Измерения

https://ridero.eu/pl/books/izmereniya/

Якуб Новыкив-Кшеминьский
ИЗМЕРЕНИЯ
Этот цикл поэзии вдохновлен искусством выдающегося грузинского художника-графика Цотнэ Мамулашвили.
Графика является элитным видом изобразительного искусства. И в этом ряду работы Цотнэ Мамулашвили выделяются неповторимым сочетанием тончайшей, скрупулезной филигранности рисунка с необычайным сердечным теплом. Такая графика воспринимается, как живопись, её линии и пятна полны внутренних оттенков. Работы Цотнэ многоплоскостные, полны мистических смыслов.
Это сама поэзия.

У нас два глаза: земной и духовный.
Рекомендуется, чтобы они стали одним.

Никола Тесла































***
Буква нежная
ветвями проросла,
расцвела бутонами
нежданно,
взмахами
воздушного весла
поплыла в сознание
так странно,
чтобы слиться
в потаенный ряд,
черный фон, конечно,
не обманет,
оттенить
происходящим рад
древнюю мистерию,
и станет
слово тем
магическим значком,
что укажет путь,
замажет пропасть,
слабеньким миганьем,
маячком,
остановит бешеную лопасть
прошлого,
что будущим растет,
будущее
в прошлого затменьи,
музыкою числа
разочтет
полутьмой
в негаданном прозреньи,
свиток вдруг
наполнится,
споет,
смыслами
роскошно развернется,
буква одинока,
хоть не пьет
тот нектар,
что нотой обернется.










***
Книга вырастает
из ветвей
с черной виноградинкой
закладкой,
в точной партитуре
соловей
тоненьким щелчком
по ноте сладкой
вдруг зашелестел,
колонна спит,
и будильник герб
молчит до срока,
виноградный
скрылся аппетит,
не трещит
забытая сорока,
рядом меч,
ну, как же без него,
и доспехов ребра
ждут сигнала,
криптограмма
тайного сего
далека
в безгласии астрала,
белые пространства
между всем,
terra так incognita
клочками,
ключ для нерешенных
теорем,
затемненных
круглыми очками,
свиток и гравюра
на листе,
как бы невзначай,
открытой книги,
гроздья
в лаконичной простоте,
за окном
гремящие квадриги,
толщина,
извилистость лозы,
линий непонятность
совпадений,
то ли с неизбежностью
грозы,
то ли с повеленьем
вдохновений,
мастера
незримая рука
начертала контуры
пространства,
это не уходит
с молотка,
маленький этюд
следов убранства.





***
Закоулок
старой улочки,
брови дерева резные,
хачапури
вместо булочки,
мостовые расписные,
низкой двери
арка щурится,
камень выглажен
столетьями,
впрочем,
никогда не хмурится,
даже сыплет
междометьями,
и фигура наклоняется
за решетками
балконными,
серенаду все пытается
услыхать
волнами сонными,
день склоняется
над крышами,
жар спадает,
время позднее,
притворились
ставни нишами,
чтобы скрыть
от комнат грозное,
что таят
ладони севера,
далеко так,
что не верится,
а в горах
ковры из клевера
с покрывалом
неба мерятся
в протяженности
и пламени,
переулок
к сну готовится,
и истрепанного знамени
бархат теплится
и молится.





***
Толщина томов
с щепотью табаку
бороздит во сне
воображенье,
крышечка от трубки
на скаку
вдруг подхватит
мысли притяженье,
свод страниц,
массивный переплет
заслоняет
кожей буйволиной
полотно,
что в толстой
книге ждет
музыкально
стройною картиной,
от затяжек
выеден мундштук,
дерево вишневое
и запах
дыма, что прошел
сквозь пальцы рук,
как в салонах,
так и на базарах,
там натура,
там модели в рост,
уместить их
в книжные страницы
замысел,
конечно же, не прост,
многое тут
может пригодиться,
ну, а если
все же удалось,
луговым цветком
на переплете
имя расцветет,
так повелось
в вечного пера
слепом полете.








***
Ночь прозрачным
черным покрывалом
заслоняет действо
от тоски,
облачко ласкать
луну устало,
гладить
её белые виски,
пеной говорящей
шепчет море
лоцию шальному кораблю,
он пристанет
и узнает вскоре
берега ответное «люблю»,
берег сей доселе
был неведом,
хоть желанный,
вовсе незнаком,
башня, стены, дерево,
соседом
грот подземный
таинства ростком,
что таится там
в лампадах бликов,
глубина
лишь небу по плечу,
и скелет ворот
нашарит тихо
что-то очень нужное врачу,
он деревьев корни
исцеляет,
землю прошивающие
сквозь,
или камни
в груды собирает,
разбросав
их прежде на авось,
вот луна проснулась
и зевнула,
расступив
туманность облаков,
ей в ответ,
хвостом плеснув,
акула
распугала
собственных мальков,
ночь идет
неслышным
шагом кошки,
создавая свой
пустотный фон,
в лунной обозначенной
дорожке
шепот и стога
деревьев крон.































***
Наполовину
античною маской,
светом и тенью
лицо
делится
прочно забытою
сказкой,
спрятано где-то кольцо
в тех подземельях
далекого замка,
башенки
острые в ряд
встали,
незримого
прошлого рамка,
слепо,
упрямо глядят,
цепью и раковиной
запрягает
мысль колесницу
времен,
лежа, часы
ритм знамений
слагают,
бьет безупречностью он
танца потехи,
ногами рисует
вязи окружности шут,
ветер свечу,
улыбаясь, задует,
хворост телеги везут,
факелы в окнах
мигнут и погаснут,
выглянет
кто-то из скал,
белым лицом
покивает напрасно,
срок до безумия мал,
небо слилось
заливными штрихами
с фоном картины,
и вот,
мерно стуча
по камням каблуками,
в гору
секунда бредет.








