В. Пашинина Болдинская осень Есенина

ЧАСТЬ III
НА КАВКАЗЕ

Время, проведенное в Грузии, было для него одним из прекраснейших в жизни.
Георгий Леонидзе.

Глава 1
Болдинская осень Есенина

1924 год стал годом культа Ленина.
21 января вождь умирает. Над его гробом партийные руководители дали клятву продолжать дело Ленина, воплощать в жизнь его заветы.
21-22 января — экстренный пленум ЦК РКП(б) принимает обращение "К партии. Ко всем трудящимся".
26 января 2 февраля — работает ІІ съезд Советов СССР, который 31 января утверждает первую Конституцию СССР.
31 января — пленум ЦК РКП(б) принимает обращение "К рабочим и работницам" и постановление "О приеме рабочих от станка в партию".
31 марта 2 апреля — пленум ЦК РКП(б) издает резолюции о переговорах с Англией, о ходе денежной реформы, о потребкооперации и внутренней торговле и другие.
23-31 мая состоялся ХІІІ съезд РКП(б), "который уделил большое внимание работе партии в деревне и выдвинул лозунг добиться, чтобы в течение года в составе партии было больше 50% рабочих от станка". "Съезд отметил положительную роль и значимость ленинского призыва". "Съезд выдвинул задачу организовать воспитательную работу с вновь пришедшими в партию, чтобы сделать их возможно скорее активными участниками партийной жизни". Воспитательная работа сводилась к разъяснению поставленных партией задач. Молодых рабочих готовили для работы в деревне.
С 17 июня по 8 июля проходит 5-й Конгресс Коминтерна... И все это — только за шесть месяцев, настолько активную деятельность развернули большевики!
В течение 1924 года на всех партийных собраниях, пленумах, конференциях стоял вопрос об очередных задачах работы в деревне (о смычке города и деревни, о кооперации, о колхозах). Надо было делать все и сразу — и индустриализацию, и электрификацию, и революцию в деревне, и культурную революцию в стране. Объявили прием рабочих в партию — и 240 тысяч рабочих сразу пополнили ее ряды. ХІІІ съезд партии выполнил указание Ленина о значительном увеличении числа членов ЦК в целях поднятия его авторитета и улучшения работы аппарата. За 1924-1926 гг. в партию было принято более 800 тыс. человек.
Страна кипела и бурлила. Все делали так, как учил Ильич. А он брал на себя "учительство" во всех областях строительства новой жизни, в том числе и в литературе. "Задача литературы, — говорил он, — "притянуть" все талантливое к рабочей демократии" (т. 35, с. 68).
В июне 1922 г. Троцкий обратился в Политбюро с запиской, в которой этот ленинский тезис развернул в инструкцию по привлечению молодых деятелей культуры и искусства на сторону официальной власти.
В главном органе партийно-государственного управления культурой Наркомпросе появляется Главное управление по делам литературы и издательств — Главлит. Начала складываться всеобъемлющая система партийно-государственного идеологического контроля над всеми сферами общественной и культурной жизни общества. В инструкции говорилось:
"Ввести серьезный и внимательный учет поэтам, писателям, художникам и пр. Учет этот сосредоточить в Главном цензурном Управлении Москвы и Петрограда".
"Каждый поэт должен иметь свое досье, где собраны биографические сведения о нем, его нынешние связи, литературные, политические и прочие. Предлагалось ввести цензуру, лишить писателя свободомыслия, все чекистские методы перенести в литературу, собрать отзывы о молодых писателях. Очень важно установить личные связи между отдельными партийными товарищами и этими молодыми людьми. И делать это руками издателей, редакторов".
"Работа с перспективными поэтами, писателями и критиками вменялась прежде всего руководителям и членам коммунистических фракций литературных группировок и издательств. Они обязаны были осуществлять контроль над ними и информировать ЦК об идеологических настроениях деятелей культуры".
Опубликованная инструкция в значительной мере проясняет, почему Есенин, к этому времени возвратившийся из-за рубежа, отказался редактировать журнал, который навязывал ему Троцкий: нарком поставил неприемлемые для Есенина условия. Сказать Троцкому так, как он скажет Воронскому: "Намордник я не позволю надеть на себя и под дудочку петь не буду", — поэт не посмел, нашел другой предлог, другую отговорку, но от редакторства, о чем всегда мечтал, отказался наотрез. Когда Есенин отверг эти условия, Троцкий бросил ему в сердцах: "Жалкий вы человек, националист!" Есенин ответил: "И вы такой же!"
Мечту редактировать свой журнал, поэт не оставлял никогда. С этой мечтой направлялся на Кавказ, собирал вокруг себя талантливую молодежь. О журнале вел переговоры в Москве с Наседкиным, Грузиновым. С этой мечтой ехал в 1925 г. в Ленинград. Эвентов пишет, что из северной столицы пришло разрешение на издание есенинского журнала. Возможно, это была для Есенина ловушка, западня, но он тотчас ушел из больницы и через два дня, 23 декабря уехал в город на Неве.
Согласно инструкции, "если деятель культуры не хотел или не мог стать искренним агитатором и пропагандистом социалистических ценностей, то от него требовали верноподданнических признаний в лояльности к советской власти". В этих документах фигурируют две фамилии — критика и публициста Иллариона Вардина и критика и редактора журнала Александра Воронского, "отмечается их влияние на Есенина".
В эти годы в Москве значительно пополнились ряды поэтов-пролеткультовцев, которых "притянули" из  других городов России. Но кто возглавит советскую литературу? Нужен был известный и авторитетный руководитель, способный заменить Демьяна Бедного. "На новом этапе строительства Демьян не подходил. Он хорош был в годы гражданской войны, тогда агитки его пользовались большой популярностью" (Эвентов).
