Бамбуков и бариста

Бамбуков шёл по ночному городу. Так получилось, что, хотя и ни к чему было сидеть на работе допоздна, он всё-таки просидел там до вечера. Долго объяснять. Сменщик сменщика не сменил своего сменщика. Так понятно? Думаю, нет. Отлично.
Он шёл, некрасивый, без четырёх шестидесятилетний, представлял себе, что курит и думал в основном – как бы скорее дойти. Транспорт не ходил. Из-за угла выскочила и стала плясать качучу кофейня «Все звёзды». Интересно, думал Бамбуков, имеются в виду вон те, в небе, или успешные создатели своего имиджа? А, неважно. Есть ещё полторы тыщи, и, хотя кофе мне, собственно, ни к чему, можно зайти и погреться.
Зашёл.
Зелёное всё в последнее время было у Бамбукова. И вот даже эта комнатка с барной стойкой была зелёная, как молодая листва. И волосы молоденькой припанкованной девушки-баристы – тоже были зелёные с одной стороны, а с другой их просто не было.
- Привет, - сказал Бамбуков.
Могли послать или обдать морозом. Это не для ночного Бурга и не для старика-Бамбукова приветствие: «привет».
Но сказали в ответ: «привет».
Бамбуков сел за столик и стал смотреть в меню, а на самом деле в окно, а сам всё вертел в голове эту строчку: «и сказали в ответ - привет». Вот так строчка, вот так так. Ты какой же зодиак? Ты, наверно, козерог? Вот тогда тебе хард-рок. Только завяжи шнурок. В голове твоей сурок. Ну-ка, ну-ка, скинь жирок. Перестань-ка жрать творог…
Заиграл хард. Девушка подошла и что-то спросила, а Бамбуков что-то тыкнул, и сразу забыл как называется. Горячее, а чего вам ещё надобно в такой дождь. Дождь? Неизвестно – был ли до этого дождь, но тут хлынул как из ведра. Как из маленьких детских великанских ванночек – порциями, лужами, и всё мимо Бамбукова, мимо баристы и мимо кассы. Потому что снаружи, а не внутри. Там дальше – живёт и плачет в глубине экрана твоё лицо, вспомнил Бамбуков, и, собственно, конечно имелось в виду лицо несчастного Баниониса, потерявшего любимую жену, а потом нашедшего другую в точности такую же, но совершенно другую. И снова потерявшего. И сжёгшего снова новую в десантной ракете. А она как ангел из табакерки – снова вот. И он плачет. Странно, что плачет, Гибарян – тот повесился. Подождал, когда выключат невесомость… Что-то я путаю. Ночь, кажется, да? Сгущалась и правда ночь. А Гибарян разве повесился?
Наступил сон, в котором сквозили стены и бариста была ты, а не какие-то зелёные волосы. Наступил этот сон Бамбукову на больную, фактически, мозоль. Этот дурацкий каламбур он смял и выкинул за окно, тем более, что именно в тот момент никакого окна-то и не было.
- Вот кофе. – сказала девушка. Она оказалась таней, или, вернее, леной, или уж на худой конец – верой, любовью и надеждой, что и было именно в этом порядке напечатано крупно на бэйджике, или как там называются эти таблички. Нет, не ты, думал Бамбуков, а просто милая девушка, не выдумывай. К тому же до того юная, милая и чужая, вся в каких-то сполохах и тенях, вся такая продуманная и модная, стильная и понятная. А если и нет, то пока это поймёшь – помрёшь, а это очень утомительно. Он хлебнул. О Господи…
- Кофе варится так, – сказал Бамбуков, - садитесь, я расскажу.
- Нет уж, - она коротко засмеялась, - не сяду, дела, а вы рассказывайте, только погромче. Я греметь буду.