***
Два светила
на небе,
возможно ли это,
но ведь лучше,
наверно,
чем ни одного,
в черном небе
хвостом
повиляет комета,
очищая округлости
шара сего,
это нужно,
чтоб мысли
открыть совпаденьям,
отдышаться
средь переплетенья лучей,
черно-белых
пространств
поклониться мгновеньям,
прилетающим
шумною стаей грачей,
и рассевшихся на
в землю впившемся
древе
протыкающем твердь
властью пальцев корней,
чтобы плод
полотна
удержался во чреве,
лоно воображенья
сжимает сильней
зародившийся некогда
возглас пространства
в стуке времени,
черного, белого,
в такт,
и решетка лучей
тонкий контур
убранства,
просветленного мира
надежда и факт,
зазвенит
тихой пчелкой
струна мандолины,
лютня тут же подтянет,
украсив щипки
совершенством
контраста
далекой картины,
до которой подать
мановеньем руки,
нет бессилия в этом,
и нет укоризны
всем ушедшим
напрасно,
и всем временам,
не имевшим
ни смысла,
ни дна, ни отчизны,
обелиск
черно-белый
нашедшимся нам.

















Шапка

Кто забыл
её надеть,
шут или крестьянин,
поспешивший улететь
инопланетянин,
вот и скромно
прилегла
шапка-невидимка,
опустив к земле
крыла,
старая пластинка,
вдруг уставшая
играть
марши, менуэты,
предоставив
описать
вам пером, поэты,
шапка старая
лежит,
думая коварно,
а над ней стремглав
летит час
с пространством парно,
что там теплилось
под ней,
мудрость,
иль интриги,
но молчит
уж столько дней,
и в завязках фиги
держит, исподволь таясь
на столе лукаво,
есть в безмолвии
ведь власть,
на сужденье право,
на загадки
и на грусть,
без неё не может
мысль,
обглоданная пусть,
та, что сны тревожит,
просто шапка,
ну, и что,
головным убором
притворится, хоть
раз сто,
хитрым приговором,
пусть материя стара,
вытерта, помята,
из прорех
свистят ветра,
вылезает вата,
но выбрасывать её,
впрочем, не спешите,
бесполезное рваньё
в этом не ищите,
поднимите, в руки взяв,
свесятся завязки,
из подкладки,
заиграв туш,
посыплют сказки,
притчи, россказни, грехи,
слухи, анекдоты,
а, быть может, и стихи,
рифмы привороты,
будет весело, смешно,
еще чаще грустно,
эта рукопись давно
излагает устно,
лишь прислушаться,
тогда
время вспять вернется,
да, лишь шапка,
не беда,
на момент проснется,
а потом её опять
лучше успокоить,
положить туда, где взять,
так-то всех устроит.

























***
Сжимается
деревьев хоровод
вокруг запора
замкового рва,
никто сюда
сегодня не придет,
и сотню раз
подумает сперва,
ведь отражает
призрачный хрусталь
всю неприступность
башен, что окрест
собой венчают
гордо пастораль,
на камне проступил
чеканно крест,
он у корней
дубов столетних
спит,
но бодрствует
в бойницах кастеллан,
на страже вечной
пушки и гранит,
за стенами
мечи сжимает клан
тех рыцарей бессмертных,
что опять
прислушиваются
к возне теней,
при факелах
успеют прочитать
молитву,
прислонясь
губами к ней,
на небе ночь
закрасит лаком день,
а на земле
объятия ветвей,
в подземный ход
скользнет
слепая тень,
подавится
тирадой соловей,
война с природой
вечно не в ладах,
поскольку не мудра,
не глубока,
её отец
на дне сознанья страх,
её кормушка
адская рука,
но все ж природа
непрерывно ждет,
ей нипочем
скрывающая ночь,
и ароматным шагом
подойдет,
чтоб тьма,
свой срок отбыв,
упала прочь.






***
В полумраке кабачка
странное виденье,
света тусклого
клочка
желтое мгновенье,
в одиночестве
кувшин,
и вина лишь привкус,
незаглаженных
морщин
тишина и искус,
на трезубце
три свечи,
шалость Посейдона,
моря нет,
оно молчит,
лишь огня корона,
жестом
щеки окружив,
руки загрустили,
свет в глазах,
поскольку жив,
веки отпустили,
а иной усталый взор
в никуда направлен,
шапкой бархатной
укор
горестно придавлен,
декорация колонн
поглощает действо,
незапамятный
пилон
помнит и злодейство,
и веселье,
и пиры,
и многоголосье,
и всерьез
обрыв игры,
и умов колосья,
пусть скосил
когда-то их
стрелками курантов
пятистопный
ухарь стих
в деках музыкантов,
все равно
темна вода,
и течет неслышно,
берег этого пруда
шелестит затишно,
скоро кубки
принесут,
жареного вепря,
и хмельной
закрытый суд
при порывах ветра
сразу вынесет
вердикт,
ясно, что виновен,
мракобесия реликт
вечно многословен,
а немой
глоток вина
всех и все
рассудит,
бездна истин
холодна,
а теплей
не будет.





















