Герои спят вечным сном 59

Начало:
http://www.stihi.ru/2018/11/04/8041
Предыдущее:
http://www.stihi.ru/2019/03/13/175   

ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТАЯ
ПРЕЖНИЕ ПОРЯДКИ

И уверовали все, которые были предуставлены к вечной жизни.
Деяния святых апостолов

Светлицы решили надстроить у каждого «борова». Андрей по кровле подавал доски плотникам, поэтому с господствующей высоты видел обе сцены. Лариска – дура без подмесу, кто б сомневался. При уверенности во внешних данных – все кругом обязаны поклоняться, и галимо-творческий подход! Впрочем, не лезет за периметр, избегает прямых конфликтов, если мозги ей сосредоточишь, способна лучше многих достигнуть поставленной цели. А плавает! Воще. Улов для неё – разновидность лужи, в мелкую воду прыжок – без осечек, хоть камни там!

Новиковский же! Несчастлив по жизни. Брехня, что евреи – приспособленцы. В отличие от Ларки, не имеющий опоры ни справа ни слева малый должен бы, хоть из чувства самосохранения поглядывать вокруг, ан – нету: «Я» – пупок, а «ты» – волосина. Это у него прям на роже написано.

Едва остыл, сейчас – за прежнее. Нет, чтоб в ряд войти, работой увлечься. Немцы, и те поняли. Этот же! Федосу «болон» - полбеды; Мите тычок – кругом беда. Подумать только – ровню нашёл, и от чего спасся? От самоуважения для начала.

Андрей с Васей – анфимкины «довески», хорошо знают третью школу, включая «подковёрный» расклад. Эмилию Марковну тоже знают. Толковая тётка во всём, кроме сына: чуть чо – защищать кидалась, разбираться вплоть до исключения из пионеров, а по сути – будто знамя несла (не смей трогать). Выучился, называется, перед лицом войны обеспечен избранностью до самых глаз.

Один человек попрекнул Сократа, поедающего корешки, дескать, если бы служил господину, кушал бы добрую еду. Сократ ответил: "если бы тебе было довольно кореньев, то не было бы надобности служить". Не в этом ли счастье?
Служить или довольствоваться. Есть ли инако? Да есть – опрометью бечь, куда случайность толкнёт.

Леонид - «Гадкий Утёнок» *со знаком «минус». Детёнышу лебедя предлагали посредством шерсти пускать искры» или нести яйца, но он (в отличие от пионера Новиковского) умел добыть пищу на болоте, избегать опасностей и не шибко много об себе понимал, кроме предназначения летать и плавать. Лёнька же навык в противопоставлении окружающим: один перед всеми. На том упёртый, и чем выгребать, - вот вопрос.

«Мозг человека образованного, то есть способного воспринимать поток печатной информации, легко поддаётся "перепайке" и манипулированию», где-то читал Андрей. Где? Во вражеской какой-нибудь книге, или по радио слышал (не нашему, должно быть), потому что у нас: «Учиться, Учиться и ещё раз – Учиться!».

Чтоб перепайка сработала, надо при пытливом уме воспитать веру в непогрешимость печатного слова. Она же наоборот - стабильно крепка у малограмотных, ведь «ну кА ты! Столь трудов, сделать книгу, и во имя чего!»

Это с одной стороны, а с другой – дремучесть: «нас не касается; живём, как предки жили; ведём, как спокон вели». Но и дремучими манипулировать можно. Возьми хоть крестьянские бунты. Что они, если не манипуляция ловкачей на подготовленной лишениями почве?

Ну, ладно. Пусть будет так. Почему бы и нет! Поставлена задача: допросить Новиковского, как самого сохранного с тем, чтобы на основании полученных сведений выработать способ возвращения к нормальной жизни его и других ребят. Странные они, Акуля говорит: «интеллект смятый». На вопрос: «как жилось», отвечали: «хорошо».

Новиковский промолчал. Поэтому выяснение в лоб - не прокатит. Тормознёт испугом, постесняется.
Нужны подробности, мелочи, случайно всплывшие приметки. Следовательно, исподволь надо, меж слов. Для того служат некие сакральные фразы, посредством которых дознаватель настраивается на одну волну с испытуемым, входит в один ритм дыхания.

***

- Помоги. – Вася Деменков несёт готовый скрутиться лоскут смазанного клеем полотна. – Молодец. Сюда прикладывай.
Леон помнит: это – агитлист. Под отмытую рентгеновскую плёнку можно бумажки всовывать, объявления разные. Рядом белая доска: на ней пишут углём. Разгрома у немцев не вышло. Прежние порядки возвращаются. Интересно, что с ним сделают, какое отведут место?

Мальчика Леон не знает, хотя видел в крайний день за вётлами. - Ты Буканин? – Спросил.
- Нет.
- За кого дрался?
- Побегать с меньшими. Стало быть – за Буканиных.
- Я нечаянно ударил тебя в живот, - потупился Леон, и до сих пор страдаешь? Прости, пожалуйста.

- Разве ты? – Проглотил недоумение Деменок и хотел возразить: «вообще не били», да стало занятно, куда вырулит разговор. - Сколь понимаю, - сказал, - аппендицит – инфекция. От удара мог бы разлиться. Это – уже перитонит, а у меня обыкновенный был, самый простой.

- Вырезали?
- Ага. Потом шов воспалился. Теперь должно пройти.

«Фигасе заливает! – Едва ни поперхнулся Глущенков Вася, едва ни обозначил присутствие за перегородкой. – Надо же! От малыша комулятив словил, а следопыту – под дыхало! Да ещё так, чтоб разрыв внутренних органов».

