Дважды убитому - Павлику Морозову

Лютее свирепой собаки,
ни проблеска в каждом души,
родня – упыри, вурдалаки:
распять, искромсать, задушить.

Ни вправо, ни влево – не деться.
О, небушко – мама, укрой!
Не слышит. Свершилось злодейство.
Пролилась невинная кровь.

Но что для убийства причиной?
А это уж – как объяснить.
И вот преподносят личину,
что вечно ты будешь носить.

Тебе суждено прописаться
в тот мерзкий смердящий кагал
за смелое отцепродавство
(которого не совершал).

Посмертная наглая ретушь
(«Как скажут, а мы – вуаля!»).
Не сможет одёрнуть: «Что брешешь?»
погибший писаку-враля.

Геройский синклит пионеров…
Казённая лживая речь!
Ведь ты пионером и не был,
тебя не успели вовлечь…

Да что там и было отваги,
коль просто, не пряча лица,
признал на суде, что бумаги
писал под диктовку отца?

Всего только это реченье...
Что в нём? Не донос, не навет.
Большое ль имело значенье?
Как лично мне кажется, нет.

Откуда ж в родне эта лютость?
Не знаю. Судить не могу.
Для них это - сиюминутность,
а я - на другом берегу.

В паучьих тенётах мир дремлет,
кузнечики что-то куют…
А дура-общественность внемлет
в привычке глотать, что дают.

Рисована линия долга.
Сокрыта скрижаль бытия.
Убит и посмертно оболган –
такая планида твоя.