Другая история

- Ну вот пожалел ты пустое дерево – и что.
- Сухое. Это был скелет.
- Да хоть эхо скелета. Ты помнишь – куда шёл?
- Забыл. Я знал, что что-нибудь да забуду.
- Только не надо строить из себя ходячую нелепость. Пожрать или там выпить ты не забываешь.
- Бутылка бывает нужна и сердцу…
- Своё сердце ты уже почти заспиртовал.
- Я как раз и должен был что-то забыть…
- Но не куда идёшь. И не кто ты такой.
- Эй, отстань.
- Да я-то отстану, а кто к тебе пристанет?
- Найдутся.
- Ну ты понял, да? Найдутся скелеты. Остальные потеряются. Рассказать тебе – как ты помрёшь?
 - Я бессмертный.
- Во-во. Именно так ты, похоже, и думаешь. А потом – раз – и голова в таз.
- Откуда я знаю, может ты тоже скелет, только замаскировался под меня самого. Под левое полушарие или под…
- Или под мозжечок.
- Знал, что ты вспомнишь о мозжечке.
- Потому что я не скелет, а ты сам, и ты это знаешь.
- Не-а. Я знаю только, что да, скелетом бываю и я сам, но это ничего не меняет.
- А ты и не хочешь ничего менять.
- Шизофреник.
 - Сам.

Она смотрела как он движется по пустой улице. Не, ну долго-то смотреть она не стала бы полюбому. Во-первых, это даже неприлично и невежливо. Во-вторых, неприятно. И в-третьих – время не резиновое. Куча дел. Птиц надо кормить, Город поливать, ухаживать за маленькими и большими баобабами. То есть не баобабами, а наоборот – розами.  А баобабы драть. К тому же следовало сохранять полную автономию. А он идёт и размахивает руками. И непонятно даже – трезвый ли, или всё-таки напился. Неужели снова напился? Ещё минут пять. Он должен научиться быть один во времени и в пространстве. В этом столетии, на этой планете. Иначе ничего не получится. Даже сейчас он пытается думать вместо неё и ей приписывает вот это всё, а у неё разве это в голове? Да совсем же нет. Ладно. Кажется, выжил.
Скелет его не убил. Можно ехать. Кто это думает? Она? Или не совсем? Или вообще не она? Подлетел скворечник с шашечками. Налетел ветер. Хлопнула фанерная дверца. Взревели тихие антигравы. Мы прилетаем с птицами, сказал как-то человек во сне. Там был мальчик. А она – тётенька. Он думает, что ангел. Не из книжки, а настоящий. Что если здесь бродят некоторые из них, то им просто приходится иметь человеческое тело, а чтобы не вызывать ненужные подозрения… Он так думает. Да разве известно на самом деле – кто она? Она может говорить, что человек. Она может даже думать, что человек. Ангелы не ходят в туалет. Нет? А вот и неизвестно. Уж если меняешь обмен веществ на земной и человеческий… Но что тогда остаётся от ангела? Смешной вопрос: всё кроме этого тела. Она не умеет думать, как люди. Она не умеет быть такой плохой и такой хорошей как люди. Она – ангел. Это не лучше и не хуже – это просто совсем другое. Для другого. Дети – тьфу… то есть – люди! Люди – могут позволить себе быть беззаботными. Но ангелы – если только пытаются – становятся чудовищами. Да нет же, и человек может стать чудовищем, но он скорее заболеет и умрёт. Однако вот и ангелы теперь болеют. Это противоядие против… Ну вы поняли.

