Юра. 1965-й

(отрывок из повести "Воспоминания без размышлений")

Юра был моим родным дядей, младшим братом мамы. В Энгельсе его знали почти все. Знали, потому что танцевал и пел он, наверное, лучше всех в городе. Ни одно культурное мероприятие, концерт или конкурс не обходились без его выступлений. Что и говорить, местная звезда. После армии, где он, кстати, тоже пел и танцевал в военном ансамбле, мой дядька устроился шофёром – развозить по утрам по магазинам хлеб, чтобы в свободное время все дни и ночи заниматься в местном клубе любимым делом. Пел он всё: от итальянских оперных арий до русских народных песен. Танцевал в том же неограниченном диапазоне. А если к этим умениям прибавить ещё довольно смазливую внешность и врождённый артистизм с фантастическим чувством юмора, то можно догадаться, что ни одна нормальная девушка не могла спокойно пройти мимо такого обилия мужских достоинств.
Когда в городском парке летом по воскресеньям устраивали танцы, Юра приходил на танцплощадку в идеально отглаженных белых сатиновых брюках и в модной ковбойской рубашке. А как иначе – сын портнихи! Безупречно начищенные зубным порошком парусиновые ботинки и набриолиненные волосы гармонично дополняли образ «первого парня на деревне». Разумеется, на танцплощадке равных ему не было. Юра приглашал на танец самую красивую особу женского пола и под восторженные взгляды публики кружил её, охмуряя и обволакивая своим дьявольским обаянием. Девушка млела, мякла и таяла… Юрка торжествовал…
Среди местной шпаны у него было очень много друзей, которые за все дядькины таланты любили, уважали его и по-доброму завидовали счастливчику. Вот эти-то друзья однажды и сыграли свою роковую роль в его судьбе.

В самый обычный летний вечер на берегу Волги шумной и весёлой компанией парни пили пиво. На разложенной мятой газете лежали раки и вобла. Кто-то оторвал клочок газеты вытереть руки и вдруг, громко засмеявшись, прочитал:
– Волжский Русский Народный Хор объявляет набор солистов... Юр, смотри, тут прямо про тебя написано. Вот ты бы им точно подошёл.
Газету с заметкой-объявлением тут же расправили и дали в руки дядьке.
– Ну да, только это же в Куйбышеве. Четыреста километров отсюда.
– А тебе что, слабО?
На «слабО» моего дядьку можно было купить элементарно просто. Его друзья, разумеется, это знали.
Уже через час популярный энгельсский артист приехал на железнодорожный вокзал и купил билет до города Куйбышева (ныне Самары).

В Волжский хор его приняли безо всяких разговоров. Новоиспеченный профессиональный певец позвонил домой через день, дабы успокоить сходящих с ума родственников, которые никак не могли понять, что можно вот так просто взять да и уехать в никуда с пятью рублями в кармане.
– Мам, меня в хор певцом приняли. Ты там уволься за меня и трудовую пришли. Ну, всё, целую…

Через год Волжский хор, где наш Юра работал уже солистом, приехал на гастроли в Москву. Выступления проходили в Концертном зале имени Чайковского, тогдашней репетиционной базе на то время самого крутого коллектива в стране – прославленного хора имени Пятницкого. Волжан принимали «на ура!». Аншлаги, цветы, банкеты… В последний день гастролей Юру попросили после концерта зайти к руководству принимающей стороны. Дядька третий раз на сцене «на бис» исполнил «Калинку», искупался в овациях зрительного зала, «махнул» за кулисами рюмку коньяка со своими ребятами и, как был, в концертном костюме, помчался к вызвавшему его директору.
В громадном административном кабинете, кроме концертного рояля, стоял такого же размера накрытый стол, за которым собрался весь музыкальный бомонд Москвы того времени, включая Зыкину, Левашова, Фурцеву, Шульженко и ещё пару десятков мировых имён. От такого количества звёздного люду, вмиг замолчавшего и обратившего на него свои взоры, влетевший с грохотом в кабинет дядька замер в дверях.
– А-а-а…. Вот и наш главный волжанин пожаловал, – подошла к остолбеневшему Юре очаровательная министр культуры Фурцева.
– Проходи к столу, не стесняйся. Валя, вот тебе и новый солист. Как он «Калинку» поёт, слышал?
Валя, то есть Валентин Сергеевич Левашов, художественный руководитель  хора имени Пятницкого, утвердительно кивнул, наливая коньяк в рюмку для дядьки.
– Юрка? А я – Валя. Ну, давай, выпьем за знакомство! И спой что-нибудь, если не очень устал.
Кто-то уселся за рояль.
– Начинай, я подыграю.
И Юрка выдал свою коронную русскую народную «Калинка, калинка, калинка моя…»!
Так он стал солистом самого знаменитого в СССР коллектива – Государственного академического русского народного хора им. М. Е. Пятницкого.

Звонил дядя не очень часто. Насколько это позволяла тогдашняя связь. Домашний телефон в то время в задрипанном Энгельсе был для нас непозволительной роскошью. И Юре нужно было отправить нам телеграмму, мол: «Вас вызывают, такого-то числа к такому-то часу нужно быть на телефонном междугородном переговорном узле…»

– Алло, мам, привет. Да я в Москве теперь. Прописка? У жены прописали. Она тоже у нас в хоре поёт. Тамарой зовут. Лучшая подруга Люси Зыкиной. Мы с Люсей, кстати, в одном подъезде на Кутузовском живём. Дружим. После Японии приедем к тебе знакомиться.

– Алло, мам, я в Саппоро. Где это? Сам не знаю. У чёрта на рогах. Бери Толика, и ко мне в Москву приезжайте, поживите там. Квартиру покараулите. А то мы потом в Канаду на два месяца полетим.