***
Невероятнее
сказки та быль,
правда
фантазий сильнее,
стены тюрьмы его
звездная пыль,
это намного
страшнее,
в этой стене
и решетка гранит,
плесень
надгробного камня,
сон ускользает,
и узник не спит,
память
бессонницей раня,
хоть при кинжале,
бессилия гнет
мучает
лунным затменьем,
красным комета
хвостом заметет
узы земным притяженьем,
космоса узник
свободы не ждет,
это с рождения
роскошь,
поздно с Персея
звезда упадет,
праздной богинею
Мокошь
не посетит
в беспространстве уют,
и серебром
не поманит,
стаей мышей
Персеиды снуют,
блеском
Медведица ранит,
эта сплошная
полярная ночь
худшей тюрьмой
во вселенной,
Дао и Будды
послушная дочь,
истины гавань
нетленной,
цепь натянул
медальон на груди,
птицей нахохлилась
шляпа,
век световой
и тоска впереди,
рока
когтистая лапа,
только надежда,
наивность и мед,
звездочки пчелы
созвездий,
ворох забот
на столетья вперед,
спор световых
перекрестий.





***
С плоскости
ребристого фасада,
сомневаясь,
смотрит барельеф,
это не усталость,
не досада,
анфилады улиц
стройный неф,
дверь
ажурной сеткой
выгибает
молот неизвестный
кузнеца,
и узор ворот
не завершает
классику
античного лица,
островки
зеленого зачатья
на однообразьи мостовой,
деревце нескромное
без платья
потрясает
дерзостью нагой,
приоткрытость
в дворик приглашает,
и решетка
расступилась в такт
стуку трости,
он ведь помогает
одолеть
нетрудный
этот тракт,
постучит
всеведущий прохожий,
проходя,
качая бородой,
вроде, все, как было,
но не схоже
зрелище
пролегшей бороздой
между детством
и в руке тростинкой,
а в другой
авоськой,
не стыдясь,
не замерзнув
в сердце тонкой
льдинкой,
не брюзжа уныньем
отродясь,
он проходит здесь,
как все проходит,
да, казалось бы,
но не пройдут
кисти стен
свисающие,
в моде
оставаясь,
все еще поют.



***
Древо смотрит
дуплами глазами,
скрещенными балками
грозя,
по коре росистыми
слезами
обвиваясь,
ластится лоза,
гроздьями,
наполненными соком,
дерево стократ
благодарит,
перекладин клетка
одиноко
на Голгофе издавна
стоит,
здесь висеть нельзя,
креста разлука
и соединение
велят,
чтобы навсегда
склонилась мука
перед Тем,
кому масличный сад
подсказал
терпение и кротость,
у подножья все ж
воткнут кинжал,
правдою воинствующей
робость
зацвела среди
прицелов жал,
и свеча
затеплилась недаром,
из бутона
вылез свежий лист,
был бутоном он
в Завете Старом,
в Новом расцветет,
и юн, и чист,
крест застыл
на белом
зимнем фоне,
чтоб собой
на небо показать,
надпись
пламенеет на короне,
чтоб найти,
не без конца
искать,
а найдя,
затихнуть на мгновенье,
осознать,
запомнить,
воссоздать,
без слепого
тлену поклоненья,
посветить,
воспеть,
не опоздать.


















***
Что там за фигура
перед входом,
меж стволами древ,
как часовых,
и которым
послана народом
в чистоте одежд
предгрозовых,
что влечет
далекую святую
из её родных
скалистых мест,
что роднит
мольбу её живую
с тихою готовностью
невест,
слева храм
гордится
крышей острой,
справа свет
горящего окна,
может, там
её встречают сестры,
но она пока
им не видна,
вот ударил гром,
с объятий неба
молния зигзагами
летит,
ароматы
гостевого хлеба
остро возбуждают
аппетит,
не напрасно,
ночь покров
поднимет,
таинствами скромно
серебрясь,
оживится
монотонный климат,
над слепыми звездами
трудясь,
и откроет
узкую тропинку,
улыбнувшись вверх,
святая в дом
вступит,
и не смолкнет
под сурдинку
кисть, всю ночь
игравшая с холстом.







***
Подпись ветвью,
лиственной виньеткой
заверяет
мастер полотно,
знать дает
шифрованною меткой,
то, что обозначено
давно,
и листочка
пальцами
трезубец
указатель в прошлое,
но все ж,
стрелочки
забытых
узких улиц
нанизал себе
прилежный еж,
про запас
на ледяную зиму,
чтоб к весне
нос высунуть
с норы,
и вдохнуть
порыв неизъяснимый,
что так верно ждал
своей поры,
подпись
обязательством
похожа
на последний
брошенный мазок,
на потертый том,
упавший с ложа,
тяготивший руку,
как замок,
а теперь уж
лиственной свободой,
росчерком
полет карандаша
завершил
дискуссию
с природой,
где арбитр
придирчивый
душа.






















***
День начался,
чернильница открыта,
уютно улеглось
в руке перо,
пока палитра
воздухом зашита
предвечно скромно,
как всегда,
хитро,
кисть рядом
притаилась,
чтоб проснуться
в назначенный момент,
запечатлеть,
на загнутом листке
перевернуться,
на образы
с бумаги посмотреть,
пускай они
просты
и так привычны,
цветы в траве,
дневник
или тетрадь,
времен знакомых
цикл круглогодичный,
его так любит
память повторять,
в который раз
по знакам восклицанья
под аркою моста
ступая в тишь,
где замок вырос
на конце скитанья,
и с озорством
мигнула
с башни мышь,
все это только
для того,
чтоб вырос
растений столп
на полотне листа,
чтоб ветерок
столь благодушно
вынес
угрюмую свечу
из-под моста,
и шаловливо
на исходе лета
задул её,
ненужную,
тогда,
когда еще вовсю
хватает света,
а луч ныряет
в мелкий мир
пруда.



























