Птицы летели на север

Я  успел снять с отмелей свои рыболовные снасти, и теперь, свесив ноги, сидел на краю телеги. Ждал возвращения с ночных  разливов   Фадеева. Пахло волглыми камышами,  монотонно журчал неподалеку ручей, уныло чиликал  кулик перевозчик, сладко храпел рядом со мной под шубой рыбак.
     Фадеев задерживался.  Я уже устал глядеть на дрожание черных кустов над водой, на неподвижные степные зарева. Из сырых потемок неприютно дуло в спину. Я осторожно прилег в ногах спящего рыбака и закрыл глаза. Запряженная лошадь всхрапывала, жадно хрустела сеном,  переминалась,   тянула  в стороны оглобли. Телегу мягко разворачивало,  звездный узор кружился над нами. Сквозь чуткую дремоту был  слышен плеск воды под ногами рыбаков.
      Потом полусонные, облепив в предрассветной красноватой мгле подводу с двух сторон, и придерживаясь за ее борта, мы шли домой. Отощавшая за зиму лошадка прогибалась спиной, оступаясь в ручьях. В сырых мешках шевелилась живая  рыба, скрипела упряжь, колеса резали пропитанную влагой талую землю. Мужики курили.  Отгоняя сон, вели разговоры.
             Фадеев   уверенно вел под уздцы  лошадь и мне, казалось, что тепло и удобно ему в его потертом ватнике и высоких болотных сапогах. Он поворачивал ко мне оживленное разговором лицо, и горячо становилось на душе от благодарности, что говорит он со мной с доверительной отцовской простотой.
             -Я тоже в молодости лез в самую глухомань.  Однажды уехал работать лесничим в тайгу. И знаешь куда? Есть такая река в Тюменской области- Демьянка. Ты, поди, про такую и не слышал. Это правый приток Иртыша севернее Тобольска.  И поселок с таким же  названием стоит на ее берегу- Демьянка. Ну приехал,  устроился,  а дело было как раз весной. Гуси летели на север,  у рыбы самый  нерест. Талая вода к самым дворам подпирала. В первое же утро вышел на крыльцо.
            Бог ты мой!  Солнце. Тайга в ста шагах!  В затопленном талой водой   огороде щука круги разводит. Побежал скорей  за  мелкашкой,  и прямо с крыльца - хлесь. Взвесил потом эту щуку,  восемь килограммов потянула. Вообще на Оби тогда много было дичи и рыбы.
         Он помолчал
          -Особенно  любил я пострелять глухарей в августе, когда мясо у них еще нежное и не отдает хвоей. На Демьянке, как раз то, о чем ты мечтаешь: глухарь, рябчик, рыба, утка, но холодно там,  наст до конца апреля держит,  да и места там есть такие дикие, что ни на каком моторе туда не попадешь. А там самые ягоды и грибы.
     -А что за  народ там?
    -Не знаю, как сейчас, а тогда в Демьянке  жили честные люди. Идешь,  бывало по лесу,  глядишь, на сучке ружье висит, тут же патронташ.  День висит, другой. Хозяин своими делами в поселке занимается, знает, никто его фузею не тронет. Другой раз сосед скажет: «Рыба нужна? Сходи, проверь мою мордушку, улов возьми себе». Но не дай бог, заглянешь в чужую сеть, могли и убить.
    -Вы были женаты?
     -Жена моя работала там же  в Демьянке продавцом. Веришь, потеряла однажды ключ от замка к дверям магазина. Вырвали пробой, а запасной замок  не сразу нашли. Так целую неделю дверь в  магазин только шестом подпиралась,  и никто ни разу не залез. Или вот опять про охоту. Мы здесь охотимся то там, то сям. А в Демьянке  все угодья были закреплены за отдельными семьями. Если сядет, скажем, глухарь, против моего двора- то уж никто не посмеет подойти к нему с ружьем, кроме меня. Такие, брат, порядки там были.
      -В этом есть определенная справедливость.
       -Еще бы. Как без нее! Однажды осенью приехали к нам тюменские охотники. Подошли ко мне. Спросили,  можно ли им поохотиться на моем участке на рябчика. Я разрешил. Взяли они тогда у меня тысячу штук этой птицы.
      -Говорят, простота хуже воровства,- заметил шагающий рядом с нами Щербаков Иван,-  поди, здорово они тогда проредили твой участок.
     -Нельзя быть собакой на сене. И сам не гам и другим не дам, а рябчика я вообще то и за серьезную дичь не считал. Глухарь другое дело.
     Я знал, что  сторонний охотник, приезжая на чей- то промысловый участок обычно с пустыми руками к его хозяину не подходит  и  промолчал.
      Окончательно рассвело. Мы вышли на разбитую колесами  дорогу. Перед нами во всю свою ширь открылась гигантская  чаша весенней равнины. Берега  синеющих озер проплешисто желтили  камыши.
       И летели на север птицы. Клиньями, длинными вереницами, гибкими рваными цепями     летели в синеве неба  большие стаи   казарки. С  полуденных морей, на  далекий оттаивающий север.  К полярным широтам, к своим гнездовьям, оставленных ими осенью. За версту был  слышен слитный шум  их многочисленных крыльев.
     -Ш..ш...ш..ш...ш...
     Вожаки вели свои косяки над позеленевшими лесами, над очистившимися ото льда озерами  как по компасу, и только  хвост  сотенной ватаги, то вдруг изгибался  волной, то закручивался в спираль, то  вновь вытягивался в одну  устремленную к цели  прерывистую линию.
    Какая-нибудь из молодых  нетерпеливых птиц от волнения или любопытства вырывалась вдруг  из строя,  набирала высоту,  или уходила в сторону. Следуя инстинкту  следования,  ее движение повторяли другие, и вся цепь  начинала  плавно изгибаться в небе, закручивалась хвостом Змея Горыныча.  Но все это происходило на  полной скорости. Вперед, вперед только вперед, за неподвижно синеющие леса, за черные увалы, за росстани, где укрытый холодными туманами, среди озер и камышей, ждал их заветный уголок земли.
   Задрав головы, мы с волнением провожали взглядами улетающих птиц.
    -Казара пошла,- восхищенно заметил Фадеев. Значит скоро лето.

на авторском фото: птицы летят на север