Слово - детям войны

Из альманаха "Притяжение-ДВ", лето-2018.
В июле - важный летний праздник, День семьи, любви и верности.
О любви и верности наши авторы пишут много, посвящая своим любимым и близким самые душевные строки. И этот раздел альманаха мы решили отдать тем, кто больше, чем все остальные, именно сейчас это заслуживает. Многие из них росли без отца, потеряли братьев и сестер, в детстве испытывали лишения и тяготы, получали физические травмы. Движение за права детей войны в нашей стране проходит в последние годы активно. Наконец-то на краевом уровне принят Закон о детях военного времени, о чём приятно сообщить нашим читателям. В настоящее время по предприятиям и учреждениям в Хабаровском крае истребованы списки детей военного времени, родившихся в период с 1927 года и по 3 сентября 1945 года. Некоторые послабления этой категории граждан – уже людей солидного возраста, Законом предусмотрены. Актив многих хабаровских ветеранских и творческих объединений услышали детей военного времени и посвятили их воспоминаниям о военном детстве свои публикации в различных источниках. Литературно-музыкальный салон «Северное сияние» еще в 2015 году выпустили отдельный сборник творческих работ «…тех, кто помнит сорок первый…».
Первого июня 2015 года мы встретились случайно с Верой Григорьевной Калашниковой, руководителем, на тот момент, литературно-музыкального салона «Северное сияние» при Доме ветеранов Краснофлотского района города Хабаровска. Вера Григорьевна подписала мне книгу «…Мы из тех, кто помнит сорок первый…»: стихи, рассказы, воспоминания «детей войны», посвященную 70-летию Победы в Великой Отечественной войне. В.Г. Калашникова, редактор этого сборника, обратилась к читателям со словами «Неугасима память поколений…». Приводим в альманахе для наших читателей ее литературное слово:
«Всё дальше вглубь истории уходят те страшные дни и ночи, когда решались судьбы народов мира, когда на карту была поставлена независимость нашей Родины… И чем дальше от войны, тем всё меньше и меньше с каждым днём остаётся в живых непосредственных участников жестоких сражений. У каждого солдата, труженика тыла была своя война. Но есть ещё одна страница Великой Отечественной войны 1941-1945 годов, которая называется «Дети войны»,  и на сегодняшний день она только слегка приоткрывается нам. В те годы было трудно всем – и старикам,  и солдатам, и близким. Но особенно страдали дети. Страдали от голода и холода. Дети войны – последние свидетели тех горьких дней, кто знает и может рассказать, что испытали и перенесли они за 1418 дней и ночей. На их плечи (поколение 1930-1940-х годов) легли немалые заботы по восстановлению страны из разрухи. Они  едином порыве с ветеранами восстанавливали и строили заводы и фабрики, осваивали новые земли, покоряли космос. Да, мы выросли, выучились. Свято верили в светлое завтра. Все силы и здоровье положили на алтарь Родины и будущего наших детей. Те, кто пережил войну, согласятся – она для каждого своя. И каждый, перелистывая страницы своей памяти, видит её по своему, через призму собственных переживаний и лишений. Всё, что видели и пережили мы, и то, что успели рассказать нам о войне её участники – это бесценная память, которую мы бережно должны передавать будущим поколениям. Возраст вывел нас на передний рубеж, и мы готовы исполнить долг – сберечь и передать правду о Великой Отечественной войне и Великой Победе. Мы – дети войны. Мы – живая память, связующая нить между поколениями. Время уходит. Люди уходят. А память остаётся. Встречи на праздничных торжествах с участниками войны, тружениками тыла, со своими сверстниками всколыхнули воспоминания и моего военного детства и вдохновили меня на создание сборника. Я надеюсь, что эти воспоминания, стихи, рассказы оживят и воспоминания читателей. И в светлые дни 9 мая, в день празднования Великой Победы, мы все выразим нашу великую благодарность дедам, отцам, братьям и сёстрам за мирное небо над головой и тишину рассветного утра. «… И не забудем мы/ Что 20 миллионов ушли,/ Чтоб нам на свете жить…»
И Вера Григорьевна уже ушла из этой жизни – в день Победы 9 Мая 2016 года. Она оставила такой сборник, в котором есть и её воспоминания о своем военном детстве. Ниже эти воспоминания опубликованы, как и авторские работы других детей войны из сборника, составленного В.Г. Калашниковой.
В нашем объединении – Хабаровском РО РСП есть и дети военного времени и следующее поколение, послевоенное, составляющее костяк ХРО РСП. Мы принимаем эстафету памяти, и насколько это будет доступно и возможно, пронесем через свои годы литературной активности воспоминания детей военного времени. Как они помнили тех, кто воевал, жили и работали с ними рядом и писали о них, так и мы: живем и работаем рядом с детьми военного времени. Мы ходили и ходим с ними по одним и тем же улицам городов и селений края, мы учились у них оптимизму, творчеству, мы учились у них радости жизни.
Первое слово за В.Г. Калашниковой: в Хабаровске она первая издала сборник воспоминаний детей военного времени о своём детстве. И это стало историей, историей нашего города, историей краевого центра и столицы Дальневосточного Федерального округа.
Вера Калашникова (23.07.1938-09.05.2016)
Возвращение в детство

Моему старшему брату Дмитрию было неполных семнадцать лет, когда началась война. Он был первенец в нашей семье. Родился 24 октября 1924 года в селе Дмитриевка Ивановского района Амурской области.
«Помощник наш», - так говорили о нём родители. Худенький, стройный, как кипарис, голубоглазый, кудрявый паренёк пришёл в этот мир, чтобы познать и принять его. Познал очень рано… Рос, как все деревенские ребятишки, трудно и сложно. В 1938 году, когда арестовали отца, Дмитрия исключили из школы и из пионеров. Построили всех учеников и перед строем и перед строем его заставили снять галстук, как сына врага народа (а враг был всего лишь кузнецом в колхозе). Таким входил в его жизнь мир. Затем его забрали  в фабрично-заводское училище, не по желанию, а именно забрали.
И… война. В восемнадцать лет его призвали в армию. Мне в ту пору шёл пятый год, но я очень ярко запомнила его проводы (всё это и сейчас стоит перед глазами). Тогда мы уже жили в рабочем посёлке спиртзавода №2 в Астрахановке, что под Благовещенском. Телега, на которой погружены вещмешки ребят, уходящих на фронт. Взрослые по сторонам, как в почётном карауле, а рядом с ними сыновья – их будущее, их наследники, как-то сразу повзрослевшие. Люба, моя старшая сестра, держит меня за руку. Нас дальше не пустили. Мы смотрели им вслед и понимали, что произошло что-то очень, очень плохое, хотя и были ещё малышами.
А ещё я очень хорошо помню тот день, когда в наш дом пришло известие о гибели сына и брата. Помню, как вскрикнула мама и, чтобы заглушить рыдания, уткнулась в одежду на вешалке. Помню, как очень горько плакал папа, которому к нашему огромному счастью удалось вернуться из лагеря. А на фронте он не оказался только потому, что директор завода трижды снимал его с эшелона. Папа был нужен заводу, как специалист, который мог выковать любую запасную часть для аппаратуры, производящей спирт, необходимый для армии. Плакали и мы – брат Леонид, старшие сестры Надя и Люба. И сейчас, когда я пишу эти строки, слёзы потоком льются из моих глаз. Я сейчас в полной мере пережила горе моей матери, потому что я сама сейчас мать и понимаю боль материнской утраты.
Сохранилось одно из писем брата с фронта, датировано 16 июня 1943 года, извещение о том, что 7 сентября 1943 года Дмитрий был ранен, находился на излечении в 271 медсанбате, в котором умер 18 сентября 1943 года (место захоронения не указано), немного не дожив до своего 19-летия. А в ноябре 1943 года пришло сообщение на имя мамы – Литовченко Прасковьи Фёдоровны, о награждении сына, младшего сержанта Литовченко Дмитрия Григорьевича, медалью «За Отвагу». Её поздравляли, а его уже не было в этом мире. В мире, который обернулся к нему такой ужасной стороной. У него не было семьи, не было любимой девушки. Он, как и многие парни из его поколения, ушли в небытие, не познав трепета первого свидания, не испытав вкуса нежного поцелуя. Такова его жизнь, таков его короткий путь, который он прошёл с честью. Светлая ему память.

