В. Пашинина О Чагине

Глава 2
О Чагине

Непонятны и потому, можно сказать, загадочны взаимоотношения Есенина и Чагина, секретаря ЦК компартии Азербайджана и редактора газеты "Бакинский рабочий". В феврале 1924 года где-то познакомились, знакомство быстро переросло в сердечную дружбу. Как в родную семью ездил Есенин в Баку, охотно печатался в его газете, посвящал Чагину стихи. И вдруг без видимой причины Есенин срывается с места, возвращается в Москву и снимает посвящения со стихов. Однако на их отношениях, на их дружбе это вроде бы совсем не отразилось. Есенин по-прежнему продолжает встречаться с Чагиным и печататься у него. Сохранилась переписка, но из переписки мало что можно извлечь. А воспоминания Чагина, написанные через сорок лет, состоят в основном из общих фраз, какие звучат в юбилейные дни.
 С полным основанием можно предполагать, что их сближению мог способствовать Сергей Миронович Киров, чьим ближайшим сподвижником был Петр Иванович Чагин (Болдовкин).
"Тебе поручили создать ему иллюзию Персии в Баку. Так создай!" — дает Киров партийное поручение Чагину. А кто поручил Кирову распоряжаться судьбой Есенина? Вопрос риторический.
"Продолжим шефство над ним в Ленинграде. Но, к величайшему сожалению и горю, не довелось Сергею Мироновичу Кирову продолжить шефство над Сергеем Есениным. По сути дела весь смысл шефства над Есениным заключается в этих словах Чагина: "Продлить животворное влияние партии на поэта и на его творчество".
Со дня возвращения Есенина из-за рубежа его судьбу решали в высших эшелонах власти. Ни на один день его не оставляли без присмотра, без "шефов", без осведомителей. Чагин в данном случае был одним из исполнителей решений партии. И, надо сказать, хотя в житейских вопросах новые друзья симпатизировали друг другу, однако в убеждениях и взглядах согласия быть не могло.
"Намордник я не позволю надеть на себя и под дудочку петь не буду", — так заявил в первый же день знакомства Есенин коммунисту Александру Воронскому. Так скажет и своим новым опекунам: "Я вам не кенар. Я поэт!"
 О Чагине Есенин мог сказать то, что сказал о Вардине: "Вардин ко мне очень хорош и очень внимателен... Одна беда, что коммунизм он любит больше литературы". Конфликта нельзя было избежать, он возникнет сам собой, поскольку в литературе, в поэзии Есенин не выносил никакой опеки, был даже груб и несдержан. Вспомним еще раз его слова: "По линии писать абсолютно невозможно. Будет такая тоска, что мухи сдохнут". Причиной конфликта, как считают есениноведы и как сказал позже Чагин, стало стихотворение "Стансы", которое Петр Иванович отказался печатать в своей газете. Почему отказался? Якобы из этических соображений. "Стихотворение посвящается Чагину. Скажут, что Чагин печатает стихи о самом себе. Предлагал еще убрать "Демьяна", но Есенин сказал, что напечатает и так" (объяснение Чагина записал В. Субботин).
Нет, не "Стансы" были причиной конфликта. Время показало, что после этого стихотворения между ними было полное единение и согласие: Чагин охотно печатает все, что отовсюду присылает Есенин, а Есенин, в свою очередь, посвящает новый цикл "Персидские мотивы" Петру Ивановичу, да не просто посвящает, а "с любовью и дружбой".
Ссылка на "этические соображения" тоже критики не выдерживает. В 1945 году, когда Софья Андреевна готовила сборник Есенина к изданию, Чагин напоминает ей о возвращении посвящения, якобы снятом Воронским. И Софья Андреевна посвящение возвращает. И даже в 1956 году в сборнике воспоминаний, где были сняты все посвящения, "исключение сделано одному составителю, то есть П.И. Чагину", что особенно возмутило Корнелия Люциановича Зелинского.
"С его стороны это нескромно. Я бы на месте Петра Ивановича на это не пошел, но Бог ему судья". И в том же письме Николаю Вержбицкому еще более резко напишет: "Я всецело поддерживаю и разделяю Ваше недоумение по поводу вызывающей улыбку претензии П.И. Чагина выдавать себя не только за главного, но едва ли не единственного благодетеля Есенина".
Вот вам и этические соображения! А каково же было Есенину внимать советам своих "благодетелей", когда он слышал, например, такие наставления: "Дружище Сергей! Что пишешь? "Персидские мотивы" продолжай, невредно, но работай над ними поаккуратней, тут неряшливость меньше всего уместна. Вспомни уклон в гражданственность, тряхни стариной — очень неплохо было б, чтобы соорудить что-нибудь в честь урожая, не браваду и не державинскую оду, а вещь, понимаешь?"
Должно быть, после подобных советов Есенин написал "Сказку о пастушонке Пете, его комиссарстве и коровьем царстве", где каждый рефрен тоже оканчивался наставлением: "Трудно хворостиной управлять скотиной". И предназначалась сказка не только детям, но и дядям. И, как знать, не эту ли сказку так близко к сердцу принял Николай Бухарин, когда обрушился на Есенина с хулиганской статьей? Партийные товарищи никогда не забывали ленинской характеристики в его адрес: "Он никогда не учился, и, думаю, никогда не понимал диалектики".
Конфликт с Чагиным относится по времени к концу мая 1925 года, когда Есенин вернулся в Москву. Видимых причин для разрыва отношений не было, хотя не только личное могло лежать в основе конфликта, а опять же "уклон в гражданственность".
 В Персию его не пустили, но надежду на поездку все время поддерживали. Поддерживали весь этот год. А это значит, что Персию надо было заслужить. Других-то выпускали: Пильняк спокойный уезжает в Париж и за рубежом уже опубликовал не одно произведение.
От Есенина требовали гражданственности: воспеть созидательный труд рабочих нефтяных промыслов, куда возил его Чагин, и революционный Первомай, где он находился с членами правительства, воспеть героику гражданской войны в Астрахани и полководцев Фрунзе и Кирова. А еще поэт, конечно же, в долгу перед вождем революции Лениным. Вот когда Есенин станет по-настоящему своим, советским поэтом, тогда и будет ему и Персия, и Париж. Поэт жалуется на свою бездомность? Будет ему не только квартира, будет ханская дача, хоть в тех же Мардакянах. Поэт жалуется, что его мало печатают, что он не может издать подготовленные сборники? Ему Троцкий предлагал журнал, почему же он отказался? Его не устраивают условия? А какие условия его устраивают? Быть самим по себе? Нет, этого не будет, советская власть такого допустить не может. Ленин давно сказал: "Мы самоубийством кончать не желаем", — вот что значит для советской власти свобода творчества.
Все поэты и писатели уже объединились в союзы, школы, общества. Как справедливо отмечал Пильняк, "у нас в одной Москве до черта литературных школ, но хороших писателей и поэтов меньше, чем названий". Вот потому и носятся с Есениным и ублажают его, а он? Что он сейчас выдает?
Советскую я власть виню,
И потому я на нее в обиде,
Что юность светлую мою
В борьбе других я не увидел.
Или такое:
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.