 Партия воплощала в жизнь заветы Ильича, проводила курс на индустриализацию страны. Есенин, как и все его современники, следил по газетным статьям за переменами в стране, и они были ему не чужды. Революционные настроения поэта проявились уже в ранних поэмах, но не всем критикам нравился "крестьянский уклон" и библейская образность его поэзии. Еще в 1919 г. критики писали о Есенине: "Он мог бы стать великим народным поэтом, одним из наших революционных певцов". И тут же сбивались на советы: "Брось перекрашивать "под революцию" старую, негодную ветошь, брось шутовские "пророческие" ризы, заговори простым человеческим языком".
Есенина еще надо было сделать таким поэтом, но главное — отделить его от имажинистов. "Чем скорее этот своеобразный и крупный поэт отделается от уз литературной кружковщины, тем лучше" (В. Осинский). Шаганэ вспоминала, что Луначарский вызвал Есенина, поддержал его книгу "Москва кабацкая", которую Есенин долго не мог издать, но поставил условие "официально порвать отношения с имажинистами".
 Опекать Есенина брались многие крупные представители советской литературы — журналисты, критики, писатели, издатели. Некоторые, в том числе и Чагин, по поручению свыше. Их встреча произошла в феврале и, конечно, не была случайностью.
Как пишет Вдовин, знакомство Чагина с Есениным состоялось вечером, накануне отъезда в Баку, после завершения 2 февраля ІІ съезда Советов, в котором Чагин участвовал, скорее всего, в мастерской у Георгия Якулова. Чагин пришел туда для переговоров о сроках установки памятника 26 бакинским комиссарам. Работу художника и скульптора тогдашние руководители Азербайджана держали на контроле. Есенин же только что выписался из  профилактория на Б. Полянке и мог зайти навестить своего друга. Содержание их разговора неизвестно, но обещаний, видимо, было много. Знакомство очень скоро переросло в сердечную дружбу. Есенин скрепил ее обещанием приехать к Чагину в Баку, а Петр Иванович обещал "показать Персию, а если захочет, и Индию".
Последующие встречи с Чагиным продолжились в сентябре. С порезом руки Есенин попал в больницу, где проходил курс лечения. А выйдя из больницы, приложил немало усилий для издания нового сборника "Москва кабацкая", но напечатать книгу в столице не удалось. Книга вышла спустя несколько месяцев в Ленинграде. Помощь предложил Валентин Иванович Вольпин, работавший заведующим книжным и издательским отделами Гумма.
Есенин много и плодотворно работал. Выступал в Зале Лассаля, в Самодеятельном театре, ездил с имажинистами в Детское Село. Внимательно следил за литературными дискуссиями, в частности — на страницах ленинградского журнал "Звезда", созданного в 1924 году. Его редактором стал Майский (Ляховецкий), и начиная с третьего номера, здесь была открыта дискуссия "О культуре, литературе и коммунистической партии", откровенно направленная против Александра Воронского, который охотно печатал в своем журнале "попутчиков". В частности, референт ЧК Илларион Вардин писал в"Звезде": "Мы завоевали государство. Мы завоевали хозяйство. Должны ли мы завоевать литературу? Я говорю: да, мы должны завоевать литературу. Государству нужно овладеть идеологическим фронтом. Воронский этого не понимает. Поскольку мы ведем в этой области борьбу, постольку и литературная ЧК нам необходима". Говоря о "попутчиках", Вардин требовал "усиления строго марксистской критики их произведений в целях идеологического воздействия на этих писателей". Ему и всем партийным руководителям ответил Есенин: "По линии писать абсолютно невозможно. Будет такая тоска, что мухи сдохнут".
 А 17 сентября в письме Бениславской написал: "Вардин ко мне очень хорош, очень внимателен. Он чудный, простой и сердечный человек. Все, что он делает в литературной политике, он делает как честный коммунист. Одна беда, что коммунизм он любит больше литературы".
Несмотря на иронию и некоторое скептическое отношение, Есенин говорил: он "влюбился в коммунистическое строительство", но у него свое видение будущего, своя точка зрения. Устроит ли она партийных деятелей?
Я не знаю, что будет со мною,
Может, в новую жизнь не гожусь…
И надо сказать, что партийные руководители в этот период поддерживали и даже пропагандировали Есенина. Так. на ленинском плакате "Ленинизм", отпечатанном в Ленинграде 1 июня 1924 г., были начертаны слова из неоконченной поэмы "Гуля-йполе":
Его уж нет, но те, кто вживе,
Но те, кого оставил он,
Страну в бушующем разливе
Должны заковывать в бетон.
Для них не скажешь: "Ленин умер".
Их смерть к тоске не привела…
Еще суровей, напряженней (так в тексте)
Они творят его дела.
Именно Есенин от имени Союза писателей возлагал цветы на пушкинском празднике, где было очень много приглашенных гостей.
Н. Занковская писала: "Запомнился Сергей Есенин всем любителям русской поэзии, собравшимся 6 июня 1924 г. на митинге, посвященном 125-летию со дня рождения А.С. Пушкина. Он возлагал цветы от Союза писателей и читал свое стихотворение, посвященное Пушкину".
Прозвучал и упрек в адрес друзей и близких: "Союз писателей доверил Есенину как достойному преемнику пушкинской славы возложить цветы к монументу классика русской поэзии, а никто не посчитал важным отметить это событие в своих воспоминаниях. Даже Галина Бениславская, не пропустившая ни одного публичного выступления поэта, в своем дневнике не написала ни строчки". Справедливо. Но этот упрек не в их адрес, так "формировали" советская наука и партийная пресса духовный облик Есенина и так корректировали всю мемуарную литературу. На празднике, конечно, присутствовали многие друзья Есенина, в том числе и Мануйлов, который сопровождал из Баку своего учителя, профессора Вячеслава Иванова — он тоже написал об этом празднике, но ни словом не обмолвился о Есенине.

