Это случилось под вечер, в районе шести...

Это случилось под вечер, в районе шести.
Папа на маму кричал за закрытою дверью.
Я в коридоре стоял, не решаясь войти,
Чувствуя нервную колкую боль в подреберье.

Голос отца заполнял гулким эхом весь дом.
Изредка слышались тихие мамины всхлипы.
Страх пробирался под кожу, а там, за окном,
Пели скворцы, и цвели ароматные липы.

Мне так хотелось сбежать и шагнуть в пустоту,
Воздух вдохнуть за секунду до полного краха.
Я прижимал рефлекторно ладони ко рту,
Чтобы случайно не вскрикнуть от боли и страха.

Крики давили, безбожно сжимали виски.
Я ощущал неизбежность печальных событий.
Это пространство не дом, а стальные тиски.
Мы в западне, из которой так просто не выйти.

Громкий, неистовый стон, а за ним - тишина.
Но от неё холодок пробежался по телу.
Было понятно одно: прекратилась война.
Скрипнула дверь, и я сделал два шага несмело.

Стол перевёрнут, приёмник разбит в пух и прах,
Но до того беспорядка мне не было дела.
В центре гостиной мой папа держал на руках
Тёплое, но бездыханное мамино тело.

Стрелки настенных часов не сбавляли свой бег.
Папа смотрел на меня и не двигался с места.
Тот обезумевший взгляд я запомнил навек,
В нём не осталось ни злости былой, ни протеста.

Дальше всё было как в лучших сюжетах новелл:
Скорая помощь, полиция, вздохи соседей.
Папа бессвязно шептал: "Я не мог... не хотел...".
После - детдом и слезинки на клетчатом пледе.

Больше отца я не встретил на длинном пути,
Хоть и мечтал поначалу с ним рядом согреться.
Вряд ли друг друга когда-нибудь смогут спасти
Два человека с огромною раною в сердце.

Мама приходит ночами в мой мир из руин,
Просит быть сильным и даже не думать сдаваться,
Крепко целует и шепчет, что я не один.
И я ей верю, как в те роковые двенадцать.

Часто меняются лица вокруг, города,
Но я по-прежнему чувствую жгучую муку.
Как бы вас жизнь ни пыталась сломить, никогда
Не поднимайте, прошу вас, на женщину руку.