Об уличных хамах и пузатых мужиках

 Скрипнули тормоза и на малолюдной улочке Риги впритык к бордюру тротуара, меж новых легковушек, приткнулся старенький, изрядно  поколесивший по миру, ухоженный джипик. Я и сын вылезли из машины.
Имея опыт длительного сидения за рулём с годами выработалась привычка, как вылез  из машины  расправь грудь.  Пара неспешных наклонов шеи вправо-влево.  Дежурная, ни к чему не обязывающая улыбка. И потягиваясь,  скользящим взглядом осмотреться вокруг.  Старые суставы щелкнули, спина выпрямилась и приятно заныла.  Нажал на кнопочку брелка – мигнула  поворотниками сигнализация, щёлкнули замки дверей – авто закрыт. Обернулся. Сын стоял около  запаски  укреплённой на задней двери джипа,  неспешно покуривал  и  с кем-то переговаривался по смартфону.
Подождав пару минут, пока сын закончит телефонный разговор, я подошёл к нему и сказал несколько напутственных фраз,  по-отцовски  приобнял  и собрался  вернуться, сесть в  машину и  ехать дальше по своим делам.
Но  прежде, проводил взглядом сына, дожидаясь, пока  он скроется за поворотом улицы.  И только повернулся сесть в  машину, как за моей спиной раздались бранные слова двух языков. Гадость прозвучала  в тиши улицы  контрастно  громко и членораздельно ясно, чтобы я  обязательно услышал: «Мауки* пидарные…»

 В нескольких шагах от меня стоял мужчина старше женщины  бальзаковского возраста, но явно, шестой десяток  ещё не успел распечатать,  вроде и не сильно жизнью жёванный, но с внешностью броской помятости. Плотно сжав рот, он  в упор смотрел на меня.
Прищуренные блёклой синевы глаза  от яркого солнца слезились.  Этакая литературная карикатура на вшивую интеллигенцию – книжная иллюстрация  воплоти комедийного кино шагнувшая в серые будни провинциальной европейской столицы. Роста по латвийским меркам среднего.  Без очков и усов. Шея и щёки  лишь местами чисто  выбриты.  Вокруг седеющей хлипкой  бородки свисающей длинной метёлкой, краснели раздражением разодранные прыщи - верный признак тупого и грязного лезвия опасной бритвы, которым недавно побрились.
Тонкие плотно сжатые губы  сместили рот чуток вправо в презрительной кривой ухмылке, над которой крючком изогнулся длинный тонкий нос, без синевы прожилок, но с волоснёй торчащей из растопыренных ноздрей.
Острый лоб загорел чуток темнее, чем покрытые пушком залысины.  Глянец лобной лысины, убегающий в пушок волос, бликами лучей солнца застенчиво подмигивал  плешиной макушке. Ранняя седина разбавила некогда чёрные  волосы искрящимся на солнце серебром, а  виски вообще  стали сивыми. Видать назло плешине и  залысинам остатки волос  были длинные, тонкие и сальные,  но с   аккуратно подстриженными  кончиками. Чтоб длиннющие жирные волосы не рассыпались и не мешали, а  создавали иллюзию волосатости небрежно взлохмаченной головы, их   зачесали назад,  за уши.  В попытке спрятать седину, волосы старательно, но неумело попытались закрасить специальной краской.  Краска  сбилась в комки  и осыпалась на уши и шею, глаз резало мерзкое воображение, что из волос сыплются малюсенькие насекомые…
Кремовая рубашка с короткими рукавами хомутом ворота болталась на худой шее, а выпирающий кадык  конвульсивно задёргался, мужчина нервно проглотил слюну.  Максимовский** пакет в левой худющей руке оттопырился торчащей из него ручкой зонтика, а правая рука, с множеством мелких родимых пятнышек и бородавок, придерживала болтающуюся на длинном тонком ремешке через плечо,  маленькую   пузатую светло-жёлтую  сумочку с накладным кармашком.  В лучах майского солнца сумочка издавала матовый отблеск добротной  кожи.  Мятые, давно утратившие и забывшие заботу утюга узкие бежевого цвета брюки были изрядно коротки, как и требовал писк моды.  Белые с тёмной полоской  носки прятались в летние туфли из парусины, которые из-за стоптанных каблуков скривились, а уличная грязь окрасила в  серый цвет с черневшими носами.