Есенин ехал в Баку с новыми стихами, новыми замыслами и со своей программой, которую изложил в стихотворении "Стансы". Их содержание навеяно пушкинским стихотворением и перекликается с ним. Пушкин, напомню, писал:
"В надежде славы и добра / Гляжу вперед я без боязни".
 Есенин сохранил и пушкинское название "Стансы", и наказзавещание великого поэта: "Семейным сходством будь же горд; / Во всем будь пращуру подобен, / Как он, неутомим и тверд, / И памятью, как он, незлобен".
С грустью следил за переменами в стране и родной деревне:
Я вижу все / И ясно понимаю,
Что эра новая — / Не фунт изюму нам.
 ("Не фунт изюму вам" — др. вариант).

 Свою позицию изложил ясно и четко и потому считал "Стансы" важным, программным стихотворением. "Пускай меня бранят за "Стансы", в них правда есть": "Хочу я быть певцом и гражданином, Чтоб каждому, как гордость и пример, Был настоящим, а не сводным сыном — В великих штатах СССР".
Он дал ясно понять, что под дудочку петь не будет. "В стихотворении поэт отстаивает свое право писать гражданские стихи" (Базанов): "Я вам не кенар! Я поэт! И не чета каким-то там Демьянам". "Стихотворение было недружелюбно встречено в литературных кругах" (Базанов). Такие строки не могли приветствоваться ни партийными деятелями, ни критиками: суровую оценку дал Александр Воронский, осудил и Петр Иванович Чагин и стихи в своей газете не опубликовал.
Партийные руководители и издатели хотели видеть "поворот Есенина к Октябрю". Всех приводили в восторг строки "Хочу я быть певцом и гражданином", и они и старались не замечать "диссонансы": "О мерзости в литературе" — это тоже 1924 год, не замечали "Я вам не кенар, я поэт", "Конечно, мне и Ленин не икона" и многие другие. Цикл стихов, созданных на Кавказе, высоко оценили Ф. Раскольников, П. Чагин, Ил. Вардин, И. Ионов, А. Воронский и др.