***
Из какого зерна,
что в горе проросло,
потянулось на свет
крепостное
строение,
ураганов хаосом
его не снесло,
стены жгут высотой,
вековое прозрение
кормит это гнездо,
защищает
от всех
сокрушительных бед,
посещения старости
не заставит замолкнуть
фанфары побед,
не подточат
плиту
камнеедом усталости,
возвышение духа
на пике парит,
хоть земное
диктует свое
у подножия,
в облаках
неустанно светило
горит,
в подземельях
глухих
пламя факелов
схожее,
за могучей стеной,
острой крышей ютясь,
так застенчиво,
мирно,
и низенько домики,
черепичным дымком
до рассвета трудясь,
берегут фолианты
и скромные томики,
на вершину
дано единицам
взойти,
удержаться лишь паре
счастливцев
позволено,
защищает их крепость,
избранье спасти
ей дано,
ибо так
с сотворенья
устроено.






***
Буква не моложе
барельефов
и рисунков
на глухой стене,
пирамидных
лабиринтов нефов
в спящей
на пергаментах
стране,
там остались
свисты смуглолицых,
фараонов шепот,
стук жрецов,
хитрые жуки
в одеждах жрицы,
и державность
высоты венцов,
поднял жрец
заботливые руки,
чтобы плодородья
ритуал
приобрел
законченные звуки,
и желаньем слов
послушно стал,
воины скрестили
тени копья,
далеко звенят
уж их мечи,
стрелы протыкают
хлопка хлопья,
их в корзины
соберут врачи,
кошки
разлеглись
на постаментах,
поклоненья ждут
желанный корм,
знаки невозможности
на лентах,
символов
неудержимый шторм,
палец указующий
уперся
в купол обиталищ
бога Ра,
и затменьем
диск на время
стерся,
астрономов тешит
до утра,
иероглиф
кисточками стянут,
чтобы текст
значеньями расцвёл,
а они нисколько
не обманут,
даже если
век пергамент
смёл.



***
Затвор ворот
под каменным
крестом
пришельца немо
предостерегает,
плеснул в реке
хвостом
чуть слышно
сом,
по-рыбьи мудро
тайну сберегает,
вода в реке
темна и холодна,
а хрусталем
поманит дно
колодца,
и лучше многолетнего
вина
укажет мимолетно
путь до солнца,
источник вод
не в замковых
стенах,
там свой исток,
и жизнь своя,
конечно,
неведом
пред превратностями
страх
любому, кто живет
столь быстротечно,
кует мечи,
а плуг ему чужой,
пусть защищает,
а не нападает,
за неба
разлинеенной межой
уже темнеет,
а потом светает,
дубовая бадья
потянет цепь
перед нырком
в хрустальный мир
колодца,
холодным вихрем
привечает степь,
плеснув привет
в бойничное
оконце.







***
Невидимых
ног перекрестье,
невидимый душ
негатив,
на белом
пунктиром
созвездье,
немой,
но звучащий мотив,
фантазия графика
лихо
схватила
удар па-де-де,
застыли штиблеты
так тихо,
как стонет
зерно в борозде,
оно прорастет,
но до срока
скрывает его
чернозем,
сей обуви
поза пророка
диктует
прозрачным ключом
далекого шифра
созвездий,
мистической
стати огней,
благой
осознание вести,
тоски непрестанной
по ней,
застыла
в позиции обувь,
а танец
еще впереди,
и не догадаться
попробуй,
что спит
в той условной
груди,
нет, ясно,
какие сомненья,
вопрос лишь,
гавот или вальс,
мазурки
полет вдохновенья,
но не погремушками
фраз
застанет врасплох
на картине,
таит целый спектр
белизна,
принцесса
уступит графине,
а тонкой прямой
кривизна.































***
Полукруглая рамка
гранита
отделяет огонь
от воды,
черепица
гвоздями пробита,
иглы крыш
прошивают сады,
что в воздушной
и облачной
почве
от начала веков
проросли,
тихим свистом
из крон напророчат
там синицы,
и час унесли
у курантов
под крышками башен
разноцветных
лесов мотыльки,
когда срок
уж летуч
и нестрашен
на гранитной
одежке реки,
одинока колонна
на мысе,
ветхой лодке
надежный маяк,
на поверхностях вод
не до выси,
повседневный удел
не пустяк,
но уходит
игольчатой гладью
перспектива строений
вдали,
стен обшарпанных
толстой тетрадью,
где корон
уж не ждут
короли.








***
Одиночные удары
колокольные
от крыш
отлетают
эхом старым,
уговаривая
тишь,
а она не поддаётся
уговорам,
и опять
над попытками
смеётся
то, что было,
повторять,
нет,
прошедшее уплыло
по спокойному
ручью,
что-то,
может быть,
забыло,
но в обычную
ничью
снова с будущим
сыграло
ветерком
на полотне,
как бы раньше
не устало
занавескою
в окне,
дробь цветочная,
усыпав
подоконники
пыльцой,
не соперничает
с липы
клейко тянущей
ленцой,
свесив лапы,
подоконник
греет кошка,
и во сне
видит все
обрывки хроник
на молочном
вкусном дне,
приближающейся
осень
уж не кажется
совсем,
на часах
пока что восемь,
и нескоро
снова семь.


