И потому, когда я стану тенью...

Мне убыванье наше скрасить нечем...
О, если б я тебя заверить мог,
что где-то ждёт нас время новой встречи
куда на больший и счастливый срок!

Пора утихнуть... Вот была бы милость,
прощенье затянувшейся вины,
что в срок земной любовь не поместилась...
Мы жизнью всё в себе изжить должны.

Печальное моё несовпаденье
усталости с переполненьем чувств...
И потому, когда я стану тенью,
в пустое я томленье превращусь, -

как имя, что затеряно в склерозе,
стучащееся в память со слезой,
иль трудное дыхание в предгрозье
с неразразившейся потом грозой.

         *   *   *

Оторвусь от песенного дела,
словно от скалы каменотёс...
Как моё веселье постарело!
В смехе уж не та природа слёз.

Отбылось всё, что до слёз смешно мне.
Смех, как стал я падок на слезу.
Сны и явь кричат мне: "Вспомни! Вспомни!".
Всё я помню и, как крест, несу.

Нет мне дела до отжатых хроник.
Я живое воскрешу на свет.
О, как вас однажды это тронет,
что измучил в памяти поэт!

   
          *   *   *

Очередной весны начало
присущих чувств круговорот
впервые в жизни разорвало,
открыв для многого уход.
Качнув уже пушистой вербой,
всему во мне даётся знак -
пускай умрёт надежда первой,
самообман сводя во мрак.
Меня всё меньше остаётся,
любви и вере вопреки,
под этим в пыл входящим солнцем,
где вверх гляжу из-под руки.
И нет ни облачка, ни тучи -
одно мельканье Божьих птах.
И я один. И, словно с кручи,
взлетаю - только свист в ушах.