Бабочка

                Зачем ты, бабочка, летишь на мой балкон,
                чтоб с крыльев рифм пыльцу легко стряхнуть куплету?
                Пас девять муз Солнцеподобный Аполлон,
                но разбежались все они по белу  свету.
 
                Эрато – вот  стихов моих поток,
                хоть и в разлуке мы случаемся досадной;
                когда подует бриз с вечернего плато,
                полынью и шалфеем пахнет сад мой.
               
                Сизифов труд – суть написания стихов,
                почти их нет, достойных строгих точек,
                порой сидишь всю ночь до первых петухов
                а на рассвете рвёшь в клочки листочек.               
 
                От первых звёзд начнёт вращаться небосвод,
                зависнет серп луны – то золотой, то медный;
                я, как Христос, могу ходить по глади вод,
                шагнул с балкона и пошёл, – мечтать не вредно!
 
                Я баловень наяд, дружок харит:
                под сенью Крымских гор и тенью пиний,
                меня Фортуна бережно хранит
                от происков Аида и эриний.
 
                Нарцисс, в себя влюблённый, – мне не друг;
                хлебнул всего, пока себя открыл я;
                Икаром я летел в зенит и вдруг
                терял высоты, оплывали крылья.
 
                А кипарис, он мрака всё ж темней,
                Солнцеподобного любовь его достала!
                И если с музой повстречаюсь я моей,
                опять  нам южной ночи будет мало.
 
                В конце аллеи море плещет  и блестит,
                парит над гаванью «Арго» – почти триера;
                конечно, Ялта не Эллада и не Крит,
                но воздух мифов в ней силён со дней Гомера.
 
                О бабочка, Психея, погоди,
                остерегись лететь, у смерти  глаз нет:
                огонь Эрато у меня горит в груди
                и, нет её, а он горит, не гаснет…