***

Зигзаг горы,
покров лесной,
слоями делится
пространство,
и крепостной
глухой стеной
гордится
скромное убранство,
глядит балкон
под козырьком,
фортификация
навечно,
стрелой бойница,
и замком
уперлись острым
крыши встречно,
стоит гроза
земных угроз,
недвижна,
непоколебима,
за ней
благоуханье роз,
за ней
свобода неделима,
как неделима
и земля
благословением
доспехов,
разумной власти
короля
опора
воинских успехов,
не от людей
так повелось,
печать небес
под облаками,
сооружение
пришлось
ваять искусными
руками,
чтоб равновесие
времен
осуществить
предназначеньем,
дозор на башнях
вознесен
земным
и облачным
уменьем,
над ним пикирует
порой,
увидев что-то,
ястреб звонкий,
одним касанием
с горой
рубеж в пространстве
снова тонкий,
но все ж он есть,
и сохранят
своё ушедшее
бойницы,
пускай эпохи
пролетят,
возникнет свет,
ликуют птицы.

***
Цветы обступили
дорогу к обрыву,
поскольку обрыв
в никуда,
весна ведь
предшествует
летнему взрыву,
и крутится
лопасть звезда,
цветы прорастают
в её сердцевине,
и компаса
стрелкой
стригут
газоны травы
в отдаленной долине,
стеблями
её стерегут,
куда приведет
потайная дорога,
к обрыву
иль за горизонт,
нежданных ответов
окажется много,
не спрячет
сомнения зонт,
обрыв подмигнет
многослойностью
судеб,
предложит
себя испытать,
настаивать, впрочем,
на этом
не будет,
нет шансов
себя оправдать,
свободного выбора
знак придорожный,
крутящийся
солнцеворот,
туда иль сюда,
путь довольно
несложный,
до точности
наоборот,
совсем не предлог,
чтоб его
испугаться,
рождаются ведь,
чтобы жить,
за руль бытия
привилегия
браться,
и судьбы
знаменьем
вершить.








***
Ступеньки
массивного камня
ведут
либо вверх,
либо вниз,
тот выбор,
конечно же,
давний,
не стилуса
праздный каприз,
захочешь,
поднимешься выше,
иль спустишься,
это пустяк,
земным притяжением
крыши
приплюснул
неслышимый знак,
спуститься
легко ведь
и просто,
потом отдохнуть
на траве,
но недалеко
до погоста,
и мысли текут
в голове
неспешным
и бренным потоком,
ведь легкость
чревата,
и вот,
своим истекающим
сроком
удавшийся выбор
живет,
а если,
собрав в дуновенье
все силы,
попробовать
вверх
взойти,
опираясь на вилы
забвенья,
возможен успех
всех горных
слоев
созерцанья,
и это
к бессмертию шаг,
земного
пусть не отрицанье,
а слякоти
темный овраг
уж тяжестью
прикосновеньем
никак не коснется
ступней,
проснется
таинственным зреньем
своих
осознанье корней,
заоблачных,
пусть недоступных,
но к ним
устремленье,
туда,
где мелкое
кажется крупным,
и учит сияньем
звезда.











***
Спокойствие
внушает
шпилей стройность,
и ветер
черепицу
теребит,
пусть стены
выражают
непреклонность,
расцветка
подоконников
манит,
за рамами оконными
заботы,
которые скрывает
козырек,
кивает занавесками
дремоты
ритм вековой,
давно сюда
привлек
его привычный
образ нахожденья
в уюте смысла,
а в бою побед,
и никакие в мире
заблужденья
не исказят
мотив,
что млад и сед,
на белом небе
солнце
торжествует,
оно, конечно,
сменится луной,
когда ночами
день перетасует
вертящийся юлою
шар земной,
звенят ключи
законом
постоянства,
струится сквозняками
нежный пар,
и нотными
линейками
пространство
с вершины колокольни
шьет удар.






















***
Подножие
величественных
гор
щетинится
зубцами стен
твердыни,
и это не истории
укор,
не мысли дань
державности
гордыни,
гора сестра
невидимо кивнет
над крепостными
башнями
ответом,
а солнце
понимающе мигнет,
не споря
с предначертанным
заветом,
река прогнется
кошкой,
чтоб опять
плот проводить,
лаская
плотогонов,
на берегу
об этом лишь
мечтать,
средь тверди
всех загонов
и законов,
они отпустят,
стоит захотеть,
приветливо
дома раскинут
крыши,
чтоб берег
половодьем
не задеть,
вода речная
в глубину пониже
запрячется,
но прыть её
всегда
течениями вычертит
поверхность,
а воздуха
искрящая слюда
не даст уйти
безгрешности
в безвестность.




***
Неприступность стен
в нагую пропасть
головокружением
глядит,
никакая призрачная
новость
никого уже
не удивит,
и горы молчание
стенами, башнями
внезапно
проросло,
звезды
все видавшими
очами
холодно взирают
сквозь стекло
темного,
насупленного неба,
неисповедимый
путь земной,
добыванье
из пространства
хлеба,
пассы рук
девятою волной,
и гнездом орлов,
сияет замок,
в небо упирается
стеной,
выходя
из приземленья
рамок,
механизм собою
заводной
запускает
поворотом камня
от начала дней
в который раз,
неизбежность
больше осознанья,
явь сильнее,
чем любой
рассказ,
на площадке,
вылизанной ветром,
зубчатым
цилиндром
башня спит,
это современность,
нет, не ретро
будит к авантюрам
аппетит,
спит пока
в гнезде опасном
птица,
спят война и мир,
и в тишине
что угодно
может им
присниться,
и необязательно
во сне.