Скворечник улетел. Он ничего не заметил. Он даже забыл, как победил скелета. Забыл сухое дерево. Он не мог забыть только, что он что-то забыл. «Я всё время что-то забываю, особенно весной!»
Он думал, что у него склероз. Теперь он снова забывал своё имя. Кто он? Рындин? Или Бамбуков? Гротескное какое-то было утро, а вечер полон тихого и непонятного, спокойного и безнадёжного, бессмысленного и бесконечного времени, времени, времени. Или это и есть отсутствие времени? Боже мой, надо вечно выполнять какие-то действия в рамках человеческого существования, быть Рындиным и Бамбуковым, бродить и сидеть, лежать и стоять, спать и кричать, включать и выключать…
Ещё утром ему казалось, что у сказки есть продолжение, но теперь он даже забыл - о чём эта сказка. Пришла темнота – и куда он шёл, и кто это там в скворечнике улетает навсегда в другую галактику?
Света становилось всё меньше и меньше. А вот строчек всё больше. Открыть окно и вспомнить как меня зовут. Кто я и куда шёл. И с кем всё это может происходить, если никого нет, кроме того, кто задаёт этот вопрос? Некто и есть никто. Повтори это и уходи.
Но некому уходить.
Скворечники, для чего вы сегодня собрались в стаи?
И сказали скворечники: иди, дядя, лечись.
И он пошёл. Но не лечиться, а спать.