– Алло, мам. Привет из Нью-Йорка. У вас ночь? Извини, забыл. Нет, не голодаю. Едим нормально. Я с собой супов в пакетах сто штук взял, сухарей пять кило и колбасы копчёной десять палок. Валюту экономим. Что привезти, мам?

– Да что нам возить? Не надо ничего, сынок. Сам скорее приезжай…

- Алло, мам. Привет из Парижа…
- Алло, мам. Привет из Лондона…
- Алло, мам. Привет из Мехико…
- Алло, мам. Привет из Праги…
- Алло, мам. Привет из Монреаля…
- Алло, мам. Привет из Софии…

Дядька мотался по всему миру восемь или девять месяцев в году. А мы с моей бабулей, его матерью, несколько лет так и жили в столице, очень скучали по нашему артисту и якобы караулили его квартиру. На самом деле бабуля там ещё и работала. Она, профессиональная портниха, привозила с собой в Москву швейную машинку и здесь «обшивала» всех Юриных соседей, знакомых и многочисленных знакомых этих знакомых.

Зато Юрка жил в полное своё удовольствие, имея в то бесцветное советское время практически всё. Вот уж действительно: найди себе любимое дело, и ты не проработаешь ни дня… Когда он прилетал с гастролей домой и мы встречали его в Шереметьево-2, это было что-то. В зависимости от количества сэкономленной валюты, у каждого участника хора набиралось огромное количество багажа. Из-за границы везли всё подряд: магнитофоны, тюль в рулонах, газовые косынки, жвачку, мохеровые пальто, джинсы, пластинки, замшевые юбки, купальники, ковры, сервизы… За каждым сошедшим с трапа и получившим багаж прилетевшим человеком носильщики еле волокли по несколько переполненных тележек с раздутыми чемоданами. На стоянке такси в итоге творилось нечто невообразимое. Чемоданы, сумки, мешки, люди, шум, гам…
Дядька обычно заказывал себе пять машин, щедро давая таксистам чаевые. На четырёх такси ехали чемоданы, а в пятом – мы.
Потом мы с бабулей на несколько дней уезжали в свой родной Энгельс, навьюченные сумками с дядькиными заморскими подарками. И там раздавали почти всем подряд приветы из Москвы: чулки в сетку и пластмассовые запонки, жевательную резинку и яркую помаду, японские конфеты и мешочки смеха… Я до сих пор помню, как бурно наши удивленные соседи и друзья реагировали на эти мелочи.

Ну, чей портрет напечатали вчера в «Известиях»?
Ну, кого недавно в «Новогоднем огоньке» рядом с космонавтами показывали?
В семь лет я имел настоящие родные джинсы «Levi’s»… Кроссовки «Adidas» в шестидесятые были в сто раз круче самого навороченного автомобиля «Bentley» сегодня. А я в них пробегал всё детство. У матери был самый крутой купальник на пляже. У бабули – японские лакированные сапоги. Я выучил кучу слов на английском, испанском, французском. Монеты и купюры нескольких десятков стран лежали в моей копилке. Я даже был в курсе, где находится Фудзияма и из окна какого отеля она особенно хорошо видна. Я знал, что такое журнал «Playboy», портье, кабриолет и инфляция… А чего стоили новогодние ёлки в Кремле?

Ну конечно, это всё он, наш дядька. Он всегда помнил о нас. Но всегда отсутствовал. И никакие, даже самые лучшие шмотки не могли заменить его рядом с нами. Нам так тогда его не хватало…

Каждое лето Юра уходил в отпуск. Он любил бродить по Москве и повсюду таскал меня с собой. Изредка я помогал ему покупать пиво без очереди. Пиво продавали у Парка Культуры из огромной бочки на колёсах. Его разливали в кружки, банки и бидоны. Длинный хвост страждущих был не для нас. Мой дядька сквозь толпу пробирался к продавщице и слёзно просил народ разрешить налить кружечку для ребенка с пониженной, мол, кислотностью, ссылаясь при этом на якобы бросившую его распутную жену. Люди, стоявшие за пивом, всегда ржали над такой тупой выдумкой, но свой любимый напиток мы почти всегда получали.
Порой моё присутствие помогало ему ещё и с девушками знакомиться: жена от нас ушла, ребенка один выращиваю. Не справляюсь. Не отказались бы помочь? Хоть добрым словом? Иногда это срабатывало, и чувиха давала дядьке свой телефон.
Потом мы запросто заходили куда-нибудь на Петровку, 38 – к начальнику отделения, в бассейн «Москва» – к его директору, в слесарку к Михалычу – местному дворнику, в филармонию или в ресторан, просто так, поболтать, например, с Андреем Мироновым или Эдитой Пьехой… И всех он знал, и все и везде обожали и любили его, Юру из Пятницкого.

А потом отпуск кончался, и снова начинались гастроли, съёмки, интервью, телевидение, встречи, расставания…

Так продолжалось семь или восемь лет.
Потом дядька ушёл из хора, по каким-то своим личным причинам.
У него появилась другая работа в Москонцерте, другая жена, новая квартира, дети, торговля недвижимостью. Потом он работал от Нукусской филармонии. И там, по пьяни, случилась какая-то авария с разбитой по Юриной вине гастрольной аппаратурой. И тогда мы всей семьёй продавали что только можно, собирая космическую сумму, дабы покрыть дядькин долг.
Потом у него снова всё стало хорошо. А потом опять что-то пошло не так, снова так и опять не так.

И всю оставшуюся жизнь его потом так и метало из «так» в «не так» и обратно…
А вообще, если жизнь – зебра, то это про моего Юру.