…Опустился покой вековечный  и полный
На те пяди земли, где нашёл ты приют,
Над тобой расплескался цветами шиповник,
Где печальные птицы ночами поют.
Захлебнувшись весеннею песней последней,
Соловей застонал и умолк навсегда…
И в четыре утра под небесною бездной
Пролетает твоя молодая душа.

Всматриваюсь в две фотографии. На первом снимке – нежное, чистое, светлое лицо, с неискушёнными пухлыми губами. На втором – суровый взрослый взгляд солдата, познавшего все тяготы суровой войны. Это мой брат - Литовченко Дмитрий Григорьевич.
Помню радость, ликование и слёзы радости и горя одновременно мая 1945 года. Помню вернувшийся страх и тревогу августа этого же года. Оказывается, война ещё не закончилась. Перед нами – японцы. Наши матери рыли окопы на полях под Благовещенском. И мы рядом, пытались хоть как-то помочь им. Помню ночной обстрел из «Катюш» китайского города  Гаоляна (теперь Хайхэ). Чёрное небо – и сплошной огонь, грохот. Мы, как воробьи, на крышах, прижавшись друг к другу, наблюдали за происходящим. Ночь огня… и всё кончилось. И тишина. И конец.
А потом мы встречали возвращавшихся домой моряков. Высокие, загорелые парни-красавцы, как свита сказочного Черномора. Они раздавали нам конфеты, галеты, всовывали в руки журналы какие-то и блокноты, за это мы потом, когда пошли в школу, вспоминали их с благодарностью. Всё помню. На нашу землю пришёл мир. И за это низкий, земной поклон, благодарность и наша память всем – и мёртвым, и живым.

Галина Комарова (08.10.1934-09.05.2017)
Детство, опаленное войной
(воспоминания военного детства)

Пролог
1941-1945г Великая Отечественная война. Всё меньше и меньше остаётся участников этой страшной войны; тех, кто не щадили своей жизни ради Победы. Миллионы их навсегда остались лежать в земле, которую они защитили от коварного врага, не успев рассказать последующим поколениям о том, что несла людям эта война, что они пережили.
За них и за себя об этом после войны рассказывали очевидцы, кому посчастливилось остаться в живых. Но с каждым днём их остаётся всё меньше и меньше. Такова жизнь. Но есть ещё одни очевидцы, которые тоже являлись очевидцами тех страшных событий – это сейчас ставшие взрослыми дети, детство которых было опалено войной. К таким детям отношусь и я. Многое из того, что пришлось пережить мне в те страшные годы, навсегда осталось в моей памяти и сердце.

Война…
22 июня 1941 года я играла на улице около своего дома в офицерском городке. Мы проживали своей семьей: папа Григорий Иванович, мама Надежда.. я и маленький братик Юрик. Мой папа был преподавателем в Ташкентском артиллерийском училище и одновременно слушателем (заочно) военной академии имени Фрунзе. Воинское звание – капитан. Раньше мы жили в Благовещенске, и  там папа был командиром бронепоезда. Он участвовал в боях на Хасане и был опытным командиром, как сейчас я об этом узнала.
Это был воскресный день,  и папа был дома. Вдруг по громкоговорителям передали, что началась война. Точно я не помню сообщение, мне  еще не было семи лет. Я забежала в квартиру и закричала: «Папа, мама, сейчас передали, что началась война!» Родители сидели на диване,  и после моего восторженного возгласа папа сразу же собрался и со словами: «Я пошел в часть», ушел из дома. В какой-то день после этого мы семьей сходили в одно из фотоателье города Ташкента и сфотографировали. Уже взрослой я поняла, что папа специально повел нас   фотографироваться – на память, так как знал, что едет на передовую. Он всячески пытался успокоить маму, говорил, что его просто переводят на новое место службы – в тыл, в Актюбинск. На самом деле, как оказалось, он участвовал в формировании подразделения в составе 312 дивизии именно в Актюбинске, и уже в августе поездом уехал со своими  курсантами на передовую. Они обороняли Москву. 17 октября 1941 года папа погиб в бою около села Юрьевское Калужской области. Полегла там почти вся 312 дивизии: из одиннадцати  тысяч бойцов в живых осталось чуть больше одной тысячи. О подвиге этой дивизии написана документальная повесть О.Чугуновым «Горькая осень 41». От папы пришло нам несколько писем, которые бережно хранились в семье. В одном из них он написал маме, чтобы она уехала к своим родственникам, если с ним что случится. О его гибели были противоречивые сведения: было  письмо из финчасти, что он погиб, и открытка от его боевого товарища о том, что он погиб. Но в конце концов официально он все годы числился пропавшим без вести. И только из книги Чугунова я узнала подробности боя, в котором погиб мой папа, узнала, что воевал он героем. Из Ташкента мы вернулись в Благовещенск – на свою родину. В годы войны от болезни умер мой братик в полуторагодовалом возрасте. В Благовещенске в годы войны я пошла в школу. Помню, что о победе я узнала в школе на уроках. Мы всю ночь тогда просидели на крыше: смотрели победный салют. Все радовались, на улицу вышел весь город! Люди  обнимались, плакали – это был день всеобщей радости: ощущения победы, и печали - по погибшим.

