Стёклышкииздетства Слава богу, поехали

-Глянь, Николай, Арина по проулку,  молоньей летит. Никак запрягать пора, в Гилевку к поезду успеть надо. Таньку-то возьмешь?
Я от возмущения чуть язык не проглотила. Какие тут могут быть «возьмешь-не возьмешь»?? Люди чуть ли не с Японии едут, а они тары-бары растабаривают.
 Хорошо, что запыхавшаяся тетка Арина   сразу же заторопила отца, неспешно разбирающего сбрую:
- И скоко дён вы тута  шапериться будете?  Акромя, как на вокзале валандаться, гостям  и делать неча. Для того с Сахалину ехали, а как же!

-Чё заполошничать-то, Арин? Успеют. Коню корм задал, Танька с солнышком подскочила, сумку с вечера собрала.  Позавтракат вот Николай  и поедут.
Мать пригласила Арину за стол, а там уже густым  паром исходила уха. Отец супы любил. Неспешно и с удовольствием  хлебал их в любое время суток.
 Арина отмахнулась и уже застилала   телегу самоткаными узорчатыми дорожками, подпихивая под них сено. Гостям бока берегла, дорога не ближняя.
 Я  сидела на телеге, поглядывая то на коня, то на тятю.  Конь и то уже перебирал ногами и гривой встряхивал.
Слава богу, поехали.
 Всю дорогу отец мне рассказывал про гостей. 
-¬¬ Брат твой к тебе с семьей едет. Двоюродный. В чине военном, большом.  И дядька Иван, братена мой, гордится племянником  и семьей его. Сестры нашей, Марины, сынок-то к нам едет.
Брат-то брат, а про Сахалин неведомый ни слова. То про тетку Марину, как она в Волгограде жила, рассказывает, то опять про баевских родных, мне хорошо знакомых.
-Семья здоровущая была  у Ивана с Агафьей.  Братовья  Лексей,  Сашка, Володимир, Серега, да  Анна – старшая из них. Старшие в Новосибирск поуезжали, там поженились, детей народили. Да ишо Лексей  женился
 на Вере,  а дом в одной ограде с родителями. Сразу троих народили. Хучь из дому беги Агафье от забот.  За всю жизнь-то спокойного дня и не было.  Всё шум, да гвалт, да заботушка прокормить.
Коло  Агафьи с Иваном жила соседка,  Таня Синицына. Своих детей не было, рано овдовела. Агафья  и говорит: 
Хорошо Тане, никаких забот, сама поела, легла одна и проснулась без забот».
  А потом  наступили  праздники. Собрались  чуть не  враз вся фамилия,  баевские, новосибирские, да плотавские.  С подарками.
Агафья и говорит:
- Вот сходила к Тане, одна  одинешенька, валенки дырявые, печь коптит, в доме даже хлебом не пахнет. Отнесу ей стары  валенки, да хлеба, а ты уж, Ваня, печь у ней посмотри.
  Иван - то  и  смеется:
- Дак ты два  дня назад ей завидовала!
  - И то правда. А и  пущай, что  клеёнки на столе мне и на лето не хватат. Лишь бы было кому за столом сидеть, а мне на стол чо поставить.
 Слушала я и думала:
И у нас  дома так же  ведь было бы.  Да  мои сестры  и  братья  уехали друг за дружкой  в город далекий, Сальск, что  дальше Павлодара, в Ростовской области.
Только вот на Набережную, к сестре  Зое и бегаю. Витя, да Павлик, сыновья их с  Палычем - вот и вся родня. Хорошо, что тетка по матери, Арина, на соседней Лаптевке живет. Привечают  они меня с дядькой Андреем.
- Тять, ты свороток-то на Гилевку не проехал? Баево уже позади.
-Далёко ишо, Тань - и подстегивает Воронка.
Ну, думаю, сейчас про Сахалин начнет рассказывать.