Мастер

Грифель
продолжением руки,
пальцев лёт
опережает
мысли,
лилия и крест,
эпох звонки,
винограда гроздь
века исчислит,
рамка
проступает
в белизне
непроглядной
ватманской бумаги,
предстает
забытым
в новизне
лика совершенства
и отваги,
дождь изысков,
точности штрихов,
живописи краски
черно-белой,
оглашают
лязгами замков
замыслы
фантазии умелой,
все, что было,
оживает, но
в этом то, что есть,
и то, что будет,
прорастет
прозрачное окно
в призрачное то,
что дар рассудит,
он ликует
грифельным ключом,
что сродни
эстампу
и гравюре,
вышивая
рыцарским мечом
принадлежность
к звезд
номенклатуре,
лаконичность слога
карандаш
сохранит
в полете пальцев
звонких,
измерений чутких
вещий раж
заплетет в виньетки
гроздьев тонких
взор, прозренье,
плоскости
огней,
тени звук
и след ушедшей
ноты,
и мечта
застрявшая о ней,
простенький шедевр
без позолоты.



















***
Вензель
или подпись
на холме,
знак свершенной
некогда работы,
что имеет
зодчий на уме,
зданию
никак
не до дремоты,
ведь расти
ему, пусть
завершен
карандашный путь,
кирпич улегся,
и раствором
бронзовым скреплен,
и отвес
в молчании
зарекся,
он повис к земле,
коснулся стен,
показав,
что кладка
идеальна,
ни огреха,
гениальность схем
явь уже
почти паранормально,
ветви обняли
сплетенье букв,
а фундамент
символов виньетка,
точные броски
искусных рук
поражают
совершенством
метко,
знак встает
в мистическом огне,
как всегда,
простой
и бело-черный,
в этом лабиринте,
как в окне,
замысел покажется
проворный,
и опять за угол
ускользнет,
как всегда,
бесследно,
как казалось,
все уйдет,
исчезнет,
все пройдет,
хоть бы так,
ведь главное
осталось.

























***
Косые линейки
лучей
пикируют
с облака вниз,
известно,
конечно же, сей
недаром
природный
каприз,
светильник
сияет живой,
внушая
и радость,
и стих,
незамысловатой
канвой
уж вишил
все образы их,
а замок
иль храм
на горе
антенной земною
вбирал
затихшее
нотное «ре»,
прервавшийся где-то
хорал,
молитвой
ладони сложив,
вся к небу
устремлена,
вздымается
крыша,
ведь жив
прихода под ней
старшина,
ступени
крадутся к горе,
и без перекладины
крест
в любой
загостившей поре
глядит колокольней
окрест,
и синее белым
не спит,
цвет неба
и чьих-то очей,
протяжно
в бумаге свистит
простым
отрицаньем ночей.



***
Гроздь и лист
трезубцами Нептуна
вдруг легли
мазком
карандаша,
это не случайность,
не фортуна,
только мысль
художника,
спеша
воплотиться
парою движений,
заключила
символы в себе,
у сознанья
нету возражений,
слепки
подсознанья
в ворожбе,
завитки модерна,
как в природе,
воплотили
знание и вкус,
вопреки
окаменевшей
моде,
вынимают
возгласы
из уст,
легкая виньетка
празднословью
возражает
просто и легко,
дружбы
какофонии
с любовью
не бывает,
вечно высоко
полетит
простых штрихов
поэма,
вновь сольются
зрение и слух,
распадется
скучная дилемма,
разум
с верой
не одно
из двух,
пир затихнет,
в воздусях
покоем
тихий ангел
скромно
пролетит,
там прохлада
вечно спорит
с зноем,
роем фей
на отдых
пригласит,
листья опадут,
а гроздь
оставит
послевкусье
спелого вина,
а виденье
мастера
прославит
белый штрих,
не выпитый
до дна.






***
Разделенье
плоскости
и линий,
скупость лаконизма
красных дуг,
нет здесь места
для паров
гордыни,
точность
выражений,
ясность рук,
да, портрет,
без красок,
но значений
взгляд не тратит,
поза,
мысли,
жест,
острые углы
без напряжений
создают ансамбль
знакомых
мест,
прядь волос
и лист,
в горшке поникший,
а соцветье
все же смотрит
вверх,
венский стул
деталью,
но не лишней,
мастерским
движением
успех,
без тоски,
излишних славословий,
в волоске штриха
палитра
спит,
красное зовет
родством по крови,
белый фон
загадочно
молчит,
лаконизм
не недоговоренность,
между дуг
на белом
красок дождь,
гения
застенчивость
и скромность,
дар с рожденья
близкий друг
и вождь.






***
Древний символ,
старый алфавит,
отпечатки
стоп тысячелетий,
на коротком
завитке
пробит
барельеф
обрывков междометий,
из сражений
повестей лихих
вопли славы,
слезы побежденных,
нет здесь
ни хороших,
ни плохих,
след когда-то
ветром унесенных,
тетива натянута,
и лук
свист стрелы
рождает
в ночь летящей,
и единой ноты
резкий звук
нестерпимый,
хоть и настоящий,
протянулись
к хитрым небесам
жреческие
цепкие ладони,
по бессонным
солнечным часам
время
нарезается
в погоне
за величья
призраком,
ему
магия приносит
снова жертвы,
ритуала
звездную тюрьму
замыкают
циркулем
конверты,
дань несчастным
знаниям,
гремит
колесница,
будто что-то
знает,
копья немо
лязгают о щит,
угрожая поразить,
растает
некоего
злейшего врага
мощь и сила,
не проходит даром
вихрями
песчаная пурга,
заитересованность
ударом,
прочно
иероглифы
красы
зиждятся
на отблеске
затменья,
в уголке
неточные
весы
горбятся,
рабы
предназначенья.



