Призрак ч2

Время ночное полно волшебства.
Стон у церковных дворов разразится
Ночью могила отдаст мертвеца.
Призраком он начинает резвиться.
Камень, свинец ли, но рухнут оковы,
Призраку школьный вселится восторг.
Шалости сменят порядок суровый
Хабеас Корпусом кончится торг.

А Нику очень хочется забыться, успокоиться.
К тому ещё депрессии болезненный Рекурр.
Рассказов тёмных тема в мозгу несчастном роется,
Избавиться так хочется, взять просто перекур.
И он лежал, обдумывал все страшные слова.
А в голове возникла видений разных призма.
Когда у ног кровати, читайте у столба
Воистину, поверил  он, что видел это… Призрак!

Яснее и яснее являлся страшный образ
Для взгляда изумлённого рос образ поминутно.
Был страшен измождённый, а даже его возраст
Нельзя предугадать совсем в такой картине мутной.
На длинных очень тонких и костлявых пальцах
Лохмотья белой ткани скрывающих всю ню.
Луна за облаками, как спутница скитальцев
В кровать светила Нику, светила в простыню!


Есть вещи, на которые вниманье не направлено.
Есть вещи, на которые привычный взгляд меняется.
Весной, что смыслом сдавлено,
Внезапно разрушается.
Нет, то не вид текстуры на вид довольно грубой.
И голова Горгоны в агонии не корчится.
На ней волос корона порою как-то глупа.
Как вид у Николаса в кровати и на корточках.

Покрылось тело всё испариною липкой,
Дрожали руки потные, держа кусок свечи.
Воск был горячим, а свет довольно зыбким.
Ник обжигая пальцы, свечу ту потушил.
Был удивлён короче он и на пределе нервы.
Раньше он уверенно справлялся как-то с бедами.
Теперь же был растерян на воздухе столь серном,
Откуда взялся воздух тот, совсем было неведомо.

А Призрак всё стоял пред ним, загадочно недвижим,
И мутный его образ размыт был, но чуть – чуть.
Вот борода со щёк его спускалась плавно ниже
Грядою распускалась, чуть прикрывая грудь.
Борозды серых бровей  у гостя столь ужасного. 
Всё как в рассказах в жизни прошедшей и иной.
Вдруг он из облика во тьме совсем неясного
Каким-то жестом манит сапожнику рукой.

Откуда же ты взялся такой отвратный облик?
Ник и хотел спросить его, но был немым язык.
И челюсти раздутые старались делать окрик,
Но вовсе  звука не было, лишь извергался рык.
А вот глаза зелёные как будто шар крыжовника.
Как будто это чучело какой-то обезьяны
Столбом застыло  ровненько?
Он задрожал испугано от страха постоянного.

А тут ещё худой его и длинный такой палец.
Теперь на дверь указывал, и посмотреть просил.
И образ этот прежних времён былых скиталец            
Фантома злого, страшного в сапожника вселил.
Печальная и старая бытует шутка тоже,
Что Призрак первым слов своих не скажет никогда,
Как дама церемонная пока ей не предложат
Ответить. И ответит тут, задумавшись, она.

Вот трусы, говорят, в таких особых случаях
Набраться могут мужества внезапно от отчаяния.
Потом поступки делают свои намного лучше,
Чем люди очень смелые совсем без страха таянья.
И он с кровати поднялся, рукой нащупал шило,
Встал осторожно на пол, стараясь не упасть,
За ним послушно двинулся, покинув место милое.
Шёл и тревожно чувствовал, что Призрак это власть.

Дверь на петлях тяжёлая с засовом деревянным
Скрипя, с тяжёлым грохотом внезапно отворилась.
Наружу сразу вышел попутчик его странный.
А в воздухе завеса тревожная носилась.
Он  поманил загадочно, взглянувши на Курган.
Вот лавка антикварная под яркою луною,
Серебряной и мягкой казалась сквозь туман,
Казалась формой призрачной, таинственной ночною.

Под арками у замка лежала тень неясная.
Решётки опускные скрывала сеть плюща.
Лишь памятью былого к тому ещё негласною.
Зубцы руин торчали из мрачного плаща.
Тут совы растревожено включились в перекличку,
Чтоб утренней Венере доставить своё творчество,
Казалось, что Николаса шагам успели лично.
А Ник ждал с интересом, когда всё это кончится.

В этой глубокой нише разлагающейся ткани
Наконец они достигают двора, темного и одинокого.
Унылым и пустынным им предстало здание,
Почерневшие стены в зарослях плюща жестокого.
Ночная птица взвизгнула со страданием
С тревогой на своём печальном троне.
Она смущена непрошеным вниманием.
Тем, что её сейчас зачем-то тронут!

По винтовой лестнице бесшумной поступью
Владелец лавки медленно так ступал.
Казалось, что он каждый поворот ощупью
Давно и уверенно с детства знал.
Как будто это место его проживания.
Домициль?  Как будто он здесь и рос.
Хотя Николас при всём своём старании,
Чуть не сломал, оступившись, свой нос.

А антиквар встал и хотел прервать молчание,
Заметив взгляд у Ника на железное кольцо,
Но тут певцы пробудились довольно ранние
И исказилось у Призрака молчавшее лицо.
Пронзительный рожок в свет звуки пускает
Как будто предвещает  он этим беду.
Дворян умерших уж сколько знает
Ужасный тот звук “Клок –дуд л – ду!”

Видение исчезло.  Ник стоял совсем один
Трепал его одежду ветер сквозь руины
Каким-то холодом зимних льдин.
Он снизу веял под одежды половину.
Что хуже, он не знал найти кольцо, где сможет.
Оплакивал судьбу свою несчастную бедняга.
Кольцо от люка только лишь оно, оно поможет
С ловушки выбраться, что уготовил мёртвый скряга.
 
-Что делать? он кричал: "решений нет.
Остаться здесь, в кромешной тьме ненастий?
О, была бы свеча, или хотя бы лунный свет!
К рассвету вырваться хочу из этой страха пасти”.
(почувствовал он тут хлопок ладонью по спине.)
Я днём приду сюда, чтоб памятно мне было.
Отметить как? А вот хотя бы по стене.
Сюда сейчас воткну в неё…я взял с собою шило.

И тут раздался крик с земли и таял где-то в небе.
О, он пока не стих казался нотой затяжного горя.
И это бури рев и тимберсов при этом скрежет
От мачты через гром среди бушующего моря.
Пока воды огромный вал, уверенный в себе,
По палубе тащит кричащую жертву от горя.
Всё это от того, что есть нужда в свече.
Ник Мейсон шило в стену сунул вскоре.

Испуг проникнул в Леди, то был ужасный крик.
Мечты лишился бедный Мейсон как-то сразу.
Ведь сон пропал мгновенно и так же как возник.
Богатства все исчезли, вернулся прежний разум.
Теперь Николас слушает с отводом глаз рассказы
Про “Призрака”, который его покой нарушил.
И вспоминает с горечью как был тогда наказан
Как миссис Мейсон сон подушкой с кресла душит.



"Призрак" является воспроизведением в Ingolsby легенды или веселье и чудеса. Ричард Харрис Барэм. London: Richard Bentley,