Маяковский с женщинами 20

     Весна 1929 года.
     Ницца. Старая улочка, скользящая к морю. Маяковский поднимается по ней. Навстречу – художник Юрий Павлович Анненков, с которым Маяковский приятельствовал еще  со времен дореволюционного Петербурга.
      – Тысячи франков у тебя не найдется? – еще издали кричит Маяковский, не дав Анненкову поздороваться.
      Анненков останавливается, вынимает бумажник и передает Маяковскому деньги.
      – Откуда вы, Владимир Владимирович?
     – Из Монте-Карло. Проигрался в пух. В казино выскребли всё до последнего сантима. Ужасно негостеприимная странишка!
     – А в Ницце как оказались?
     – Я голоден. Если ты мне дашь еще 200 франков, я приглашу тебя на буйабесс. Там расскажу.
     Анненков дает ему еще 200 франков, и они спускаются к морю. Около пляжа заходят в уютный ресторанчик. Джазовая музыка; пение с эстрады; похожие на ромашки столики в желтых скатертях с белыми стульями поднимают настроение Маяковскому. Удобно устроившись, он  увлеченно начинает рассказывать, как готовится буйабесс. Анненков с нетерпением ожидает конца этого монолога. Ему не терпится в короткое время встречи расспросить Маяковского о нем самом.
     – Вы знаете, как готовится буйабесс? – Маяковский вопросительно смотрит на Анненкова. –  Нет, вы не знаете, как готовится буйабесс! Варится обыкновенный суп. Из разных сортов рыбы. И при определенном режиме огня. Заметьте! Сначала – на быстром огне. Потом на медленном. По виду получается наша уха. Но совсем с другим вкусом, так как используются также  экзотические сорта рыб. Такие, как морской черт или султанка. А марсельцы… те вообще считают, что настоящий буйабесс должен еще чуть-чуть отдавать морем и водорослями. Приеду в Москву, обязательно научу нашу служанку Аннушку готовить буйабесс…
     Маяковский, довольный, откидывается на спинку стула.
      – Владимир Владимирович, вы обещали мне рассказать, как оказались в Ницце.
    Веселость с Маяковского мгновенно слетает.
     – У меня нет будущего, – говорит он убежденно, потухшим голосом.
     Говорит – и задумывается, положив руки на трость.
     – Как это понимать, Владимир Владимирович?
     –А вот так и понимать, что нету! – раздражается он без всякой причины. Но потом успокаивается.–  В прошлом году здесь, в Ницце, я был с женщиной, которую любил четыре  года назад в Нью-Йорке. И позорно бежал в том году от нее отсюда. И этим лишил себя будущего, так как у меня от нее ребенок. Обещал ей вернуться через несколько дней. И наврал. Не вернулся. Убежал в прошлом году – и в этом не встретился. Она не приехала, хотя обещала. Видно, Звезды и на этот раз не сошлись. У меня предчувствие – я ее никогда не увижу больше.
     – Вы и сейчас любите эту женщину?
     – Люблю ли? Проклинаю себя, что мало любил тогда. А сейчас уже и не знаю. Знаю только, что у нее мое будущее. Мой ребенок. А жить с ними я не могу. Не потому, что не хочу, а потому что не разрешат. Так и буду жить без них с чувством вины. И невозможности что-нибудь исправить. Ведь если ваза разбилась и ее склеить – все равно же будет разбитая ваза. Даже если ты сам виноват в том, что она разбилась. Ведь так?.. Ну, хватит! Все. Точка. Давай поговорим о тебе. Ты думаешь в Москву возвращаться?
     – Я об этом больше не думаю, так как хочу остаться художником.
     – А я возвращаюсь… так как уже перестал быть поэтом. – И тут он разрыдался, к удивлению Анненкова, который никогда не видел его плачущим. – Я стал чиновником. Не по должности… Понимаешь, я все время душу; в себе лирика. Теперешняя поэзия моя – плакат… Плакат! А я говорю, что горжусь этим. И так мне иногда от этого тошно бывает…

               
  П р о д о л ж е н и е  з а в т р а