Детство, опалённое войной
Уже несколько лет я выступаю перед школьниками с беседой «Детство, опалённое войной». Выступала я перед учениками старших классов. Но однажды моя коллега и подруга попросила меня провести беседу во 2 классе, где учился её внук. Я долго отказывалась: «Ну, о чём я буду говорить с ними? Они слишком малы».
Подключилась учительница этого класса: «Ну, что вы, они такие умненькие. С удовольствием (интересом) будут слушать. И всё поймут». И я согласилась. А после я уже не раздумывала, идти ли, проводить ли беседы с младшими школьниками. Особенно после того, как на вопрос учительницы, интересно ли им было слушать меня, дети ответили хором: «Интересно!». А на вопрос учительницы: «А почему?», один мальчик сказал: «Потому что Галина Григорьевна сама всё это перенесла».
Каждый раз, идя на такую встречу, я надеваю свой форменный мундир. Тема беседы слишком волнительна для меня, и нет-нет может сорваться и задрожать голос, заблестеть слёзы в глазах. А строгий мундир дисциплинирует – не даёт  волю чувствам. И вот как-то после того, как учительница 4 класса, представив меня, сказала, что я «буду рассказывать о войне», один ученик, ещё не дав мне начать беседу, спросил: «Галина Григорьевна, а Вы  на каком фронте воевали?», чем вызвал смех одноклассников. «Я, конечно, не воевала ни на каком фронте. Когда началась война, мне было ещё 7 лет. Я была тем, кто вы сейчас. Но я была ранена на той войне. Пуля фашиста, убившего моего отца, пройдя рикошетом, попала и мне в самое сердце, причинив невыразимую боль, которая сидит в моём сердце до сих пор, вот уже более 70 лет. Правда, она иногда временно стихает. Это случается, например,  когда я прихожу к вам, вижу ваши добрые, веселые лица, вас, послушных и озорных, отличников и не очень, и понимаю, что мой папа, воевавшие  вместе с ним, вернувшиеся с войны с победой, и погибшие на той страшной войне, отдали свои жизни и здоровье не зря. Помните, что вы обязаны им за то, что родились ваши дедушки и бабушки, папы и мамы и вы сами.

Чем и как мы жили?
Мне трудно сейчас предугадать, какой ответ вы дадите мне на вопрос: о чем вы в первую очередь спрашиваете маму, прибежав из школы.
А вот у нас, ребятишек, чьё детство было опалено войной, первый вопрос был всегда один и тот же. И, думаю, вы можете догадаться. Да!
«От папы письмо есть?» И сколько было радости, когда мама протягивала чаще всего свернутый треугольником 1 листик – от папы с фронта. 

Письмо от папы. С фронта.
В нём 4 строчки: «Жив. Здоров. Воюю.
Вас люблю. Целую».
Письмо нам, как награда!
Нам большего – не надо…»

Но иная мама дрожащей рукой протягивала обычный конверт. В него был вложен тоже один листик. Он назывался: «Извещение»! И приносил в дом страшную весть ...

Ёлка военной поры
2 августа 1941г мы проводили папу на фронт. А Новый год всё равно наступил! Обычно мы праздновали его очень весело. А Новый год 1942 наступил, когда мы жили в Ташкенте, в городке военного училища в общежитии. У нас было очень мало елочных игрушек, но вешать их было некуда – ёлки не было. Мама ходила по комнате и на каждый крючок, гвоздик вешала ёлочные игрушки, а я ходила следом и плакала: «Папы нет. И ёлки не будет?» Мама больше не могла выносить этих рыданий и, сказав: «Подождите», вышла из комнаты. И вдруг она заходит и заносит большую ветку саксаула. Это совершенно «голое» без листьев степное дерево (не знаю, как его глотают верблюды). У него трудно понять, где ствол. Такое оно всё «искорёженное». Мама поставила его в эмалированное ведро, укрепила ствол книгами и мы стали наряжать его, словно ёлку. Развесили игрушки, бусы, флажки, серебристые нити – попробуй, угадай, что это за ёлка?! И тогда заревели все дети нашего дома: «У Гали Комаровой ёлка, а у нас – нет!» Но мама сказала: «Идите все к нам и будем все вместе весело встречать Новый год». Это был не лучший Новый год в моей жизни, но запомнила я его навсегда.

Чёрные зайцы
У нас на Дальнем Востоке военных действий не было. А мальчишки, да и некоторые девчонки,  рвались на фронт.  Им казалось, то, что они делают для фронта здесь, не серьезно. И старались убежать на фронт. Поезда также водили не электровозы,  как сейчас, а паровозы.
И, чтобы в холодное время в вагонах было тепло, проводники топили печки-буржуйки углём. На определенных станциях у железнодорожных линий лежал уголь; его проводники насыпали в деревянные ящики по мере потребности. Эти ящики были приделаны с наружной стороны вагонов между колесами. Иногда до «заправки»  буржуйки угля не хватало, и какие-то расстояния ящики оказывались пустыми. Вот туда-то на остановках забирались «зайцы» - ребята, решившие убежать на фронт. Представляете, в каком виде их вытаскивали, обнаружив, из этих ящиков – настоящие «№черные зайцы». Чаще всего эти истории бесславным возвращением домой, но я знала одного такого «чёрного зайца». Ему было лет 13. Жил он в г.Белогорске (тогда Куйбышевка-Восточная). Жил он по соседству с нашими знакомыми. Звали его Жан. Его побег, можно сказать, закончился удачно. Сменив несколько угольных ящиков и товарных вагонов, он добрался до прифронтовой полосы, где и был «изловлен» нашими бойцами. Наговорив им «три короба» про своих родителей – расстрелянных немцами партизан, и своё сиротство, Жан вызвал сочувствие командира и бойцов. И они сделали его сыном полка. Он довольно долго был в этом полку, имел даже медаль. Дальнейшая судьба Жана мне не известна.

Кисет с махоркой
Стараясь хоть чем-нибудь порадовать наших воинов, оставшихся в тылу, - это были, в основном, женщины, шили тёплые вещи, вязали рукавицы-варежки. Всё это отправлялось на фронт в общих посылках – не имело значения, кому что достанется. Дети тоже вязали варежки, носки. Даже был такой стишок:

Бабушка Варварушке
Я связала варежки, 
Думала-подумала,
Ей дарить раздумала:
Отошлю на фронт бойцу,
Вдруг достанется отцу.
Ну, а, если не отцу,
То другому храбрецу.
Будет рад и он, и я,
И Варварушка моя!

Но, пожалуй, самым дорогим подарком в посылке был кисет с табачком. Я не знаю, зачем сейчас молодые ребята, да и девочки, курят. Какой стресс, волнение они гасят в себе? Ведь знают, что это вредно. Другое дело война – когда боец шёл в бой, не зная, вернётся ли он из этого боя живым, когда на его глазах погибали его лучшие друзья, когда после боя собравшись в землянке, бойцы читали пришедшие с Родины письма. Ну, как тут было не закурить? Вот тут-то и выручал кисет с махоркой, сшитый совсем незнакомой девчушкой, а в нём записочка: «Бей врага и возвращайся живым!» Сейчас, наверное, не все вы и знаете, что такой кисет! А может это и к лучшему. Вам-то курить зачем?