А он всё про свое. Про родственников. «
- У нас, как год, так Федот. Ребятёшки друг за дружкой следом рожаются. Ты –то вот кака по счёту?
Считаю.
- Шестая, какая ж ещё?
- Одиннадцатая. Да первые, перед войной ишо, поумирали.  Глотошная тогда ходила.
 Молчим долго.  Я лежу на сене, глаза - в небо. 
 Там тоже дорога. Облачная. С самой Плотавы тянется. Вот кто-то потерял на этой дороге шапку, а сбоку и сапоги раскиданы. Это какой же растеряха там путешествует? И ветерок, тоже облачно-пуховый, чуть шевелит  мои волосы. И чуть вращает лопасти любимой игрушки -  трещотки. Похоже, и она прислушивается к нашим разговорам с тятей. Всю дорогу помалкивает. Отец давно ее мне сделал, когда в другие деревни уезжал печки класть, по вечерам и мастерил ее  в доме у чужих людей.  Вот и на телеге приделал для нее отверстие. Вставишь и слушаешь ее, разговорчивую. 
Потом, трещотка, наговоришься всласть. Перед гостями. Ехать - то поди, с гостями, шибче будем.
 -А ты знашь,  Тань, что Сахалин не Сахалин был, а  японская  провинция  Карафуто?
Отец добился своего. Я  и про Сахалин дождаться разговора никак не могла, а тут еще и  сама Япония в деле замешана.
-Замешана, Тань. Еще как замешана! Сахалин-то возвращать пришлось. Много лет под японцем был.
- Почему это?
-Половина Сахалина была  ненашенской, аккурат  поперек, по 50 параллели, и была   оттяпана. Михаил сказывал, на 40 лет.   Русско – японская  война в каком годе была?
Я захлопала глазами:
 -Тять, я ничо про это и не слыхала.
-Мала ишо.
 В 1905 годе.  Токо через два года   я у родителев родился.
-А  ты еще тять, расскажи, что знаешь о Сахалине.
-У гостя сахалинского, у Михаила, спросишь. Я мало что знаю.
 Помолчал и добавил:
-От Японии он щас Лаперузовым проливом токо отделен. А от нас, Большой земли, Татарским.
 А я и не знала, что живу на Большой земле.
- Богатая земля.  Одним боком к океану повернута, другим – ко всему  Востоку Дальнему.  Все  тама есть - и виноград дикий, и бамбук, и крабы, и рыба красная.
-Тять, а тять, чё-то  бок скололо. Мать наказывала в Гилевке пилюли купить.  Отец озабоченно глянул на меня. Воронок побежал быстрее.  А мне того и надо.
-Тань, отгадай загадку: спит - не на кровати, сидит  - не на стуле, за обедом не знает ни ножа, ни вилки.»
-¬ Медведь что-ли?
Не, Таня. японец это. Миша сказывал.
То - ли доедем мы сегодня до Гилевки этой? Никакого терпения уже нету – гости расчудесные к нам едут. А отец продолжает:
Мы вот как дома дрова заготавливам, скажи?
Ну, как-как - в лес едем.
 Да, нет. Привезли уже. Дальше чо делам?
Сколачиваешь козлы, зовешь мать и пилите.
Вот. А японец один пилит.
Как это? - вытаращиваю глаза, и забыв про бок, рукой повторяю движения пилы. Я пробовала. У одной не получится.
- И пила друга у них, и японцы - други. Терпеливы шибко.
- Знашь, чо ему надо не забыть, когда пилить собирается?
- Наверно, ножовку - точить пилу.
- Не-а. Подушку.
Подушка-то тута при чем?! Даже Воронок на тятю покосился.
- Подушка из собачьей шкуры. Непромокаемая. Садится японец,  на землю ли, на снег ли,  возле бревна - на подушку и потихоньку подергивает  свою маленькую однорукую пилу  по бревну.
- И ничё у него не выйдет! Сиди - не сиди.
- Да нет, Миша сказывал - вечером  десяток испиленных  бревен лежит на земле.
