Начало прекрасной эпохи

Ты не здесь. Ты пока ещё с бездны зеленого дна
Созерцаешь меня, как во сне два конца полотна
Одного неизвестного целого. Ты там одна,
Словно в доме мой голос.
Я дожил до тебя. До известных потёмок в лесу.
До кругов под землёй и глазами, теней по лицу
И теней у тебя за спиной. Здесь по их образцу
Распускается лотос.

Как цветение истин взрывало в реторте сады
Или речь наполнялась удушьем горящей скирды,
Мне казалось, что я был хозяином жизни, а ты –
Послевкусием  зелья,
Пережившем, однако, меня самого на скрижаль.
Оказалось, что я имитировал время, а жаль,
Ведь я тот ещё был самоед, от истоков кружась
Наподобие змея.

Кто из нас между строк оказался в итоге мудрей?
Как заметит на входе в эпоху свою Водолей,
Наполняет великим свершением шарики дней
Водород, а не гелий.
Как по части грехов это, скажем, последний этап.
Иногда, наблюдая за рыбой во сне, я бы рад
Задержаться немного в природе такой, где я – раб,
Ты – мой преданный гений.

Но и этому миру сегодня приходит конец.
Поднимаясь над водами мертвых, как жук-плавунец,
Мне глаза застилает, как мумии, желтый  свинец
Миллиардного Ганга,
Что течёт за окном. Колосится на склонах ячмень.
Эти зёрна, рассыпавшись, переплетутся затем,
Что, похоже, и вправду без части твоей я, как тень
От былого гиганта.

А по кольцам на бивне и вовсе убогий баскак
На захваченных землях отрядами схожих макак,
Что полжизни молились на лик в отражении, как
На орудие пыток.
И награбив на серый, похожий на утро, парик,
Снова в мокрых пелёнках внимать начинает старик,
Как же много материи даром хранит материк,
Ненавидя избыток.

В наше время весь мусор дешевле отправить за риф.
Обращаясь к тебе, я загадил то место, где миф
Разбивает, как мачты, мужское начало, а нимф
Громоздит у штурвала.
Первый признак того, что уже переполненный трюм.
Я сижу в этой клетке в надежде, что шалости рун
Поведут самого меня следом танцующих пум,
Ну, не звать же шамана!

И не вверить же чашу рассудка врачу и весам,
Если нет чувства меры. Окликнув «откройся, сезам!»,
Слышишь эхо глухое в стене «помоги себе сам»,
А не голос за креслом,
Как должно быть в привычном кругу коллективных потуг.
Даже если потом ты сумеешь унять повитух,
Всё же каждому с нас не пристало отныне за двух
Оставаться в чудесном.

Там, где боги – убоги, а вещи – зловещи на вид,
Тебе в шкуре моей находиться потом предстоит.
Хорошо, что под шрамами тысячелетних обид
Я её одомашнил.
Ты поймёшь, как рыбак научился метать гарпуны
В потонувшие звезды на самом краю глубины,
Оставаясь при том замурованным заживо в сны
Малахитовой башни.

Схоже, будто в смертях леопарду приснился жираф,
Или меньше, чем тень от Давида, был сам Голиаф –
Так и мы разойдёмся по разные стороны, став
Волоском в бородавке
На щеках двух измотанных нищих вопросом жилья:
Ты – у местного старца, что с зеркалом спорит «ничья!»
При утрате последних видений и смысла, а я –
У запойной гадалки.

В «будь, что будет» что вызовет эта картина? – Восторг:
Человек, как колода из душ, переполненный  морг,
Из которого стол – лежебокому, сотни дорог
И ночлегов – калике!
Но не нам торговаться за образы прочих персон.
И не прах нам делить, не пути по отвесам, а сон,
Где нет смерти, а в гуще зелёной поя в унисон,
Я пустой и безликий.

Ты же стала святой. Но каких это стоило дел
Обывателю смертному в мягких объятиях дев,
Знают только сокрытые мыслями первых людей
Острова пеликаньи.
Как над трупом судачил алхимик – созрело вино.
В океане гармонии сферой янтарной давно
Ты плывешь на поверхность судьбы, меня тащат на дно
Философские камни.

Отряхнувшись от ночи глубокой, давай помолчим.
Дух витает над водами наших земных половин,
Выбирая тебя. Теперь ты с ним один на один,
Хотя нас было много.
Мне на завтра раскидывать карты, а вам – ходунки
По тоннелям в палате, в конце этой тёмной строки,
Где ни я, ни другой не подаст вам костлявой руки
В танце мертвого бога.