Критики пристально следили за его ростом. Илларион Вардин — Есенину, 18 августа:
"Третий раз прочитал Вашу последнюю вещь ("Песнь о великом походе"). Она бесспорно составит эпоху в Вашем творчестве".
 Илья Ионов (журнал "Красная новь", 24 октября): "Среди всех стихотворений невольное внимание читателя приковывают прекрасные стихи С. Есенина. После долгих и бурных исканий автор пришел к Пушкину. Его "На родине" и "Русь советская" определенно навеяны великим поэтом. Особенно замечательна по силе и вместе с тем удивительной простоте стиха "Русь советская".
 Федор Раскольников — Есенину, 17 января 1925 г.: "Ваши последние стихи приводят меня в восторг. Приветствую происходящий в Вас здоровый перелом".
Критик А. Цинговатов так объяснил эти перемены: "Перелом этот заключается в том, что Есенин "остепенился", заявил о своем "возвращении на родину", принял, "признал" Русь советскую, послеоктябрьскую, повернул в темах к революционно-советской действительности".
И даже сдержанный Александр Воронский, который недавно бранил за "Стансы" и предостерегал от "поспешного форсирования событий", поддался общему соблазну и заговорил о повороте и "ощутительном сдвиге" в творчестве Есенина и выразил надежду на то, что поэт выбрался из "Москвы кабацкой на большую дорогу истории": "Стихи поэта покоряют заразительной душевностью, глубоким и мягким лиризмом и простотой".

1924 год — звездный, судьбоносный год в жизни поэта. Кавказский период назвали "болдинской осенью Есенина".
Критик Александр Григорьевич Дементьев писал:
"Кавказ благотворно повлиял на Есенина. Он оказался там, в кругу внимательных и чутких друзей-коммунистов. Болезненные настроения "Москвы кабацкой" ушли в прошлое. Здоровые начала взяли верх в душе поэта. Напряженный интерес к живой конкретной действительности, горячая любовь к новой советской Руси и происходящим в ней революционным переменам, стремление "быть настоящим, а не сводным сыном в великих штатах СССР" — вот главные мотивы его новых стихотворений". Конечно, не было "горячей любви к новой советской Руси и происходящим в ней революционным переменам", но все ждали ее от Есенина, и такие речи произносили писатели на 1-й Всесоюзной конференции пролетарских писателей, которая проходила в Москве 7-9 января 1925 года. Есенина там не было, но разговор шел о нем, "приветствовался здоровый перелом и поворот в сторону Октября".
Поворот критики видели в двух направлениях — в сторону Октябрьской революции и журнала "Октябрь", где впервые была опубликована поэма Есенина "Песнь о великом походе", ее принесла сюда Анна Берзинь. Потому многим показалось, что Есенин примирился с пролеткультовцами, и в его адрес посыпалось много положительных откликов.
А вот в адрес журнала "Красная новь" и его редактора Воронского было много нареканий, нелицеприятных высказываний за его приверженность к "попутчикам", и в заключительном слове он сказал (речь застенографирована): "Что с Есениным происходит? Пока в "Красной нови" был, "кабацкие стихи" писал, а в "Октябре" переломился, пишет о Марксе и Ленине. Ведь это разврат. Это обман. Их обманывают (членов редколлегии), а они этому верят. Нельзя всерьез к этому относиться. Один из них (членов редколлегии) бухнул: "Пусть пишет неискренно, но пусть пишет нужные вещи. Вот, товарищи, в чем корень наших разногласий. Когда рассуждают таким образом, то я с этой литературной политикой согласиться не могу".
Итоги дискуссии подвела резолюция ЦК РКП(б) от 18 июня 1925 г. "О политике партии в области художественной литературы". Она была опубликована в "Правде" 1 июля 1925 года, а уже 6-го "Новая вечерняя газета" опубликовала отклик Есенина на это постановление: "Как советскому гражданину мне близка идеология коммунизма и близки литературные критики тов. Троцкий и тов. Воронский". Отклик о лояльности написан для партократов, пусть успокоятся, хоть и просился в Персию, оставаться за рубежом он не собирается.
Нет, не того ждали от поэта руководители. Вот Маяковский написал оду Ленину, в октябре прочитал ее перед партийным активом, а уже в ноябре выехал в Париж. И поедет еще не раз и в Париж, и в Америку. Только пиши, прославляй советскую власть. Советская власть в долгу не останется.
Болдинская осень закончилась похолоданием. В Персию его не пустили. Заметно охлаждение и Петра Ивановича Чагина. Есенин не оправдал тех надежд, какие на него возлагали. Возвращаясь в Москву, с городом и другом Есенин попрощался стихотворением "Прощай, Баку, тебя я не увижу" и 25 мая отбыл с твердым намерением уехать за границу. Можно попробовать — к Максиму Горькому, к нему должны отпустить, тем более если Горький пришлет приглашение. А приглашает он многих, поддерживает живую связь с родиной, внимательно следит за всем, что происходит в стране. Так появилось 3 июля письмо Есенина Максиму Горькому.


Продолжение следует