В. Пашинина В ханском дворце

Глава 5
В ханском дворце

Из письма Софьи Андреевны: "Летом мы жили на Кавказе, недалеко от Баку, в очень красивом, очень интересном и очень жарком месте".
 "А Мардакяны, мои дорогие, удивительные Мардакяны — это оазис среди степи. Какие-то персидские вельможи когда-то искусственно его устроили. Теперь это маленькое местечко, вокзал узкоколейки, лавочки, бульвар — все грошовое и крошечное. Старинная прекрасная мечеть и всюду изумительная персидская архитектура. Песок. Постройка из серого и желтого камня. Все в палевых, акварельных тонах — тонах Коктебеля. Узкие, как лабиринты, кривые улицы, решетки в домах, арки. Мы часами бродим, так, куда глаза глядят. Солнце ослепительное, высокие-высокие стены садов, а оттуда — тополя и кипарисы. Женщины в огромных чадрах закрывают все тело с головой, только глаза остаются… Персы и тюрки. И все это — настоящий, прекрасный Восток. Я такого еще не видала. А самое удивительное — сады и особенно наш — самый лучший. И дом прекрасный, огромный, широкие-широкие террасы всюду кругом идут, розы ползут, деревья лезут. У Чагиных две большущих комнаты — одна наша. Жена его немка, такая милая, молодая и веселая, и девочка у них 6 лет".
Живи и радуйся, наслаждайся природой, морем, солнцем, тишиной. Прославляй советскую власть и пиши оды вождям революции! Не тут-то было. Что пишет Есенин?
"Жизнь — обман с чарующей тоскою", "Гори, звезда моя, не падай", "Все мы обмануты счастьем".
"Это был, пожалуй, последний в жизни поэта период, наполненный умиротворением и тихим счастьем", — такой вывод должно быть сделан на основании восторженного описания Софьей Андреевной этого "оазиса среди степи". Но настроение Есенина что-то совершенно не соответствует этой сказочной идиллии. Да и не торопился он почему-то сюда ехать. Кругом сказочная роскошь и комфорт, а бездомной Есенин, никогда не имевший своего угла, попав в этот райский уголок, мечтает опять оказаться в доме на Ходжорской улице, где в ноябре 1924 г. жил у Николая Вержбицкого. В маленькой комнатке 67 квадратных метров, где не было даже кровати, и спать приходилось на боль шом сундуке. К ногам подставлял стул, с трудом влезавший в тесный промежуток между сундуком и шкафом. Тем не менее, именно в этот закуточек "до реву хочется" поэту. Да и Николай звал приехать: "Сундук скучает по тебе". О Тифлисе Есенин начал мечтать уже в первые дни пребывания в Мардакянах.
Можно понять и состояние Петра Ивановича Чагина, которому партия поручила важное государственное дело — "притянуть" талантливого поэта к рабочей демократии". Выполняя наказ Кирова, Чагин поселил друга в прекрасном ханском дворце, окружил вниманием и заботой, создал все условия для плодотворной работы. От Есенина требовали гражданственности: воспеть созидательный труд нефтяников, куда возил его Чагин, воспеть героику гражданской войны в Астрахани и полководцев Фрунзе и Кирова, а что получил взамен? Ничего. Ни одного стихотворения, каких ждали от него партийные деятели. Есенин мог не без издевки и иронии "воспеть" большой советский праздник 1 мая в Балахане, где "гуляли, пели, сорок тысяч и пили тож". Есенин вместе со всеми празднует и пьет за здоровье нефти (текст Есенина), за гостей, за Совнарком, за рабочих и не забывает поднять тост за крестьян:
И третий мой бокал я выпил, / Как некий хан, За то, чтоб не сгибалась в хрипе / Судьба крестьян.
Либо пел про золотеющую осень, которая листвою плачет на песок.
Соловушку поместили в золотую клетку, а он извлекал из горла печальные звуки.
