Всё, шабаш, конец работы!

Всё, шабаш, конец работы!
Грянул долгожданный миг!
Вот пишу-четырёхсотый
И последний (?!) в жизни стих!

Кто же будет в нём героем?
А героем будет тот
Бедный рыцарь! Хоть не мой он,
Пушкина, тот не соврёт!

Тут и лад, и склад-всё точно,
А сюжет-ну просто сон!
Всё понятно, ясно, сочно,
Начинаю. Вот и он:
     * * *
"Жил на свете рыцарь бедный,
Молчаливый и простой,
С виду сумрачный и бледный,
Духом смелый и прямой.

Он имел одно виденье,
Непостижное уму,
И глубоко впечатленье
В сердце врезалось ему.

Путешествуя в Женеву,
На дороге у креста
Видел он Марию деву,
Матерь господа Христа.

С той поры, сгорев душою,
Он на женщин не смотрел,
И до гроба ни с одною
Молвить слова не хотел.

С той поры стальной решётки
Он с лица не подымал
И себе на шею чётки
Вместо шарфа привязал.

Несть мольбы Отцу, ни Сыну,
Ни святому Духу ввек
Не случалось паладину,
Странный был он человек.

Проводил он целы ночи
Перед ликом пресвятой,
Устремив к ней скорбны очи,
Тихо слёзы лья рекой.

Полон верой и любовью,
Верен набожной мечте,
Аве Матер Деи* кровью
Написал он на щите.

Между тем как паладины
Ввстречу трепетным врагам
По равнинам Палестины
Мчались, именуя дам,

Лумен коелум, санта Роза!**
Восклицал всех громче он,
И гнала его угроза
Мусульман со всех сторон.

Возвратясь в свой замок дальный,
Жил он строго заключён,
Всё влюблённый, всё печальный,
Без причастья умер он;

Между тем, как он кончался,
Дух лукавый подоспел,
Душу рыцаря сбирался
Бес тащить уж в свой предел:

Он де богу не молился,
Он не ведал-де поста,
Не путём-де волочился
Он за матушкой Христа.

Но пречистая сердечно
Заступилась за него
И впустила в царство вечно
Паладина своего."
     * * *
Стих не мой и это точно,
Но как-будто взят с меня
Этот рыцарь так, заочно,
Он мне просто, как родня.

Сколько духа, сколько силы
В этом образе чудном,
Что пронёс он до могилы
Верность и любовь в одном.

И снискал себе защиту
Он Марии пресвятой
Той любовью знаменитый,
Духом смелый и прямой.
       * * *