***
На камне скал
фундамент
крепостей
пророс
за бороздами
рвов ущелий,
защиты
от всех низменных
страстей,
от копий, стрел,
нечистых рук
изделий,
ограда
непреклонной
тишины,
и только небо
куполом сияет,
и шапка снега
шлемом белизны
от гнева свыше
прочно
защищает,
породы горной
высится порог,
зияет пропасть
предостереженьем,
чтобы чужак
понять навеки
смог,
здесь не пройти
дешевым сил
сложеньем,
здесь тот рубеж,
что возвела земля,
а человек
над силой
посмеется,
любого остановит
короля,
нашествие любое
разобьется
о духа и гранита
остроту,
волною расщепленной
в брызгах
сгинет,
не воцарит
оков,
а темноту
в безвременье
собою опрокинет,
таков закон
земного бытия,
расцвет
за камня
прячется твердыней,
чугун
артиллерийского литья
узлом щита
соседствует
с богиней.





***
Символы
далеким языком
в настоящее
сопровождают,
стебля
не натянутым
смычком
струны нот
тихонько задевают,
им неведом
отдаленья крик,
расстоянье
мизерно,
и в этом
карандаш
художника постиг
призрак слова
с зрителем
поэтом,
магии здесь,
впрочем,
никакой,
если не считать
непрочной связку,
воздуха
движенье
над рекой,
слуха
зачарованную
сказку,
символы
сливаются
в слова,
а они гортанно
мелодичны,
из пластов
их выделить сперва
помогает
опыт всех
и личный,
полетят
созвучия опять,
и лоза обнимет
буквы ребра,
нет нужды
пассажи повторять,
дирижером
уж здесь,
а не кобра,
мир царит
в изгибах расписных
нового
бессмертного
шедевра,
и в движенье
стебельков
прямых
расцветет
изысканность
маневра,
и обнимет,
чтобы вознести,
или просто
пригласит
мгновенье,
мысли
даст надежду
прорасти
в полотне
не текста,
но творенья.




















***
Отголосок
рифмы
брегов Тибра
колется
готической иглой,
не в почете
произвол верлибра,
держит ритм
ударов
строгий строй,
крест мечей,
броня щитов,
доспехов,
а в конце
Адама голова,
нет в том
совершенства,
ни огрехов,
ни желанья
вечности,
сперва
пишется,
рисуется
и бьется,
ибо не дает
тяжелый шлем
разбежаться
мыслями,
смеется
над расчетом
Автор
длинных схем
бытия в боях,
в тени штандарта
бархата
изысканного
так
не ложатся
призрачные карты,
и лишь однодневкой
яркий лак,
густо исцарапаны
доспехи,
вмятины
на кованых щитах,
все они
прошедшего
лишь вехи,
горький вкус
на высохших
устах,
заданное рифмы
метрономом
все еще
с пристрастием
стучит
зависти последствием
знакомым,
мир к войне
не гасит
аппетит.






***
Близнец креста,
и отрицанье
войн,
у самых стоп
наполненная
чаша,
открыта дата,
времени поклон,
и надпись
пояснит,
что краткость
краше,
под ней
зачем-то
некое яйцо,
слияние начал
в глухом овале,
луна и солнце,
звездное лицо,
и суток
времена
заколдовали
в себе значки,
сложиться
им теперь
в заветных слов
летучие
чернила,
и формула,
вскрывающая дверь,
всесилие свое
провозгласила,
здесь подпись
есть,
присутствует
печать,
следов
уравновешенности
почерк,
призыв ползти
отсутствует,
летать
осталось здесь
в пунктире
звезд
и точек.



***

Черный фон,
конечно же,
не ночь,
занавес,
что укрывает
действо,
и надменно
прогоняет прочь
каждую
секунду фарисейства,
тайна щит
для таинства,
оно
уж за черным
бархатом
свершилось,
а потом нечаянно
окно
форточкой
наружу приоткрылось,
завитками
нежными
кружась,
очертила
полукруг начала,
а конец
теряет
смерти власть,
закруглясь
к истоку
небывало,
бесконечность,
тая и кружась,
звонко
над отчаяньем
смеётся,
к занавесу
хитро прислонясь,
белым
завитком
в кольцо вернётся,
но не в колесе
с тоской
бежать
белочкой пленённой
ей придётся,
чтоб лучами
вечность отражать,
вдруг звезда
за черным
усмехнётся.



***
На холме
латиницы сплетенье
в розовом
объятии
ветвей
стережет
скрижали
дуновенье
каменной
надежностью своей,
нет оттенков
в этом
черно-белом,
не найти
в штрихе
полутонов,
в той категоричности
несмело
проступает
острота умов,
и мишень
не морщится
кругами,
все сложней
намного,
и язык
здесь вещает
в такт,
но не с ногами,
не с походкой,
как давно
привык,
тайнопись
бутонов
крест воздвигнет,
стеблями
его обрисовав,
в этом кто-то
новое
постигнет,
а другой,
ни капли
не узнав,
мимо прошмыгнет,
и память слепо
выплюнет
в пространство
лишний
смысл,
многое
так выглядит
нелепо,
мнется,
как резиновая,
мысль,
это лучше
позади оставить,
посидит
на холмике,
и вновь
подвиги
поступками направить
не спеша
отправится
любовь.

