"В стихах, созданных в Мардакянах, нет и следа прежнего очарования красотами "шафранного края", — очень точно и зорко подметил историк и литературовед Виталий Александрович Вдовин (см. "Кастальская вода"). И далее поясняет: "Живя среди восточных затейливостей, располагавших к отдыху и покою, Есенин глубже постигает сложность жизни, вопросы бытия, тернистый путь поэтической судьбы. Мардакяны еще больше обострили его видение мира".
Ничего не скажешь, любят ученые люди напустить словесного тумана. Ну, а если этот пафос и романтический стиль перевести на житейскую прозу, получим то, о чем написала в письме Василию Наседкину Соня 29 августа 1925 года: "Изредка, даже очень редко, Сергей брал хвост в зубы и скакал в Баку, где день или два ходил на голове, а потом возвращался в Мардакяны зализывать раны". Эти строки дают исследователям основание делать вывод о кризисе и тупике, в котором находился поэт: пустая, бессодержательная жизнь, пьянство, застой, упадочничество. Любящая, внимательная, заботливая Соня объясняет поведение мужа плохим самочувствием: "Опять появилось предположение, что у него туберкулез. Он кашлял, худел, был грустен и задумчив". А Петр Иванович был более прямолинеен и "рапортовал Софье Андреевне последнюю сводку с боевого есенинского фронта". Иначе говоря, все объяснял обыкновенным есенинским пьянством. Для убедительности и правоты ученые приводят два аналогичных письма Чагина на имя И.М. Варейкиса и П.А. Бляхина, в которых он ходатайствует об отправке Есенина за границу на лечение. Только эти письма так и остались невостребованы. Весной пребывание Есенина в Баку окончилось ссорой с Чагиным, а в августе неприятности начались сразу.
Тогда Галине Бениславской писал: "Чагин меня встретил, как брата. Живу у него. Отношение изумительное". Но в мае произошла серьезная размолвка, после чего написал прощальное стихотворение "Прощай, Баку, тебя я не увижу" и посвятил не Петру, а брату Василию Болдовкину. А в Москве он снял все посвящения Чагину, в том числе и с "Персидских мотивов". В августе на ханской даче прожил только 5 дней, а в письме Анне Берзинь пишет: "Живу в Мардакянах, но тянет дальше. Куда — сам не знаю. Если очучусь где-нибудь вроде Байкала, не удивляйтесь". В последнем письме Чагину из больницы Есенин вновь намекнет на эти, "не столь отдаленные места", только напишет не о Байкале, а о Каре (Вдовин пояснил в своем исследовании, что Кара близ Байкала — очень суровая тюрьма при царском режиме.)
Ханская жизнь Есенина закончилась в 5-м отделении милиции города Баку, куда угодил Есенин в конце августа. А угодил он не без ведома Чагина. Более того, именно Петр Иванович позаботился, чтобы милицейские боксеры слегка  поучили поэта. Задержание милицией Чагин объясняет пьянством Есенина. Именно в этом состоянии поэт якобы увел чужую собачонку, с которой хотел погулять по городу, а хозяйка подняла крик. И это убедительный повод, чтобы водворять в милицию на двое суток?
Некоторую ясность вносит Сеня Файнштейн в письме от 28 августа 1925 г. "Уважаемая Софья Андреевна! Я был более чем уверен, что Сергея вчера выпустили. Ночью в ( типо) типографию заявился Муран и сообщил, что Сергея привезли обратно. Я звонил к Петру Ивановичу, но его нигде не нашел. То же сегодня утром. Сейчас я звонил к Шекинскому и потребовал (имею ли я право???) прекратить издевательство. Буду звонить по всем телефонам — либо сам сяду, либо Сергея выпустят".
Просидел бы Есенин и дольше, если б не Софья Андреевна, которая примчалась в отдел милиции и добровольно просидела "со своим драгоценным в этом прекрасном месте" четырнадцать часов.
