Дневник. Грех ли?

Предлагаю оное обсудить. Обсуждение будет представлено на страницах литературной газеты Архангельской области.

  Ехал на велосипеде, вспоминал строчки Давида Самойлова: «Тянем, тянем слово залежалое, говорим и вяло и темно».
  Грех ли говорить в поэзии «залежалым словом»? Наверное, да. Что я испытываю, встречая банальную рифму, пустую декларацию любви, воинствующую агрессию графомана, преступно-бездарно пишущего о трагедии войны? Досаду. Раздражение. Даже гнев. Значит, «слово залежалое» – грех. Мне говорят: не читай. Не читать – это утопия. Мне дарят книги, я выпускаю две газеты, и мне присылают по «электронке» всякую «нетленку», я читаю анонсированные произведения на сайте Стихи.ру, я постоянно ищу новых авторов. Я выслушиваю потоки «залежалого» на различного рода литературных мероприятиях… В общем, как в песне – «не спрятаться, не скрыться».
  Мне кажется, нужно всё-таки говорить о греховности дурного слова, пустого, безвкусного, пресного. Особенно, когда оно покушается на любовь, природу, память. Ведь по-настоящему преступно писать о войне девальвированным донельзя языком! Об этих материях – или свежо или ничего.

Дай выстрадать стихотворенье!
Дай вышагать его! Потом,
Как потрясённое растенье,
Я буду шелестеть листом.

Я только завтра буду мастер,
И только завтра я пойму,
Какое привалило счастье
Глупцу, шуту, бог весть кому, –

Большую повесть поколенья
Шептать, нащупывая звук,
Шептать, дрожа от изумленья
И слёзы слизывая с губ.

  Это тоже Давид Самойлов. Мастер. Поэт. А какая требовательность за привалившее «счастье»! А тысячи и тысячи дуреют от ложно понятого намёка на вдохновение. И разносят срам «поэтический» по аудиториям, пичкая им головы стариков и детей, тем самым отвращая их от Слова. Грех это. Большой грех.
  Ехал, слушал птиц, разглядывал их, вспомнился Гумилёв с его «Жирафом». Вот ни одного слова о любви, а сколько нежности, заботы, «невидимых миру слёз» от жалости к любимой в нём!

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

  И ей в утешение дарится поэтом единственное в мире, красивейшее и живописно точное описание экзотического животного:

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полёт.

  А ещё есть «грациозная стройность», «волшебный узор» шкуры, «нега». И всё это позволяет принять как необходимый эпитет «изысканный». И в конце – снова касание бережное, охранительное, полное сочувствия (твои слёзы – мои слёзы):

Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

  А декларация любви, «заявление по поводу», её обозначение расхожими штампами убивает самоё Любовь.
  Грех это.
  А есть «магия простых слов», о ней писал литературовед А. Михайлов, размышляя о стихотворении Н. Рубцова «Тихая моя родина». Вот тут-то и самообманываются тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч авторов, думая: и я так могу. Ничего подобного! Взрывать обычное дано единицам. И снова Самойлов:

И понял я, что в мире нет
Затёртых слов или явлений.
Их существо до самых недр
Взрывает потрясённый гений.
И ветер необыкновенней,
Когда он ветер, а не ветр.

Люблю обычные слова,
Как неизведанные страны.
Они понятны лишь сперва,
Потом значенья их туманны.
Их протирают, как стекло,
И в этом наше ремесло.

  Читайте и перечитывайте, классику! – такими словами всегда завершает свою знаменитую передачу «Игра в бисер» литературовед Игорь Волгин.