Синкретизм не во всем, но в хайку

Всему японскому мироощущению очень свойственен синкретизм.
По мне, сложные слова, которые трудно объяснимы на русском, легче всего запоминаются не тем, как они звучат, а тем, что они означают или как складывается ощущение от них (послевкусие).

Слово это греческое, что в переводе буквально: син — "вместе, с", креско — "расти, увеличиваться". Представилось восходящее солнце, когда за ним наблюдаешь и вместе с ним восходишь...

В психологии означает особенность мышления соединять в единое целое разнородные явления.

О синкретизме много говорят на лекциях о любых японских искусствах, не исключение и японская литература, в том числе мои любимые стихотворения хайку. Думается, что в случае с хайку эту особенность можно вывести в статус "способность", "умение", то есть приобретенное, а не данное при рождении.

Психологов читать заманчиво, но затягивает, потому я повторю за ними только то, что это и детская непосредственность, которая принимает связь впечатлений от окружающего познаваемого мира за связь вещей. Потом, когда они набираются опыта и ненужного ума, связь вещей становится связью вещей и эти рамки уже трудно разбить. Но умение ребенка, например, при игре с красным яблоком самому становиться этим красным яблоком — сногсшибательна.

Говоря о бамбуке становись бамбуком. Войди в душу бамбука и тогда пиши о нем, как о самом себе. Наверное такие слова говорил своим ученикам Мацуо Басе и это как раз можно в себе воспитывать, или пестовать, или тренировать.

Для практики хайку полезно развивать как раз такое мироощущение. Соединять несоединимое и понимать, что это очень гармонично выглядит в живой природе. 

Но тут у меня мысль виляет в сторону, как хвост собакой, и я вспоминаю недавно прочтенную информацию. Про одного японца, который около 1800 года с некоей группой своих соотечественников попал в Иркутск. Принял христианство, при крещении ему было дано имя Петр Киселев. Потом он участвовал в кругосветном путешествии на фрегате "Юнона", в качестве переводчика господина Резанова, правда в тот раз он в Японию так и не попал... Но потом судьба свела его с адмиралом Петром Рикордом (во Владивостоке есть остров, названый в честь этого мореплавателя) и он побывал на Родине.
 
По роду своей службы он, в том числе, переводил карты. И информация касается карты Японии, древней карты, которая хранится в морских архивах Санкт-Петербурга.
Я просто представляю его, как он, видя названия, вспоминает песни-вака, как переносится в те места, о которых говорит всего лишь пергамент, наклеенный на шелковую подкладку.
Вот он указывает горы Ёсино, и видит их цветущими по весне. Сакуры повсюду, около трех или четырех  тысяч сакур на одной горе, и все цветут, и все опадают... Или реку Тацута, которая несет его своим течением, как те пылающие листья, постепенно набухающие и устилающие дно реки красной парчой. Этих мест очень много.

И вот это его (предполагаемое мной, конечно) умение и есть синкретизм. Наверное. Если даже я уже реагирую на названия так, как это описывается в литературных источниках, то он-то точно в мыслях своих переносился в те места, которые видел на карте.

Что за мысли его захватывали, что за думы тревожили? Кого вспоминал, кого помнил? Где были его родные, любимые? Реальность и карта соединялись?

Он так и остался в Иркутске, преподавал язык то ли в школе, то ли в университете, потом его следы пропадают. То есть пропадают упоминания о нем (или мои знания об этих упоминаниях). Но, соединяя несоединимое, я вижу этого человека, будто вчера еще мы с ним вместе ходили кругами по горе Хиэй, в надежде догнать заходящее солнце...

Синкретизм — в хайку. Это не страшно... Соединяем несоединимое, разве не в этом, хотя бы, прелесть любви, м?!