Из письма Софьи Андреевны Василию Наседкину из Баку 29 августа 1925 г.: "Дядя Вася, милый, очень скучно, болит голова, и я устала. Напишу Вам ужасно глупое письмо. Но Вы не обижайтесь, а посочувствуйте — понимаете, положение трагикомичное. Сижу со своим драгоценным с Божьей помощью четырнадцать часов в 5-м районе милиции города Баку. Они изволили взять хвост в зубы, удрать из Мардакян и в результате две ночи подряд провели в этом прекрасном месте. Я собрала свои юбки, сделала мрачное лицо и примчалась за ним. Утром пришла его выручать и просидела с ним весь день. Здесь всякие люди загибаются и не хотят его пускать. Он весь, весь побитый и пораненный. Страшно милый и страшно грустный. Я злая, усталая, и мне его жалко-жалко".
 О побоях в милиции в тот же день, 29 августа пишет и Петр Иванович Соне: "Мной было предупреждено милицейское начальство с выговором за первые побои о недопустимости повторения чего-либо в том же роде. Я предложил держать его до полного вытрезвления, в случае буйства связать, но не трогать. Так оно, видимо, и было сделано". Лукавил Петр Иванович. Не без его ведома угодил Есенин в 5-е отделение, хотел за что-то поучить друга, потому и отдал на воспитание профессиональным боксерам. Как бы там ни было, Чагин чувствовал себя виноватым перед Есениным. После отъезда Сергея и Сони, долго не получая от них писем, 12 ноября Чагин свое коротенькое письмо начал с извинения:
"На меня не сердись, присылку стихов возобнови, начну опять печатать".
Сердился Есенин или нет, неизвестно, но отрывок из поэмы "Черный человек" послал в его газету. Опубликован он был уже после гибели Есенина.
 Иван Грузинов: "Прощал все обиды, материальные ущербы, все что угодно, если знал, что данный человек в глубине души хорошо к нему относится". Так и было, потому что конфликт с Чагиным возник не на личной почве — это конфликт с советской властью.
Так откуда же "песни панихидные по моей головушке"? Откуда эта грусть и тоска, ведь никаких видимых внешних причин?
Вдовин объясняет: "Даже в часы торжества жизни, упоения счастьем "плачет веселая флейта". Нет, нельзя согласиться с уважаемым ученым, не было "торжества жизни", не было "упоения счастьем". Какое там упоение, если и любви-то счастливой не было. Да и не о личной жизни думал Есенин. У него на руках был документ, который перевернул всю его душу, разрушил ту веру, которая еще теплилась в душе. Это было письмо Николая Бухарина недавно высланному из России другу Илие Британу, известное под названием "Исповедь большевика". Предельно язвительно и цинично большевистский руководитель объяснял другу, как они, большевики, будут строить "светлое будущее человечества" и какая судьба ожидает его любимую Россию, "Христову Невесту". Бухарин излагал другу свою, "большевистскую программу":
"Россия далась нам даром, еще с приплатой, а уйдем из нее, если уйдем, с такими богатствами, на которые можно купить полмира и устроить мировую революцию на всех планетах и звездах Солнечной системы".
В свое время провести революцию "снизу" не удалось, теперь большевики проводили революцию "сверху", уничтожая все "до основания", как пелось в революционном гимне.
Все газеты оповещали народ о принятых на пленумах, съездах, конференциях великих и грандиозных планах, шум и треск шел по всей стране, а партийный руководитель издевался и глумился, задевая за живое, повергая в прах все, что было свято для человека: "На Россию мне наплевать! — Ибо я — большевик!"
Так где же правда: новые хозяева действительно будут восстанавливать разрушенное хозяйство страны или Россия им нужна для других целей? И она обречена? "Великая Россия — навоз под пашню"? — как воскликнет потом А. Толстой в "Хождении по мукам".
"Что касается автобиографических сведений, — они в моих стихах", — так говорил Есенин, так писали друзья. Но в стихах, созданных в Мардакянах, нет ответа, нет сведений, значит, надо смотреть в "окружающую действительность".