Концерт в селе
Военное лихолетье приносило нам много горьких печальных дней. И, понимая это, взрослые иногда старались отвлечь нас от грустных мыслей. Вселить в нас надежду, что война пройдет, и мы снова будем жить весело и счастливо. Счастливых дней было мало, но они были…
Как-то наша учительница 4 класса Антонина Дмитриевна предложила нам поехать «концертной бригадой» в одно из сёл нашей Амурской области. Телевизоров, сотовых телефонов тогда не было. Не во всех сёлах были радио, клубы. Артисты туда не приезжали. И приезд в село нашей «концертной бригады» был для сельчан праздником, когда и они могли хоть немного отвлечься от грустных мыслей.
Я уже не помню, сколько нас было в «концертной бригаде». Но мы пели хором песни; вместе с нами пела и читала стихи организатор этого концерта Антонина Дмитриевна. Я  - в украинском костюме плясала гопак, читала стих о проводе отца на фронт. Я не помню автора стиха. Но сами стихи помню до сих пор.  Читали стихи, плясали, пели и другие. Но кто и что, не помню. Помню только, один мальчик играл на саксофоне. И, как финал концерта, акробатические номера. Тогда без этого не обходилось ни одно детское выступление. Под бодрый звук барабана все выходили на сцену. Антонина Дмитриевна подавала счёт – «раз, два, три…», а мы занимали различные позы: одни становились в стойку, другие вскакивали им на плечи. Получалось что-то вроде пирамиды. И я, самая лёгкая по весу, вскарабкивалась на самый верх и, поднятием руки, салютовала сидящим в зале. А затем по сигналу Антонины Дмитриевны перестраивались в новую фигуру. Безусловно, увидев наш концерт, сегодняшние школьники вряд ли наградили нас аплодисментами. Но тогда все присутствующие в зале в небольшом сельском клубе, наградили нас оглушительными аплодисментами. И по выражению глаз, в которых блестели слёзы радости, было видно, что на какое-то время они отвлекли  их от грустных мыслей и забот.  В этом была первая цель концерта, задуманных Антониной Дмитриевной. Но сейчас я понимаю – была и вторая, не менее для неё важная: конечно, мы давали концерты бесплатно. Но с какой ценой может сравниться наваристый борщ, парное молоко и ломоть душистого мягкого хлеба, испечённого в  русской печи заботливой хозяйкой, которым после концерта нас угощали сельчане?!

Тимур и его команда
Не знаю, все ли сегодняшние школьники читали повесть Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». Мы зачитывались ею и очень хотели походить на тимуровцев. Мы старались  вниманием и заботой тех, кто проводил на фронт мужа, брата, отца. Это сейчас люди, живущие на одной лестничной площадке, да даже и не в многоэтажном доме, не знают, кто живёт рядом, не нуждается ли он в нашей помощи.
У нас в 3 классе была Тимуровская команда. И как-то «разведчики» сообщили: Екатерине Васильевне привезли дрова – целую машину, и высыпали во дворе. Дрова эти – щепа, отходы, остающиеся при распиле бревен на плахи. Их надо было порубить топором и сложить в сарай. Работа не для пожилой мамы Екатерины Васильевны, да и сама Екатерина Васильевна была не совсем здорова. Решение созрело мгновенно – тут нужна работа Тимуровской команды. Екатерина Васильевна и её мама жили в одноэтажном деревянном домике. Спать они ложились рано, но на этот раз были разбужены шумом, доносившимся со двора. Хотели выйти посмотреть, да дверь во двор  была чем-то подпёрта. А со двора явно доносился треск досок.
Как после рассказывала Екатерина Васильевна, они с мамой всю ночь продрожали, посчитав, что кто-то ворует у них доски. В то время дрова также выписывали по определенной норме и только один раз за сезон.
Рано утром Екатерина Васильевна с мамой попытались открыть дверь во двор, и она открылась без труда. И тут женщины увидели, что двор пуст – дрова исчезли. Старая женщина, стоя на крыльце, почём зря ругала воров.
А Екатерина Васильевна, посмотрев вокруг, вдруг сказала: «Мама, но какие же это воры. Они не только дрова наши увезли, но зачем-то и двор подмели», и побежала к сараю посмотреть, не похитили воры остатки дров, оставшиеся от прошлого сезона.
Но открыв дверь сарая, женщина увидела, что сарай забит почти полностью перерубленной щепой, сложенной в поленницу. Трудно сказать, кто был более доволен - Екатерина Васильевна и её мама или сами тимуровцы!

Коктейль Молотова
Спросите у своих дедушек и бабушек, у своих родителей, приходилось ли им собирать пустые бутылки и сдавать их в специальные киоски? За это им платили небольшие деньги, на которые можно было купить мороженное, сходить в кино. А пустые бутылки снова шли в дело. Их мыли и наливали молоко, водку, вино и т.п.
Во время войны  и мы, детвора, собирали пустые бутылки и сдавали их в специальные киоски. Но денег мы за это не получали. Нам просто говорили: «Спасибо». И мы  - довольны и горды, так как знали – этим мы помогаем бить врага. В эти бутылки потом разливали горючую смесь и отправляли на фронт. В первые годы войны наша страна испытывала недостаток в гранатах. И наши бойцы метко поражали этими самодельными гранатами немецкие танки. Такие «гранаты» прозвали «коктейли Молотова». Был у нас такой вождь в руководстве страной. А сейчас это название можно услышать в передачах о боях в арабских странах.

Рецепт гречневой каши
Ребята, какую кашу вы больше всего любите? Гречневую? И мы тоже любили гречневую кашу. Только была она необыкновенная. Хотите, я расскажу вам рецепт её приготовления.
Бабушка брала несколько клубней картофеля. Хорошо промывала их в ведре, затем молола на мясорубке. Если было растительное масло (по карточкам выдавали соевое) добавляла его в молотую на мясорубке картофельную кожуру – да, на мясорубке мололи не картофельные клубни, а только кожуру картофеля. И всё это очень походило на гречневую кашу. Все это бабушка тушила, и мы с удовольствием уплетали эту гречневую кашу.
Но, предупреждаю всех, не рассказывайте сейчас маме или бабушке рецепт военной гречневой каши.
Как-то уже в наше время, моя сестра уговорила бабушку сварить «военную» гречневую кашу. Бабушка сварила. Но смолола не только кожуру, но и картофельные клубни целиком. Сдобрила всё это сливочным маслом. Но пробовала кашу Римма, а дальше есть не стала – не вкусно. Как вы думаете, сливочное ли масло  испортило кашу?