***
Строгий овал
неожиданным
жестом,
заданным
некогда,
вплел завиток,
знак
принадлежности,
гордости местом,
заговорил
дум летящих
поток,
спаренных чаш
или просто
солонок
прост и суров
потаенный язык,
слишком намек
однозначен
и тонок,
и к аллегориям
так не привык,
знак не один,
у него есть
собратья,
символов
давних
прерывистый ряд,
где-то рельефы
древесного платья
фразу
симфонии
хитро таят,
темного фона
им ширма
помощник,
это удобнее
в миссии их,
и переносит
знакомый художник
изобразительной
новостью
стих,
мигом единым
наитием
стали
нота и литера,
кисть и перо,
в повествовании
образ
сверстали,
в новом
убранстве,
хоть тело
старо.



***
Плодом
на ветви цветущей
знак
удивленно
повис,
в почву,
поливки
так ждущий,
корень
впивается вниз,
странно
его ответвленье,
словно растущий
цветок,
переживает
мгновенье,
времени
краткий
урок,
ведь существует
сегодня,
завтра молчит,
как вчера,
цепью
извилистой
корня
карма уснет
до утра,
чтобы внезапно
проснуться,
место во тьме
указать,
шар улетел,
чтоб не сдуться,
в голубизне
полетать,
тяжесть
земли,
как и воздух,
в доме
подлунном
царят,
странника
выпрямлен
посох
плоскостью
спутанных карт,
чтобы одна лишь
дорога,
жизни
насквозь пронизав,
нежно,
насколько и
строго,
выпала,
тени связав.





***
Круг, изгиб,
рельефное
кольцо,
и лозы опора
в небо
вьется,
в линиях
забытое
лицо
памятью коварною
вернется,
оживет
на дальнем
берегу,
чтобы скрыться
в озере
до срока,
или в наспех
собранном
стогу
переждать
соломой одиноко,
и головкой
тянется цветок,
силится
понять
резную правду,
неба
развернувшийся
платок
отпечатал
радуги помаду,
смысл
и слово,
трасса
в никуда,
проводник
в края
предназначенья,
зашуршит
чешуйчато
вода
камень
обозначит
откровенья,
взглядом
внутрь
барьер преодолеть,
и открыть
пространства
без размеров,
здесь, сейчас
постигнуть
и успеть
улизнуть
от прошлого
примеров.


***
Знак
подставил ладонь,
собирать
благодатную
влагу,
что ниспослана
милостью
щедрых небес,
её каплями
тьма
пропитала
бумагу,
потянулся
ветвями
мистический лес,
и цветков
лепестками
раскрасила
воздух,
ведь не место
тоске,
пусть в сплошной
темноте,
проступают
сокровищниц
блики на росах,
замирает
природа
в своей наготе,
знак в рельефе
своей
упивается силой,
его знание
мощью
листву защитит
от превратностей
туч непогоды
немилой,
от земной нелюбви,
что давно уж
царит
на довольно уж
странной,
хоть яркой,
планете,
где все хрупкое
просит защиты,
и вот,
темнота
растворяется
в истинном
свете,
огонек красоты
в жизней цепь
приведет.



***
Крошечная
лилия вверху
и внизу,
что надпись
замыкает,
темный фон
сулит в себе
грозу,
хоть иное
и провозглашает,
белые слова
стучат в стекло,
рассыпаясь
стуком
молоточка,
времени
немало утекло,
это все
лишь отправная
точка,
ноль отсчета
долгого
пути
на кривой линейке
расстояний,
а конца,
конечно,
не найти
среди вешек
разных
состояний,
не проходит жизнь,
проходит
срок
заданных
зигзагов
поворотов,
счесть их
ни один
еще не смог,
ни пройти
в открытые
ворота,
в них привратник
неизменно строг,
и не примет
праздных
рассуждений,
измерений
тягостный урок,
чуждый
штампов
и предубеждений,
снят запор,
и взломанный
замок
не помощник
ветхому
запрету,
перевернут
фиговый
листок,
шаг навстречу
новому
завету.



Эпилог

Закончена
заветная тетрадь,
лежат
ряды
одетых
воплощений,
не удалить,
ни ластиком
стирать
оттуда шлейфы
дальних
дуновений
ветров страны,
укрывшейся
за гор
вершины,
что венчают
снегом чистым,
и данный
свыше
каменный
забор
величественен
замыслом
лучистым,
там глубоки
ущелья,
как стихи,
там бурны реки,
ласковы
долины,
там так легко
прощаются грехи,
и так неслышно
пишутся
картины,
там так обилен
дружбы
урожай,
естественна
любовь там,
как дыханье,
и лжи земной
разросшийся лишай
там лечится
потоком
подсознанья,
там храмы
среди горной
тишины,
и в шуме улиц
выросли
травою,
там излиянья
чувств
разрешены,
ведь сердце
неразлучно
с головою,
там голоса,
что ангелов
в Раю
завидовать
по-ангельски
попросят,
базары там
приветливость
свою
любому гостю,
как вино,
выносят,
и оттого
спокойно
и легко
среди штрихов,
рожденных
той средою,
что точностью
немецкой
широко,
сердечно
небо
сблизили
с землею.