Незажившие раны

Друзья, представляю Вам подборку стихов,
написанных в разные годы, под названием "Незажившие раны".

Буду рада Вашему вниманию и отзывам.

С уважением, автор



эпохальное

было время –  была пионеркой:
тонконогой, звонкой, лихой,
и летела эпоха фанеркой -
ни хорошей была, ни плохой.
а потом, в 90-е годы,
в уголках из-под красных знамён,
мы плевали на дружбу народов
и курили с подругой вдвоём.
предки вязли в насущных вопросах,
матеря горбачёвский процесс,
мы носили джинсу и начёсы
а в колонках орал "Эйс оф Бейз".
в зомбиящике – булькала каша:
Кастанеда, Чумак, НЛО...
пил «Роял» разведённый папаша
и не только папаша – село!

на газетных развалах вокзала
покупали с собой «Спид-инфо»:
вся страна с упоеньем читала
про любовь и измены в дефолт.

все подруги давно уже тётки,
кой-кого уже нет, кажись...

так и хряпнуть бы литр водки
за почти позабытую
жизнь!

***  ***  ***

вечернее

март на дворе –
промозгло, холодно,
от скуки вечер пьёт сто грамм,
а мы живём в плену у города:
я тут живу, ты где-то там.
просторен стал и тих до одури
квартиры узкий коридор:
в нём жалок вид
промокшей обуви,
да не об этом разговор.

давно перегорела лампочка,
в кармане на концерт билет…

мы есть с тобой
на фотокарточках,

а больше нас
нигде и нет.

***  ***  ***

стародавнее

этот дом –
деревянные стены
и раскидистый клён под окном
грустно смотрит на двор осенний,
ожидая с весною слом.
уже сняты оконные рамы,
в запустелом провале окна
мне видны
незажившие раны,
и чужие слышны имена.
коммуналка и малосемейка,
коридорной системы быт,
у подъезда стояла скамейка,
и скрипели ступеньки навзрыд.
здесь звенело беспечно детство
и от старших братьёв вослед
малышне доставался в наследство –
трёхколёсный велосипед.
в стародавнем зелёном мае
дом, воспрянув
от зимнего сна,
чем-то вспугнутой птичьей стаей
дорожил и любил без ума.

я стою перед ним виновато
под осенним холодным дождём,

мы безумную боль утраты

с ним оплакиваем
вдвоём.

***  ***  ***

выпускное

я когда-то юной выпускницей,
надевала белый фартук в школу,
и летела сумасшедшей птицей
к неизвестной жизни своей новой.
лыбился влюблённый одноклассник,
мы любить с ним собирались вечно,
майский день сиял, как медный тазик,
и галдела школота беспечно.
красовались девочки-нимфетки
простотой и скромностью наряда,
умилённые, в платки рыдали предки,
восхищаясь, каждый своим чадом.
вальс гремел над школьною площадкой,
яблони цвели в садах и груши,

и стихи тогда в моих тетрадках
были проще, искренней и лучше.

***  ***  ***

дорожное

вокзал промок
и каждый здесь
вселенской неприкаянностью болен,
приснился друг,
погибший по весне,
я ткнулась в пустоту его ладоней.
на полустанке, кутаясь в пальто,
усатый дядя курит сигарету,
и отражает тусклое стекло
соседа, погружённого в газету.
у проводницы на лице печать
печали, нелюбви и алкоголя,
кто не умеет вовремя прощать,
тот погибает в омуте запоя.

зашарпан тамбур. Сыро и темно.
першит в груди от сквозняка и слога,

фонарь глядит в открытое окно,

как будто глаз
всевидящего
бога.

***  ***  ***

наследственное

вновь переклинило
где-то в башке – сбои в ряду хромосом.
шила едва ль утаишь в мешке,
видно в любой сезон.
видно наследственность – правда, плоха:
папа любил алкоголь...

всё-то приданое: строчка стиха
да головная боль.

***  *** ***

возрастное

двадцатилетний – и срок без сроку,
и голос звонок, и телом худ,
и если смотришь на профиль сбоку,
то он светлее всех взятых Будд.
и белый флаг, и ворота настежь,
когда из сотни лучших мужчин,
двадцатилетнего ты глотаешь,
как соль в пустыне,
как яд стрихнин.
не задавая моральных вопросов,
целуясь сладко, почти назло,
ты застреваешь легко и просто
серёжкой в ухе его сквозном.

ты на затылке его побритом
рукою ищешь вчерашний день.

стрихнин подействовал, ты – убита,
и от свиданья одна мигрень.


в качестве заключения

что толку думать: «я равен богу»,
раз не прощаешь всю жизнь врага,
когда не видишь в руке подмогу,
соседа держишь за дурака.
что толку думать, что ты - свободен,
раз год за годом один маршрут,
раз, потакая своей природе,
впадаешь в ересь и липкий блуд.

и жизнь подобие тяжкой битвы,
где не творец ты, а просто тварь,

где разбивая свой лоб в молитве,

не знаешь попросту,
где алтарь.