- Тять, а мы с тобой на Сахалин поедем?
Отец помолчал.
- Поедешь. Вырастешь и поедешь. Все там разузнай как следоват. Само главно разузнай, как японец один, без грузчиков полны сани с прицепом бревен нагружат.
Я удивленно глянула на тятю:
- А с тобой  в лес каки таки грузчики ездят?  Кто тебе там  воз нагружает, да веревками перевязывает?
- Так-то, Тань, так. Да охота узнать про японский тобик.
- Про чо?
 - Багор такой у них для загрузки в одиночку.
Впереди уже виднелись избы, лаяли собаки  и орали петухи.
Гилевка. Вот уж кому везет, так это гилевским жителям. Лежишь утром в кровати, да надумал: А не съездить ли мне на Сахалин? Сел на поезд. И покатил себе  на Сахалин, а то и на Камчатку.
 -Тять, сильно дорогой билет на Сахалин?
 - А туды поезда не ходют.
Вот те на…
- А наши-то как едут?
 - Дык они сначала самолетом.
Поняла, что отец и спрашивать у матери  про такую поездку не будет. И не материного «выдумляешь» побаивается.  Накладно шибко. Не по карману.
… Приехали.  Дядька, как дядька. Тетка, как тетка. Только ребятишки задаваки неслухменные.  Да и не шибко надо. Я  с усердием разглядывала дядь Мишины карманы. На обратную дорогу денег-то тоже много надо. И где они? Чо-то не видно.
Погрузились на телегу.  А эти задаваки коня боятся. Смешные. И на телеге не умеют сидеть. Сели верхом на сено, руками ухватились за бока телеги. Руки-то  - аж посинели. Еще на самолетах летают! Пришлось растолкать им маленько сено, да показать, как  ноги опустить между жердочек боковых у телеги. Понравилось им. Вместе хохотали. От щекотки. Придорожная  высокая трава пригибалась под босыми пятками. Не сразу разулись. Глядя на меня. Трещотка весело  стрекотала. Облака бежали за нами, еле успевая.
Тятя чо-то там расспрашивал гостей.
-Арина посулила баню к приезду стопить. К ним пойдем.
Повернулся к нам.
- Тань, Воронка не пужайте. Шибко хохочете.
-Тять, надо говорить: «Сильно хохочете».
-Не глянется, не слухай. 
 И замолчал.  Примолкла и я.
-Дядь Коль, набздаем   на каменку, напаримся вдоволь - и на гужевку!
Меня хуже каменки  паром прошибло. Тяти постеснялась… И тятей ведь ни разу не назвала, как только гостей встретили.
-Тять, мамка с теткой Ариной поди уж упластались, шанежки, да пироги стряпают.
Теть Света повернулась ко мне с другого бока телеги.
-Тань, какое запашистое разнотравье, да разноцветье  вокруг. Как хорошо-то!
-Это кашки цветут, всем запахам запах.
- Вот так и слова, Тань. У каждого свой цвет и запах. Вот едем мимо поля. Красивое, зеленое. Культурное. Его посеяли, его обрабатывали. А разноцветья нет, ароматов разных нет.
Твои родители - это яркий разнотравный луг. И сохранить бы нам каждую травинку в нем.
 Запомнила  я эту историю.  Как не запомнить - щеки, как маков цвет.
Михаил поковырялся в своем багаже.
- Ребятня, а ну пошебаршите там  с Таней фантиками.
Про Сахалин и Японию помалкиваю. Пока. До застолья после бани. Слушать - не переслушать будет. Отец расспросит.
Повернули на нашу улицу. Мать встречает. У распахнутых ворот.  В новом платке и фартуке.  Прибранные длиннющие черные косы   и смородиновые глаза. Хорошо дома! И вкусно! И гостинцы необыкновенны,  и блины к ним пригодились!
Утром - за груздями. В согру калиновую.
Слава богу, гости приехали!