Вплоть до 1922 года страна работала только на войну и экспорт революции, и большевистское руководство не собиралось возрождать страну.
Софья Андреевна пишет: "Настроениями и разговорами этих дней навеяны созданные стихотворения". Так о чем могли быть разговоры и настроения обитателей ханского дворца? Конечно, о статьях в газетах, за которыми ходили на станцию, и откровениях Николая Бухарина. И все обитатели ханского дворца понимали, что в письме Бухарина все — правда, даже его преданность Революции, во имя которой он, по его выражению, "и любимую жену спокойненько утопит в умывальном ведре".
Не тогда ли вторая жена Бухарина, красавица Эсфирь, убедившись, что письмо не фальшивка и не провокация, взяла маленькую дочурку и ушла от мужа? Что могла сказать женщина любимому человеку, прочитав такие слова? Да только одно: "Оставайсяка ты, Коля, со своей Мировой Революцией". Ведь другой причины для разрыва отношений как будто не было. И Сталин, вчерашний союзник, взявший под защиту Бухарина на XIV съезде, в 1928 г. уже не верил ни одному его слову. На всех письмах покаяния Николая Ивановича ставил одну резолюцию: "Ложь". "Все ложь!"  Что случается с человеком, прочитавшим подобные откровения?
"Начинается смятение читательских умов. (…) Собственные размышления откроют вам глаза на реальность, и вы начнете воспринимать окружающее без "дымовой завесы", — как напишет много позже Эдуард Ходос по поводу другой, еще более скандальной вещи — "Протокола сионских мудрецов".
Потому и настроение Есенина было плохое, и стихи грустные, и состояние болезненное — болела душа. Не было сборников, не было выступлений — Есенин ушел от активной жизни. В Мардакянах наступил какой-то мертвый сезон, пришли зимние стихи. В августе, самом жарком месяце, пишет зимние стихи: "метель заметает равнину", "саваном покрыта наша сторона", "березы плачут по лесам".

Зимние стихи уже появлялись в поэзии Есенина в июне 1918 года, когда в Советской Республике шла гражданская война, все газеты и журналы писали о тяжелом положении страны: "Над Российской Советской Республикой нависли тяжелые тучи, международное наше положение критическое. Со всех сторон нас обступили, грозя нас задушить, захватчики и грабители". В этих условиях Есенин пишет поэму "Сельский часослов".
Где ты?…Где моя родина?
Волком воет от Запада Ветер…
Снеги, белые снеги —
Покров моей родины —
Рвут на части.
На кресте висит Ее тело,
Голени дорог и холмов
Перебиты.

Анализируя поэму, исследователь Вдовин пишет: "Россия представляется Есенину кладезем мук". "Поэт плачет и скорбит о своей родине: Русь висит на кресте с перебитыми голенями дорог и холмов".
Тяжко и горько мне…
Кровью поют уста…

"На красное лето, на вешнюю грозу, на все, что пе( ло, приветствовало и звало, обрушилось горе. В поэме вместо весны и солнца возникает зима как олицетворение зла и бедствий. "Лыками содраны дороги", "ветер синим языком вылизал белую шерсть — снег родины. Разорением и смертью веет от прежней благодати". (В. Вдовин. Статьи и заметки, отклики и рецензии. Сб. "Есенин и современность". — М., 1975).
Нынешнее душевное состояние поэта похоже на то, только зимние стихи написаны более сдержанно и реалистично. "На сердце изморозь и мгла"…
Можно ли удивляться тому, что Есенин вел себя неадекватно, имея на руках страшный бухаринский документ и отлично понимая, какие беды несут России новые хозяева. Роскошная ханская дача и кавказский климат начисто потеряли свое очарование и благотворное воздействие. Пессимистична и любовная лирика — женщины пусты и лживы, на душе тоска и печаль. Впереди ничего радостного, светлого. "Жизнь — обман с чарующей тоскою".

Продолжение следует