 Мне, мужику, почтив шести  десятков годков с животом борца сумо , ростом метр восемьдесят с гаком,  резко повернуться и задеть пузом хама скривившего в презрении лицо, не пустошное, а самое, что ни на есть благое дело.
Отлетев где-то на метр иль два,  упёршись  одной рукой в асфальт, незадачливый оскорбитель блуждает глумливым взглядом.
Я этак со знанием дела и с расстановкой,  нечаянно спотыкаюсь, ведь пузо – тобой нелюбимая, но тяжесть родного жира, от которого избавиться рад, да эта зараза лишь  растёт, а не исчезает. Так вот, эта годами дрессированная пивом сволочь – пузо, от столкновения по хозяйскому разумению искусно, а может, глядя со стороны  - потешно, болтает всем телом, кажется, вот-вот и здоровенный мужик примет  горизонтальное положение. Всё сильнее раскачиваюсь. Ухты-юхты, боже мой,  теряю последние крохи равновесия,  делаю  шажок, ещё один  иль два и…, падаю. Надо же случиться такому невезению, ну какая-такая, приключилась оказия, прямо всей тяжестью ста с лишним кило живого веса на физиономию хама,  пусть запомнится  плешивой нравственности  скудоумия блуд.

 Зафиксировав свершившийся факт падения,  и слегка поёрзав под хрипы стонов-вздохов с  хаотичным  толканием рук, чуток откатываюсь с брыкающегося тела, этак невзначай цепляя  локтем лицо оскорбителя.  В нос стараюсь не попасть –  пойдёт кровь, а в крови оба перепачкаемся.
Пытаюсь «нечаянно» рукавом локтя пройтись от губ, по щеке к уху.  Мужичонка завизжал,  давясь слюной, вспоминая пришедшие на ум ярчайшей сути слова русского и латышского языка.
Пытаюсь подняться. Встаю на колено, а для этого нужно упереться ладонью или локтем. Упираюсь  на лежащее подо мной лицо, как-то само получилось  -  прямо в губы.  По моим меркам центнер вес небольшой, коль не гнилые зубы, то выдюжат. Подымаюсь.
Окинул взглядом мужичка.  Да есть помятость  у тяжко поднимающейся  фигуры.  Имеются   дефекты физиономии без особых увечий.  Если  извинится за предоставленные мне неудобства, то этим всё и закончится.
Чтоб предотвратить тявкающее возмущение, воспроизвожу с нарастающей громкостью монолог по-русски, вспомнив дух  90-х,  аж память нахлынула воспоминаниями,  железобетонный слог сам полился милым говором, аж чувствую, как  ветровка в малиновый пиджак превращается,  а от доброты моих слов  размякнет  лоб любого двуногого  барана.
Суть слов пришедших из 90-х хлынувшая вначале высоченным фонтаном, уже не скользит, а устало, без пафоса, медленно и тихо застревает меж ушей мужичка. У собеседника появилась неловкость даже за то, чего не совершали  его родственники, что-то под нос бормочет,  видно оправдывается, чуток нервно подёргивается  -  съедает окончания слов, слюной истекает, давится, да мне он уже без интересу.
Я небрежно кивнул рукой – хватит. Тот замолк. Уж как-то непривычно, когда   тишина давит хлюпающими вздохами.
У помятой покрасневшей рожи  от ужаса вываливаются глаза.  Во взгляде    не притаился, а рвётся  наружу первородный животный   страх. Я с ним прощаюсь,   мол, уши уже распухли слушать, проехали и забыли, хрен с ним,  оправдания приняты, хоть  он и изгадил  моё настроение.
Про настроение сказал от души, ни  на  капельку не солгал.
Сел в  старенький джипик. Тихонько заурчал мотор и я медленно набирая скорость поехал прочь через зеркало поглядывая назад .  Мужичонка приподнялся, опёрся  спиной  о стену дома и  сморщил  лицо в благодарной, прощальной улыбке…




*мауки  ( нецензурная лексика латышского языка, мн. число) – особи очень-очень лёгкого поведения.
**максимовский пакет – большой целлофановый пакет белого цвета с изображением логотипа  сети магазинов Maxima в Латвии.



Рига.2017 год.