 Вот так ясно и категорично — свое перо и талант на службу большевикам не отдаст.
В декабре 1924 года, опять же не без поддержки Чагина, в Баку вышел сборник "Русь советская", он же написал и предисловие, в котором подчеркивал, что вошедшие в сборник стихи — "предвестники настоящей революционной весны есенинского творчества", "в гражданских стихах Есенина нашел свое поэтическое выражение перелом, происходящий теперь в настроениях и сознании нашей интеллигенции. Это лишний раз свидетельствует о непочатой силе есенинского таланта и о том, какого большого поэта приобретает в нем революция".
Новый цикл поэзии, созданный Есениным в Баку, Чагин мог поставить и себе в заслугу, ибо такие благоприятные для поэта условия были созданы не без его помощи и участия.
 А 17 января 1925 года уже Федор Раскольников, присланный к Воронскому на укрепление журнала "Красная новь", спел поэту дифирамбы: "Приветствую происходящий в Вас здоровый перелом", — и открыл поэту зеленую улицу для публикации новых стихотворений. Знаменательный пример того, как пристально советская идеология следила за каждым шагом поэта. Хотя Воронский, очевидно, лучше других знавший Есенина, осторожен в оценке и предупреждает от скоропалительных выводов, но все же многие уже видели благотворное влияние на Есенина "кавказского климата" и приписывали заслуги в "перевоспитании" поэта Петру Чагину.
Козловский отмечает: "Есенин с вниманием прислушивался к его литературным советам". Так ли это? Шефам-благодетелям и впрямь уже показалось, что "великий перелом" в сознании поэта и в его творчестве уже начался. Они не замечали — или не хотели замечать? — двойной смысл всей его новой поэзии.

Продолжение следует