О куске хлеба
Бесполезно спрашивать вас: «Какой хлеб вы больше любите, черный или белый?» Конечно, большинство ответит: «Белый (или булочку, пряник…)». Или даже скажете: «Я вообще не люблю и не ем хлеб».
А во время войны не было ничего, дороже и вкуснее куска черного  хлеба. Хлеб продавали в магазине по карточкам, которые выдавались сразу на целый месяц, и при утрате не возобновлялись. Чтобы купить заветную норму хлеба, нужно было отстоять очередь, и не  в тёплом большом супермаркете, а на улице, так как магазин чаще всего представлял маленькую избушку.
Но вот заветный кусочек хлеба уже на весах, и все, стоящие у прилавка, внимательно наблюдают за покачиваниями чашечки весов и, увидев, что чашечка, на которой лежит кусочек хлеба, показывает «недовес»(!), дружно кричат продавцу: «Довесь!» И продавщица обязательно прикладывала ещё кусочек хлеба – довесок. И мы очень любили, когда к хлебу прибавлялся довесок. Догадываетесь, почему? По дороге домой его можно было съесть. И мама или бабушка не догадаются. А не было бы довеска – тут уж не откусить, не отломить!
И ещё про хлеб. Как вы думаете, что мы больше любили: корочку (горбушку) или мякиш? Пусть подгоревшую сухую – но горбушку. Её можно было долго сосать (как конфетку) во рту, а мякиш съедался быстро.! Про хлеб военной поры можно рассказать много. Но я хочу рассказать историю, которую услышала в 80-х годах, уже после войны. В квартиру рядом с нами поселилась семья  врача – военного хирурга: он, жена, её мать и 2-е детей. Моя бабушка познакомилась с тёщей врача и рассказала о существующем до сих пор в их семье обычае: садясь за стол,  они не нарезают заранее хлеб, а кладут булку  хлеба на тарелку, рядом – нож. И каждый отрезает себе такой кусок хлеба, который он может съесть. У них не остаётся на столе недоеденный кусочек хлеба. Моя бабушка рассказывала, что в блокаду врач жил в Ленинграде. И вся его семья погибла от голода. А его, ребёнка, вывезли на Большую землю по дороге Жизни, и тем самым спасли его. С тех пор у него осталось такое благоговейное отношение к хлебу. И это он смог передать всем членам своей семьи.
Хотя эта история произвела на меня неизгладимое впечатление, не скажу, что в каждой семье установился такой же порядок, но никто из нас не выбросит в мусорное ведро кусок хлеба.

Алла Ивашкова
Детство, опалённое войной

Мне шёл шестой год, когда началась война. Это был воскресный день 22 июня. Наша семья ожидала приезда тёти Даши. Я с утра была одета в праздничное платье. Когда гостья приехала, все её с радостью встречали. У всех было хорошее настроение. Ничто не предвещало беду. И вдруг…это сообщение по радио о нападении фашистской Германии и начале войны. По лицам родных, по их тревожному разговору я поняла, что случилось что-то страшное и непоправимое. И с этого часа все военные годы я, как все, кто окружал меня, жила с ощущением войны и беды в моём сердце.
Осенью 1943 года я пошла в школу и каждое утро, вставая с постели, в остывшем за ночь доме слушала сводки с фронта о жесточайших боях на каких-то участках фронта, о мужестве и героизме тех, кто защищал тогда свободу и независимость Родины. Очень часто по радио слышала передачи из осажденного Ленинграда. Эти передачи начинались словами: «Слушай, родная страна. Слушай, родная страна. Слушай, родина. Говорит город Ленина. Говорит Ленинград». Часто под грохот канонады ленинградские дикторы сообщали о том, что происходило в блокадном городе, о мужестве его защитников. Я слушала голоса самих ленинградцев, а ещё звучали стихи. Как я узнала потом, стихи эти читала ленинградская поэтесса Ольга Берггольц.
В конце 1943 года ушёл на фронт мой отец Горпенко Николай Иванович. Воевал, как все моряки-амурцы, в составе Днепровской флотилии на катерах. Один из них, как памятник героям-амурцам установлен на возвышении на ул. Тихоокеанской. Очень хорошо помню, как перед отправкой на фронт мой папа буквально на несколько минут прибежал домой, чтобы попрощаться с нами (благо часть была метрах в 100 от нашего дома). Одет он был в морскую шинель, шапку-ушанку, с вещмешком за плечами. Эта картинка и сейчас стоит у меня перед глазами.
Дома осталась мама с нами, четырьмя детьми, А пятый, самый младший мой брат, родился через полгода, летом 1944 года. Начались дни ожидания писем от отца. До конца своих дней запомнила номер его полевой почты – 26897. Солдатские письма, написанные между боями, были  в форме треугольников. Мы с замиранием сердца и с надеждою ожидали их и очень боялись, что почтальон принесёт конверт другой формы – прямоугольной. В таких конвертах тогда приносили похоронки. Такие письма уже получали наши соседи.
Наверное, то суровое время закалило меня и моих сверстников, приучило жить, довольствуясь малым, трудиться, не покладая рук. Не помню голода в нашей семье, а может быть, и не было голода (что это такое я узнала позже в 1947 году, когда был великий не урожай). Я думаю, что в войну мы не голодали, потому что у нас был огромный огород, который мы обрабатывали своими руками. Почти треть этой земли была засажена кукурузой, которую мололи на мясорубке (другой техники не было) и варили кашу. На этой каше мы все и выросли. А ещё была корова. Да, как семья фронтовика, мы получали пособие – этим всем и жили. Помимо работы на огороде, приходилось ухаживать за младшими братьями, так что для уроков времени почти не оставалось.
Несколько грядок во дворе у дома всегда засаживали табаком и, когда он подрастал, и зацветал (с тех пор навсегда поняла и запомнила, что означает выражение «табачного цвета» - цвета листьев табака, это когда появляются желтые колокольчики-цветочки), мы его резали специальным приспособлением и сушили. Так начиналась подготовка праздничных подарков, которые отправляли на фронт к праздникам – 7 Ноября, 23 февраля, 1 Мая. Мама и наши соседки шили рукавицы из отцовской шубы, вязали для бойцов носки, а мы наполняли табаком кисеты, сшитые из красного, пусть и старого, чудом сохранившегося атласа. Всё это укладывалось в сделанные материнскими руками фанерные посылки. Конечно, их получали другие отцы, но это было для нас, детей военного времени, большим счастьем. Мы, как и взрослые, радовались победам на фронте, залпам салютов в честь побед в великих сражениях.
Незадолго до окончания войны наш отец был тяжело контужен и находился на излечении в военно-полевом госпитале. Об этом нашей семье сообщил его товарищ. В письме к нам он писал, что папа лежит в госпитале вместе с ним и сказал ему, что не хочет таким возвращаться домой, чтобы не быть обузой для своей семьи. И тогда мама написала ему письмо с таким стихотворным текстом:

Мне стало известно: ты ранен, контужен,
Но ты нам по-прежнему дорог и нужен.
Судьбе ты своей покорись.
Каким бы ты ни был – домой возвратись.
Раны твои я слезами омою,
Сердце больное твоё успокою,
Лаской, заботой тебя окружу,
Я, как мужем, тобой дорожу.

Дети твои будут рады приходу отца
И не покинут тебя до конца.