И она ушла греметь, но оттуда, где гремела, всё-таки зыркала в Бамбуковскую мглу своими глазами, Бамбуков видел. И отмечал, что глаза вполне могли быть зелёными, и даже были зелёные, но скорее всего это просто цвет контактных линз… Он спокойно орал, перекрывая шум каких-то механизмов, разглагольствуя о разновидностях, которые неведомы знатокам арабики и робусты. О насестах, сколоченных дикими детьми и водружённых на пропановые трубы. О ядовитых сигаретах в руках этих детей, которые дети не желали выбрасывать, потому что думали, что есть два варианта: либо ты друг, либо ты старший товарищ, но со старшим товарищем они разве стали бы играть рок-н-ролл?! Приходилось терпеть сигареты с пропаном.
- Эпоха, - витийствовал Бамбуков, - эпоха прошла…
- Понятно, - кричала девушка откуда-то, - Ещё бы! Эпоха!
- Вот именно, - рассказывал Бамбуков.
И так далее.
Бамбуков не жалел красок. Уже появился в его квартире, едва протиснувшись, живой и здоровый Аркадий, а объяснять, что это только сон, Бамбуков не стал, а заказал очень маленькую рюмку абсента. Или она казалась такой маленькой. В этой зелёной тьме. Дождь всё плескался своими ванночками за толстым мокрым стеклом.
В конце концов грузный Аркадий и вправду мог пройти через Бамбуков коридорчик на Бамбукову кухню, где отлично можно было выпить кофе и даже коньяку. И он это сделал, в смысле, Аркадий, в смысле прошёл. В смысле Стругацкий. Во всяком случае Бамбуков это ясно видел, а потому заказал ещё одну рюмочку абсента, которая была и того меньше, её почти не было видно, она сливалась с темнотой и тонула в громадной ладони Бамбукова, который вдруг почувствовал необходимость, чтобы его звали просто Жорж. Понимаете? Просто. Он так и сказал. А девушку-баристу пусть зовут Рая. Или Аглая. Нет, Рая, конечно, аглая тут лишняя.
Вот так парочка! Аглая… Тьфу… Рая! Рая и Жорж. Просто Жорж.
- Всё-таки меня, наверно, зовут Аглая, - сказала бариста, но Жорж Бамбуков уже не слышал. Он просто шёл через эти мягкие стены, сквозящие как мокрый ночной воздух, с вкраплениями малюсеньких рыжих атомов кислорода. Или нет, рыжие – это углекислый газ, решил Бамбуков. Как мокрый воздух… Вот тебе и бариста. Это и был мокрый воздух, в котором Бамбуков восходил всё выше и выше и выше. И никакого бара «все звёзды», никакой Раи не было, хотяяяя…. И он вспомнил, как из угла неслось смешное привидение, и они с Раей обхихикали его, назвав Карлсоном, и привидение обиделось и ушло пешком в ближайший дремучий лесок, где продавались вкусные осенние овощи, потому что на самом деле это был подвальчик на углу… словом, на углу двух улиц. Кому надо – знает, конечно. Не хард-рок в это время играл, ошибка: струнный квартет. Вивальди. Да-да. Или даже Чикония.
Вот так абсент. Да и был ли то абсент? Нет, решил Бамбуков. Сие был не абсент. Сие была могучая Жидкость Жизни (нечего ржать!), безумный Эликсир Всего, смешанный с Дождём Лишних Пятниц. Не пьяниц, прошу заметить, а именно пятниц. А впрочем, некоторые считают, что лишними были четверги.
Или меня звали Жак…
Дальше и дальше думал Бамбуков, взлетая в дождь ночной. Проносясь грузным мокрым мешком в тяжёлой чёрной одежде над домами, подиумами, пандемониумами, брандмауэрами, элизиумами, пакгаузами и прочими непонятными и странными вещами ненужных ночных видений, размеров, размытых величин и – и у него очень уже кружилась голова, так что следовало измерить давление и в зависимости от того что там покажут – лечь спать, либо выпить чаю. И он лёг спать, а потом сразу выпил чаю, и уж после спокойно измерил давление, когда навстречу ему вышла забытая бариста.

- Ты забыл зонтик, – сказала она и протянула ему совершенно незнакомый оранжевый зонт.