под обаяние увлеченных делом людей. При этом к статье или очерку подходил, как поэт, подбирая единственно верное слово. Потому-то его публикации вызывали всегда интерес, читались на едином дыхании. Выбирая меж «злобой дня» и вечными темами, предпочтение он отдавал последним. И в этом смысле журналистика становилась продолжением поэтического творчества. Питалась из тех же чистых источников, вырастала из трепетного отношения к слову, из философского понимания мира, который основан на добре, правде и совести.

Он щедро делился этим открытием, жил, как ребенок, с распахнутой душой. Таким до последних дней и остался…

Виктор Юшковский