Помню эти слова и сейчас, хотя прошло уже 70 лет. Отец выжил тогда, дошёл с боями вместе с Амурской флотилией до Германии, участвовал в Берлинской операции. Весной 1945 года уже после победы мы получили от него письмо, в которое была вложена его фотография с товарищем лично для меня. На её обратной стороне было написано: «Моей дочурке из немецкого города Франкфурт». До сих пор корю себя, что так небрежно поступила с этой бесценной реликвией. Когда в 70-е годы в школе №28, где я работала, создавали музей славы, я отдала фотографию моему сыну для школьного альбома «Наши деды – участники Великой Отечественной войны», а потом этот альбом, к сожалению, исчез куда-то, наверное, навсегда.
Хорошо запомнила и последний день войны – великий праздник победа 9 мая 1945 года. В этот день в гости к нам приехал мой двоюродный брат. Его отец, Горпнко Данила Иванович, погиб на фронте. Мы вскапывали наш огород и вдруг со стороны стадиона услышали громкую победную музыку и приглашение на торжественный митинг. Мы все быстро переоделись и побежали, на стадионе уже было много народу. Всё это помню. Мне шёл десятый год.
Недавно, проходя мимо стадиона, я увидела, как время разрушило и трибуны, и здание, и площадку, с которой выступали все ораторы, поздравляя сотни людей с долгожданной Победой. И я подумал, что время сокрушает всё материальное, но оно не может уничтожить память о былом, о пережитом.
Трудное, но уже послевоенное детство, продолжалось. Но это уже другая история.

Людмила Скрипченко
Воспоминания из детства
Война
Я родилась за два года до начала войны. Поэтому в моей памяти яркими вспышками сохранились лишь отдельные эпизоды из жизни детворы нашего двора, родных, знакомых и незнакомых людей небольшого сибирского городка.
Что-то было рассказано взрослыми и так слилось с воспоминаниями, что стало неотделимо от пережитого, увиденного.Эти воспоминания и смешны, и грустны, и трагичны. Но все они, как куски лоскутного одеяла, составили общее полотно тех незабываемых лет.
Милое, наивное, далекое детство...

Жаворонок
Помню длинный дощатый тротуар вдоль дороги. Я иду, не замечая ничего и никого, потому что в ладонях несу перед собой "жаворонка", настоящую белую булочку, испеченную в виде птички, с двумя глазками-изюминками. Вкуснее не могло быть ничего на свете! От одного запаха текли слюнки. Я осторожно лизнула глазок, потом другой. Снова лизнула.
Глазки как-то неожиданно исчезли, зато под ними были сладкие ямочки. Я не заметила как исчез весь "жаворонок". Кто, когда дал мне эту первую после окончания войны булочку, не знаю. Но воспоминания остались до сих пор.

Курица
На хозяйственном дворе нашего двухэтажного дома были деревянные сараи. Их в Сибири называли «стайками». Там хранили дрова, уголь и всякий хлам, а кое-кто держал домашнюю живность. У нас осталась одна - единственная курица, очень ручная, любимица детворы. Как-то весной я вынесла ее на парадное крыльцо. Вся детвора отвела душу: кто погладил, кто подержал в руках пестренькую курочку. Я осталась одна, прижимая ее к груди.
Вскоре подошли двое незнакомых мальчишек-подростков и заговорили со мной:
-Какая хорошая, да она, наверное, голодная, твоя курица! Давай, мы подержим, а ты принеси ей что-нибудь поесть!
Мне не было и пяти лет, поэтому я с готовностью отдала свое сокровище и побежала за кормом. Когда я вернулась, то не было ни мальчишек, ни курицы, которая прожила с нами всю войну...
Это был один из первых, самых обидных и коварных обманов в моей жизни.

«Орден»
Это было в год Победы. Мы с подружкой Галей, которая была на два года старше меня, часто играли вместе и пели песни - фронтовые, народные русские и украинские, старательно выводя мелодию в два голоса. Взрослые улыбались и похваливали нас. Мама Гали, малограмотная женщина, сидела дома с четырьмя маленькими детьми, отец работал осмотрщиком вагонов. Девочка ходила к отцу на работу, носила ему обед.
Однажды ее мама, потрясая бумажкой, возбужденно говорила во дворе:
-Моей-то Галке орден дали!
 Соседи удивленно разглядывали бумажку, пока не выяснилось, что это был талон-ордер на ботинки, который Гале выдали за участие в концерте, где она пела песни.
Вскоре она ходила в новеньких черных ботинках с длинными шнурочками-бантиками.
Вот такой «орден» получила голосистая Галя.

Рыба
Бабушкин дом стоял в переулке, который спускался за огороды, к речушке.
Здесь было раздолье- мы купались, ели луковицы саранок, корни камыша, «медвежью» дудку, стручки желтой акации, ловили и жарили на костре раков. Есть хотелось всегда.
Здесь же рвали в конце огородов крапиву и лебеду для супа. Сибирь была не богата на овощи и фрукты. Иногда от взрослых слышали, что где-то умер ребенок, наевшись «боярки» или белены.Старшие дети знали эти растения и строго оберегали малышей от опасности.
К речке ходил старик рыбак. Он ставил мордуши и ловил гольянов. Все завистливо смотрели, как он нес в руке ведро с рыбой, когда на дне, когда почти до половины. Бабушка частенько наказывала нам караулить его, чтобы упросить продать два-три стакана рыбы. Да, рыбу продавали стаканами, так как она была в нашей речушке размером с палец и меньше. Потом ее чистили, выдавливая кишки через брюшко, которое с треском лопалось. «Жарили» рыбешку на воде и ели с головами. Я головы не ела. Было жутковато жевать их, так как мне казалось, что они смотрят на меня белыми вареными шариками глаз. Зато брат и сестра наперебой расхваливали рыбку.
Ах, как же было вкусно!
И голод на время отступал.

Подарок
В наш деревянный двухэтажный дом поселили семью эвакуированных: старенькую бабушку, строгую черноволосую женщину - врача и высокую худенькую девочку лет десяти.
Звали девочку Клара. У нее были длинные косы и большие черные глаза, всегда очень печальные. Скоро мы все узнали, что ее папа летчик и он пропал без вести.
У эвакуированных было мало вещей, а у Клары совсем не было игрушек. Мы сразу подружились с новенькой, и всем хотелось с ней играть. Особенно оказывал ей различные знаки внимания сверстник Клары, Ленька, из соседнего подъезда. Он был сорванец и всегда ломал наши глиняные вазочки, которые мы лепили сами, разбрасывал баночки и коробочки.
Но Клару он не трогал и выкручивался перед ней как только мог.
Однажды Клара вынесла три крошечные розовые уточки. Таких мы сроду не видели.
Она сказала, что у нее день рождения, а уточек слепила мама из розового порошка, из которого делают слепки-форму для зубов. Пока мы разглядывали чудо-уточек, Ленька исчез.
Потом он появился, подошел к Кларе и сунул ей что-то в руки:
-На, тебе.
И тут же убежал, весь красный. А девочка растерянно держала в руках развернувшиеся настоящие взрослые чулки длиной в ее рост. Все девочки замерли. Это было целое богатство! Клара свернула чулки и положила на бревно, рядом с нашими «домами» и «магазинами».
Все успокоились и стали опять играть. Леньки так и не было. Вдруг раздались крики:
-Ах, паршивец, я только справила себе фильдекосовые чулки, а он подарки дарить!
К нам подбежала мать Леньки. Клара смущенно, но с достоинством протянула ей подарок:
-Вот, возьмите, пожалуйста.
Женщина села на бревно, заплакала и обняла Клару:
-Девочка моя, я ещё никогда не носила таких чулок...

