Монолог старого Дантеса

Ну вот и старость.
Все идет как надо.
Камин. Халат. Свеча. Вино. Бокал.
И кружит прошлогодним снегопадом
все то, о чем я думал и мечтал.
Бокал. Вино. Свеча. Халат. Так тихо
пощелкивает время на часах…
Как я кутил тогда в России лихо, -
при шпаге, эполетах и усах!
А он? Да очень жизнь любил, чего там.
Ну, гений. Гений тоже человек.
Кутил свободно, много и с охотой,
и плотских не чуждался он утех.
…У речки Черной (почему же – Черной?..)
сошлись на страшной шутке бытия…
Какой-то глупый, молодой и вздорный
в него стрелял. Но это разве я?..
Он раздражал меня. Угодник дамский,
любимец рифмы. О, какой поэт!
Я был красив. А он? Урод глазастый,
мне по плечо. А покорил весь свет.
А что я мог? И я – игрушка только,
орудие безжалостной судьбы.
А сколько б он прожил? Доделал сколько?
А может, исписался б? Может быть…
Договорился, мерзкий старикашка?..
Выходит, значит, я почти святой? –
он не убит, а от неславы спасся?
(когда бы все твердили: «Нет, не то…
Не то, не то!.. Прошли, наверно, сроки,
был гений, да весь вышел. Слава – груз!»)
Смотри-ка, значит, лезу я в пророки?
Сижу, топлю в бокале совесть, трус?
Да, старый трус. А помню, рисовался:
мазурка, дамы, стройный силуэт…
- Ах, дайте руку! –
и кружился в вальсе…
Живу зачем-то. А Поэта – нет…
О, полунегр, обласканный природой!
Перед тобой – лишь на колени встать…
Как он писал!.. И гордостью народа
Его всегда в России будут звать.
Он памятник воздвиг нерукотворный…
А я? А я – что создал и воздвиг!..
Под маскою придворною притворной
Я прятался, свидетель и должник.
Был молод, глуп. Конечно, объяснимо:
Кто не был молод, тот и не был глуп.
Но почему же не стрелял я мимо?..
Собою презираемый, гонимый…
Мне не примерить мученика нимба,
Я жив ещё, но, если честно, - труп.
Я не бежал. Почти что не боялся.
Ну что же, неплохой я был артист!
За правящими спинами скрывался,
За сплетнями, что Пушкин – скандалист.
Я подлость называл „защитой чести”,
И до сих пор я шамкаю о том.
А жаждал только глупой пошлой мести
За то, что перед ним я был – НИКТО...
Напишут, хоть писали уж немало,
что, дескать, был убийцею Дантес.
Навеки в хрестоматии попало…
Запачкался – в историю пролез…
… Он сразу как-то меньше стал,
согнулся
и рухнул в снег.
Но молча, как немой.
И плакал лекарь, горестно сутулясь,
шептал:
- Хотя бы довезти домой!..
И в свертке, как ребенка,
дядька принял,
в карете тихо на руках качал..
Когда Поэт жестокий мир покинул, -
ах, как он, старый, плакал и кричал!..
Наверно, больше всех?
Ведь с детства Сашу
лелея, как родного он любил.
Выходит, что же? Важно иль неважно?
И старого холопа погубил?
Долить вина!.. Хоть знаю, не поможет.
Засну быстрее только. Хорошо.
Ужели всех убийц так дума гложет?
Я тоже путь мучительный прошел.
Ну скоро ли конец? И что мне нужно?
С годами все душе моей больней.
Как там у Саши:
«Няня, где же кружка?»
Твердил он: «Сердцу будет веселей.»
Нет, дорогой.
Мне веселей не будет.
И что бы там и кто ни говорил,
страшней себя никто нас не осудит,
а я себя навек приговорил.
Все просто:
свечи, и зола в камине,
убогий шут с трясущейся рукой…
А он – живой. Навеки  и отныне.
Живой. Любимый.
Светлый. Молодой…