В его глазах чернильные крюки...
Над зеброй клавишной склоняясь ключом басовым,
Застывший композитор, невесомый
Роняет слёз скрипичных угольки.
Казалось бы, он мог любой сквозь тишь
Изысканно признаться в партитуре
В любых оттенках чувств, но этой дуре! –
Ведь ей же так, без слов, – не объяснишь.
А, впрочем, толку – в звуке ли, в строке,
Когда «люблю, пойми, мне больно, страшно» –
Не внятней, чем при Вавилонской башне,
Звучит на недоступном языке!
Увы, её душе неведом слух.
Да есть ли в ней душа?! Ведь тот, кто ищет
Забавы лишь, и ни черта не слышит
Ни сердцем, ни умом, – не тот ли глух?
Известно, музыка растёт из мук.
Но чтобы из таких – когда б сказали,
Он сразу бы вином талант свой залил,
Чтоб сердцу недоступен был бы звук.
На клавишах ресниц искрится соль,
Крошась в тиши на звуки неустанно.
Расстроенные нервы нотным станом
Пронзительно свела тоска-бемоль.
Свидетельство о публикации №119032104759