Дядя Ваня
В доме у бабушки, у окна, на маленьком столике, покрытом кружевной самодельной скатертью, с некоторых пор появилась фотография симпатичного парня с веселыми карими глазами. Он был снят крупным планом до пояса, в белом маскировочном халате, с автоматом на груди. Это был наш дядя Ваня.
-Он у нас разведчик, - с любовью и тоской в голосе поясняла бабушка, тяжело вздыхая. Мы с двоюродными братом и сестрой шикали друг на друга, отвоевывая право первому подержать фото. Его вставили в рамку и бережно хранили.
...А потом пришло горе. Была похоронка и письмо от друга дяди Вани, в котором он писал, что дядя погиб на реке Волхов при возвращении с задания. Плыли на лодке, и снаряд упал дяде на колени. Он еще своими руками пытался собрать внутренности...
-Дяде Ванечке оторвало животик и ножки, поэтому он снялся только до половины...- жалостливо кривя губы, шептались мы. Дяде было девятнадцать лет...

Нелли-«Беда»
Тетя с дядей жили в деревне. У них было шестеро детей. Последняя девочка родилась через неделю после начала войны. Отец, уходя на фронт, подержал новорожденную дочку на руках и сказал:
-Назовите ее Беда!
Но старшие дети дали ей имя Нелли, взятое из прочитанной книги.
Дядя погиб в первые же дни войны. Всех шестерых подняла тетя Матрена, работая в колхозе и помня наказ мужа: «Детей сбереги. Вернусь - вместе воспитаем хороших людей. Погибну - будет вам почет и слава.»
Было в деревне триста дворов. Уходили воевать семьями: отцы, сыновья, зятья. Вернулись с войны только два покалеченных хозяина. А вдовы и матери не хотели верить похоронкам до конца отпущенных дней и все ворожили на картах, и долго им выпадало, что вроде бы живы где-то кровинушки...
А Нелли выросла и стала учительницей, получив единственное наследство от отца - горькое прозвище «Беда».

Сапоги
Сапоги в семье были одни на всех. Надевали их по очереди да и то лишь те, что постарше и могли помочь по дому в холодное время. Остальным достались лапти, драные ботинки и калоши, перевязанные через подошву веревкой. В такой обуви долго не погуляешь, хорошо бы до школы добежать. А в школу хотелось, хотя и писали свекольным соком на газетной бумаге, забеленной известью. Зато как же было интересно учиться!
Тетя Матрена ходила в сапогах на ток. По теплу работали босиком, но когда шли домой, насыпали в обувь немного зерна, так, чтобы не видно было. Шли, стараясь не хромать. А дома зерно мыли, запаривали и ели. Бригадир же делал вид, что ничего не замечает. Спасибо, добрый был бригадир, помог выжить.

Мать
Страшно матери смотреть на голодных детей. Как хоть чем-то заглушить голод, если их шестеро, а надо работать в колхозе, отдавая все силы? До весны своей картошки не хватало, а на посадку шли очистки с глазками. Весной жевали сочные сосновые побеги, травку-кисличку, собирали мерзлую картошку на полях, что обнажилась после зимы. Потом начинались покосы. Работникам в обед давали похлебку и четыреста граммов черного, но настоящего хлеба.
Мать заранее договаривалась с детьми, чтобы они приносили ей травяную лепешку. Она взамен отдавала свой хлеб. До того времени, когда она вернется, дети ждать не могли. Бережно несли старшие домой драгоценный кусочек, а потом на всех делили до последней крошки. Мать часто задерживалась в поле после работы: собирала мало-мальски съедобные растения, а то и созревающие зерна пшеницы, которые прятала в бутылку. А бутылку несла домой под юбкой на веревке, обвязав вокруг себя. Если поймают - не увидит она больше своих детей, которых всю жизнь учила не брать чужого...

Молитва
Моя тетя прожила долгую жизнь. Но никогда, рассказывая о военных годах, она не могла говорить без слез. Никогда не переставала удивляться: как смогли выжить? Ведь бывало так, что мать желала смерти своим детям. Кругом разруха, нечего есть, нет никаких лекарств в далекой заброшенной деревеньке, а дети заболели тифом. Мать мечется между ними, умирающими, отпаивает отваром трав, принесенной соседями сывороткой, стараясь сбить температуру и облегчить их страдания. А потом бросается на колени перед иконой и молится о том, чтобы Бог послал им всем избавление - смерть...
Но Бог не принял Святую Молитву Матери. Живы ее дети. Видно нет на ней тяжких грехов.

Надежда Бояркина
Мое военное детство
(мемуары)
Моё военное детство? Родилась  в Белогорске, Амурской области, в то время - Куйбышевка-Восточная.  Запомнилось, что жили трудно, но народ был очень добрый и отзывчивый. Помню, я зашла к соседям, а они кушали. И усадили меня за стол, налили какой-то суп. Он был почему-то черного цвета. Вкус его не помню. Но у мамы спросила, почему у них суп черного цвета.  Мама мне объяснила: потому что картошка была в земле зиму. Когда поле весной вспахали, то картофель оказался на пахоте, и людям позволили его собрать.
На начало войны нас в семье было четверо детей. Отец 1910 года рождения был мобилизован, но не отправлен на фронт, а, как специалист, обучал  молодых солдат вождению машин. Был на казарменном положении всю войну. Награжден медалью «За победу над Германией». Его трудовая книжка и медаль хранились у брата, но когда два года назад было наводнение, первый этаж его дома затопило, и все пришло в негодность.
Слово «победа» услышала от мамы. Она меня разбудила, была очень веселая. Радостно мне что-то говорила, и повторяла: «Победа! Победа!» Мы с ней выбежали на улицу, кругом было много народу, все были очень веселые, обнимались, все повторяли слово: Победа…
Еще одно воспоминание было, когда мама утром выходила на улице, смотрела, нет ли кого, лежащего на обочине дороги. Если кто-то лежал, она выносила кружку с чаем. Чай она делала из ягод  боярышника, она ягоды сушила и делала чай. Я спросила, зачем она это их поит чаем. Мама отвечала: «Человек охлял. Вот он попьет чай, полежит в тенечке, и снова пойдет». Вот так я услышала второе древнерусское слово охлял.
Вскоре после окончания войны в наш районный центр привезли пленных японцев. Я в силу своего возраста, этого, конечно, понимать не могла. Но в наш двор стали заходит чужие люди странной внешности, а мама с раннего утра тушила тыкву кусочками. Когда эти люди заходили, называли ее сестренка, я очень удивлялась, почему она сестренка этим людям. Вот тогда она сказала, что они японцы, и не умеют говорить по-русски, но слово сестренка знают. Они очень хотят кушать, но у нее ничего нет, кроме тыквы, вот она варит кусочки тыквы, чтобы было что дать, когда кто-нибудь попросит кушать. Вот так три слова я запомнила в связи с победой. Конечно, это совсем не то, и вовсе не о геройстве. Но я это написала, т.к. по прошествии времени, вспоминая эти годы, поняла, какие же великие люди -  русские. И супом из мерзлой картошки поделились с ребенком, и чай из боярышника ослабшим, и кусочки тыквы заранее готовила женщина: вдруг кому потребуется, вдруг, кому будет хуже, чем ей с четырьмя детьми.