Бывший скелет, а ныне сухое дерево пришло к Бамбукову ночью. Сначала он думал, что это сон. Дерево стояло в воздухе ни на чём, к тому же вверх тормашками. Его было отчётливо видно на фоне светлого неба. А небо было светлое потому что на горизонте и за горизонтом простирались в ширь и вдаль бесконечные теплицы УГМК. В теплицах зрели где-то там, говорят, и помидоры и прочая снедь – всю зиму. А небо светилось. И дерево без глаз смотрело прямо на Бамбукова, который отчего-то устал и нервно лежал в кровати и смотрел в окно. Простыня была неудобная и кусалась в бока. И всё вообще было неудобно и мучительно, но самым ужасным казалось это дерево. «Это Христос мог засушить смоковницу - и ничего. Бог ведь. А я? А я не Бог. Вот и морочаюсь всю ночь. То есть ворочаюсь. Зачем всё чешется?» - думал Бамбуков. И даже думал он, что, наверное, он снова больше не Бамбуков. И надо встать, одеться и что-нибудь предпринять.
Всё чесалось, но этого было мало, да и дело-то было не в том. А в том, что Бамбуков не знал – как ему превратить сухое дерево во что-то там ещё. Кончилась в нём сила. Скелет был сделан деревом от страха и злости, оттого что Бамбуков не желал умирать. Ну и да, ничего хорошего в том скелете, наверное, не было.  Но сухое дерево было вообще не пришей кобыле хвост. И вот висит и смотрит. Сделай меня теперь живым. Это-то Бамбуков понял, хотя не очень умел по-деревенски. В смысле – по-деревянному. Блин! По древесному. Совсем ты, Бамбуков, отупел. А ещё Бамбуков.
- Дерево, - сказал наконец Бамбуков, когда смог всё же уснуть и попасть в пространство, где с деревьями разговаривают запросто, - дерево, я ведь не знаю, как тебя оживить! Особенно если ты собираешься летать, а не расти на одном месте. Ферштейн?
- Ферштейн, - буркнуло дерево, - только ты всё выдумываешь и путаешь. Это тебе только так кажется, что ты не знаешь, а на деле всё известно. Так и было задумано. Ну-ка дунь на меня…
- Здесь стекло! – возмутился Бамбуков, - разобью же!
- Склеишь, - небрежно бросило дерево, и даже сплюнуло каким-то жёлудем или орехом, Бамбуков не разобрал в полусне.
- Ну ладно, - вздохнул Бамбуков, - куда тебя денешь. Держись-ка тогда.
Откуда-то он сразу узнал – что сейчас будет. Дуть он не собирался, но был у него другой способ. Старый-старый. Из детства, что ли. Из другого сна, где он учился искать дом на Той Стороне и был не Бамбуков, а почему-то Лёня Кац. Однако способ был приспособлен под огромные пространства…
- У меня же руки мокрые! Подожди! – сказали голосом Травушкиной из пустой кухни и другого пространства. Затем послышался звонкий весёлый смех, и Бамбуковский голос что-то ответил – шутку? – потом снова смех. У Бамбукова резко дёрнуло слева и стало давить. Ох, подумал Бамбуков, которому стало дышать не видно, ох. И надо спешить, надо скорее начинать с этим деревом. Сухое дерево за окном и смех Травушкиной во сне – вот этого нам только и… Вперёд, Франция! И Хоббитания… But how?!
- Очень просто, - донеслось из улетающего за горизонт скворечника. – очень проооо….
Бамбукова вынесло какой-то силой – воли, что ли? – из колючей и липкой от бессонницы простыни, которая на лету превращалась в древний, богом забытый спальник с полосатой начинкой. То есть не начинкой, а изнанкой. И не полосатой. А клетчатой… Да хватит!
Он уже стоял посредине тёмной кухни в трусах и смотрел на разгорающийся экран окна. Только что был в комнате – силу девать некуда, что ль? А окно разгоралось не на шутку белым днём тридцатилетней давности. Белым снежным днём без сердца и мозгов, в котором только и было, что даром обретённая свобода и короткие встречи с Невероятным. Но зато какие! С каким!
- Вооот оно…- шепнул себе на ухо старый молодой Бамбуков издаля и издавна, - вот оно, смотри… И делаааааааай!
- Сколько крику, - ответил новый старый Бамбуков, - да делаю-делаю, не шумите. И стал, не торопясь, поднимать руки туда, где был потолок. Он поднимал руки, а вокруг поднимался ветер. Вот что значит не курить табак некоторое время – мелькнуло в голове или где-то рядом.
Ветер был огромный. Бамбуков не знал, Бамбуков забыл, что бывают такие ветра. Этот ветер был не ветер Бамбукова. Это была чистая свобода. Сто градусов. Сто оборотов. Без примесей, без эмоций, без желаний, без порывов и неосуществимых мелочей и подробностей. Без оснований. Без начала и конца…
Бамбуков всё поднимал и поднимал руки кверху ладонями, и вот на него полетел хлам. Да-да. Прямо на него, как и тогда. Тридцать лет назад. Но что это был теперь за хлам!
- Просто замедли плёнку, - сказал режиссёр в очках. Рядом он был всё время, да?!
- Какую плёнку, плёнок давно не существует.
- А пофиг. Замедляй. Во-первых, так спасёшься. Во-вторых, успеешь разглядеть – что летит и почему именно оно.
- Нет уж, - сказал Бамбуков, - сам смотри на свой хлам. Я не идиот – смотреть в палантиры.
- Как знаешь, - просвистел воздух, а режиссёра и след простыл. Туда ему и дорога.
- Всё выше… и выше… и вы – ше! – пел Бамбуков, поднимая руки и превращаясь в согнутый ясеневый лук. Или look. Неважно. И то и другое!
- Воздух! - Пел Бамбуков. - Мне нужен воздух! Но сегодня был снег! И к тебе не пройдёшь! И они не пройдут! И мы не пройдём! Но пасаран! Воздух! Ложись! Я – такое дерево! Ты – другое дерево! Жаренное солнце больших городов! Breeze! Breeze in the air! Don’t be afraid to care! Воздух…
Воздух снёс практически всё. Во-всяком случае сильно очистил и отчистил всё окружающее и внутри находящееся. Ни одной настоящей подлости или гадости не пощадил. Вот какой ветер вызвал Бамбуков, а когда проснулся – сразу побежал смотреть- что же он натворил. И как раз вовремя. Дерево выдирало последний корень из бетонного неба, оно встряхивало листьями и шумело. Бетонные небесные куски падали и всё ломали. За бетонным каркасом была лазурь и глазурь. Где-там, ещё дальше, шли небольшие трамваи и дожди. Смеялась Травушкина и пылал закат. Закат пылал. На даче было это. Но пришлось снова проснуться.
Бамбуков встал и встряхнулся как сенбернар. Сон слетал с него водопадом капель Похоже на сон. Или это был звон? У ног валялся незнакомый спальник с клетчатой начинкой.
В кухне звенели посудой и напевали смешным птичьим голосом: «I wanna be loved by you… Pum-pu-pu-pooom…»
- Надеюсь, это-то не сон… - ворчал Бамбуков, натягивая джинсы.
Но пока он добирался до кухни, голос превратился в птичий пересвист. В кухне была только кошка.
- Что ж, - сказал Бамбуков, - зато дерево улетело.
Он сел на коричневый линолеум и исчез, чтобы не плакать.
Только ветерок гулял по кухне. Кошка мяукнула обиженно – а кто будет меня кормить?
- Вечером приду! – донеслось со двора.


…………………………………………………………..