Александр Харин
Ветеранам великой страны

Ветераны великой страны,
Я от сердца Вас всех поздравляю!
С светлым праздником нашей страны,
Что Россией сейчас называют.

И желаю Вам долго пожить,
И здоровья покрепче желаю.
О минувших годах не тужить,
Лишь счастливыми их вспоминая.

Был когда то Советский Союз,
Он незыблемым миру казался.
Да не вынес величия груз,
Сам собою на части распался.

И пошла наша жизнь под откос,
Без улыбок и радости прежней.
Каждый день мы решаем вопрос,
Как же выжить без веры с надеждой.

Ведь они окрыляли всегда,
И всегда позволяли гордиться,
Что нам счастье дано на века,
И вовеки беды не случится.

Ветераны великой страны,
Пусть Вас дети и внуки утешат.
Вы всегда были духом сильны,
Выше голову, носа не вешать!

Вам побольше уюта, тепла,
Пожелаю и жизни спокойной.
Чтоб она всем Вам в радость была,
Вы в стране, лучшей доли достойны!

Валерий Симаков
Кому-то надо было покалечить

Вдруг мелкий дождь.
Все молоком покрылось.
Страна опять
У бездны на краю,
И сердце, как
Динамо, закрутилось,
И свет упал
На голову мою!
О, те года?!
Великая Отчизна,
В глазах маячит
Светлый образ твой.
Ну, неужели
Мало было жизни
И радости
Тогда у нас с тобой?
Схватив меня,
Мне вывернули плечи.
Всё ведь иначе быть
Тогда в стране могло!
Кому-то надо
Было
Покалечить
Тогда
Мировоззрение
Моё!

Антонина Кухтина
Письма на фронт

Мы жили на Дальнем Востоке,
Где сопки, Амур и тайга,
А где-то в сраженьях жестоких
Отцы наши били врага.

Тот враг и хитёр, и коварен,
Но верили мы: победим!
Отец мой рабочий был парень –
Фашисту не справиться с ним.

Я тоже, как взрослый, трудился,
Чтоб в письмах отцу написать:
«Работать, как ты, научился,
Ещё научиться бы ждать.

Так бей же врага, что есть мочи,
Чтоб больше не смел приходить!
Мы любим и ждём тебя очень!
Ты должен, отец, победить!»

Летел треугольник измятый
Туда, где сраженье идёт.
А я был не в школе за партой –
Я утром спешил на завод.

Вот так мы врага победили,
Отцам шли на помощь сыны… –
Рассказывал дед мой Василий,
Мальчишка той страшной войны.

Папин подарок

Сделал мне папа лошадку-качалку:
«Сын! Получай скакуна!»
Всё, как положено: хвост из мочалки,
Грива, седло, стремена.

Трое нас на фотографии старой:
Я, мой отец и конёк.
Это был самый прекрасный подарок,
Самый счастливый денёк!

Как веселились мы все, а назавтра
В дом постучалась война.
Так вот закончились грубо, внезапно
Мирные те времена.

В шумной толпе на перроне вокзала
Папе махал я рукой.
«Только вернись…» - тихо мама шептала,
Слёзы катились рекой.

Шли похоронки, война не кончалась,
Стал сиротою и я.
Только всё также призывно качалась,
Мчалась лошадка моя.

В час, когда билась военная вьюга
В окна, пугая меня,
Как бы прожил я без лучшего друга,
Без боевого коня?

Сделал мне папа лошадку-качалку.
Праздник сгубила война.
Много утрачено в жизни – не жалко,
Жаль мне того скакуна.

Надежда Никифорова
Воспоминания (отрывок)

Я не помню войны, нет…
Помню лишь тот момент –
Всадник седой весь в пыли,
Летел, как стрела, по степи.

Запомнила я его крик,
Хоть было мне только три.
Сквозь слёзы, улыбку и плач –
Кричал он: «Победа! Мертв палач!»

Мать, плача, к нам подошла,
Молча всех трёх обняла,
Узелок из кармана взяла,
Гостинец нам всем поднесла…

Не сахар, не мёд, не халва,
В ручонки детишкам легла
Соль, что она пуще глаз берегла,
На радостях всю отдала…

Я помню - ладошки разжав,
Лизали мы соль, как нектар…
Победа! Победа! Победа!
Нет больше войны и запрета!

Виктор Вологжин
Дети войны

Память ещё не стёрта,
В сердце она жива.
Отцовские гимнастёрки,
Письма храним и слова,

Которые в душу запали,
Их век не забыть.
И нам талисманами стали,
Мы долго их будем чтить.

Наивные мальчишки
С открытой, крутой душой,
Тогда не читали книжки,
Мы жили сами собой.

И отдыха тоже не знали,
Трудились в поле, в цехах.
И как мы, мальчишки, мечтали
О добрых и сильных отцах.

Упрямые мальчуганы,
Оборванные сорванцы
Не признавали обманов,
А с правдою были на «ты».

Много пришлось изведать
И многое испытать,
Мы не просили хлеба,
Мы только могли мечтать.

Не знали, конечно, «обновок»,
Отцовская ласка нужней.
Мужское веское слово
Казалось нам клятвы сильней.

Нельзя мир лишить рассветов,
А солнце спрятать во тьму.
Зимою мы ждали лета,
А летом ждали зиму.

И вот оно слово «Победа!»
Набатом звучит в груди.
Победа, конец всем бедам.
Исполнились наши мечты.
 
Екатерина Симбирская
Не дождалась

В квартиру к нам зашла война
И увела главу семейства…
Гремела взрывами страна
И счастью не осталось места.

Три дочки на одно лицо
(На папу девочки похожи)
И с мамой вышли на крыльцо
Проститься с тем, кто всех дороже.

А мама вмиг окаменела,
Стояла, дочек обнимая.
С тоскою горькой вдаль глядела.
И слёз разлуки не скрывала.

Ей было тридцать. Молодая.
Её состарила война.
Пробилась прядь её седая,
А мужа всё ждала она.

Мужей дождались все соседки
А бараке по соседству с ней.
Она одна всё поднимала деток,
И боль разлуки та же в ней.

Давно окончилась война.
И дети взрослыми уж стали.
Но каждый вечер всё она
Выходит осмотреть те дали.

А вдруг появится он там
Её родной, что всех дороже,
По тем заросшимся следам…
И боль её всё та же гложет.