- Зачем вот это вот! – Леон пнул кулаком хрустнувшую плёнку. – Формализм! Глупость! У вас тоже агитошник есть?
- Нету. Ясенев - больш… «шая семья» - хотел сказать Деменок и осёкся. Нельзя. Семьями назывались группы в Ступанках. Испугает. – Больше народу здесь, - произнёс, - сложно объяснять каждому.

- А «Тюрьма»?
- Какая тюрьма?
- Комната за провинности – крупу перебирать.

- Впервые слышу. Наш отец мигнёт, и довольно: впредь подумаешь, баловать ли.
- Злой?
- Нет. Но лучше не связываться, особенно за пустяки. Не понимаю! – Случайный собеседник Леона глянул, будто щас родился. – Зачем такая несправедливость! – прошептал.

Опачки! Вот она – стойка! Замер «охотничий пёс». Тело напряжено, хвост поднят, уши насторожились, поджата передняя лапа.
- Кого ни возьми, куда ни глянь, - мёдом по Леонову сердцу поплыло родное-далёкое, - всяк себе гребёт. Одна курица – от себя, чтоб глаза не запорошить, остальным же и стыд без убытка.
- Да. Замечал, - согласился Леон, - только тем и занимаются.

Деменок почуял удачу! Есть. Выход на стартовую. Знак подай, и во все тяжкие бросится обличитель. Доказательством - взгляд. Следует поработать над позой, постукивая снизу по хвосту.

«Я – такой же, из тех же, - это называется, – кругом глупцы, бездельники, зависть…» И пошёл себе, солнцем палимый, печь пирожки Парфентич. – А разница в негодяях там или тут какова? – Спросил.

Стосковавшийся по «своим» «лебедёныш» раскрылся листом на ладони, - большая разница, - говорит, - Те умные, образованные. Всё у них по науке, и, не напрягаясь, можно жить.

- Кютюфь! – Едва слышно подсвистнул Вася Глущенков, подавши тёзке знак: действуй, мол, записываю. Надо же! Палец ушиб, перевязать зашёл и – в стенографисты. Не знаешь, твоё дело, откуда чо выскочит.

Допрос начался. Обоим Васям (ведущему и секретарю) следует заткнуть впечатления, ухлопать оценку, потому что спрашивают о вещах, не совместимых с названием «человек», и надо все до капельки выяснить.

Зачем люди стесняются возраста и роста! Глущенкову Степанычу - тринадцать; выглядит, будто десять; всерьёз не воспринимает никто; можно хныкать, канючить, напуганным кутёнком под забором сидеть; Сыня карманному ремеслу научил, настоящий беспризорник! Куда хошь ступай! С самообороной - порядок; движется – будьте-нате; немецкий – почти без акцента. Поэтому везде уж был, всё видел, на базарах в городу – прост таки завсегдатай. «Жёлтый дом» - и тот не за семью печатями. Но даже его откровение Лёньки проняло до синевы губ. Спасли слёзы, хлынувшие широкой волной, дали возможность сглотнуть ком.

Оказывается, ничего страшного в Ступанской школе не случилось. Операция? Пустяк. Зажило (в отличие от аппендицита), поскольку - профессионалы; проникновение в задний проход очень приятно, а уколы избавляют от досад. Сейчас бы следовало сделать укол, потому что подкатывает тоска. Ни с чего она подкатывает, из-за всего на свете, а сопляк этот накасался, и всем всё похрен до того, что никто никому не нужен.

Солнце к полудню подбирается; ярче там; Оба хорошо видны сквозь щель в занавеси. Деменок – фирма! Ни мускулом не дёрнулся, просто глядит, спокойно. – Как же, - спрашивает, - будешь? Ведь нету здесь уколов и нигде их нет.

- Стерпеть придётся, - отвечает Леон, - только лучше, чтоб вообще никто не трогал.
- Я им скажу. Меня послушают. - Леон мигнул страхом. – Ни про вон чего, - уточнил Вася, - а чтоб не трогали. Уколы, должно быть, всем делали, все маяться будут.

- Куда их отвезли?
- Не знаю. Тебя Галина Оставила, как своего, Мирон – тоже. Ошибка на счёт пофига. Бессильны помочь, это да. Перетерпеть – мудрое решение. Ещё Акулю надо слушать. Она, может, питьё какое-нибудь придумает или занятие.

Живи без опаски с моей стороны: слово твоё умерло; От меня, по крайней мере, никто не узнает. Сам решай, как с этим быть. Нужда явится во мне, вот телефон. Перекажи, подбегу.

***

Бастиан всё понял. Глядит, как текут по нелинованной бумаге строки, бледнеет и вытягивается лицо стенографиста. «Про лабораторию рассказывает кастрат. Не отвечает на вопросы, а сам говорит, с полной откровенностью. Нечто новое о случившемся или о себе, и чего теперь ждать?»

Щёлкнули дверью; ушли; мальчик сложил и сунул листы за пазуху, отвернулся к окну. До чего ему страшно, и соплеменники Бастиана причиной. Следует нечто сделать. Следует выйти. Ганс отодвинул ткань, шагнул в показавшуюся чрезвычайно большой комнату.

«Тот, Кого я забыл – вспомнись», - прозвучал невесть откуда голос старика. Правильно. Если чрезмерен поток событий, каждое из которых способно раздавить, надо забыть всё, кроме единственной ценности, единственной капли.

«скажи мне, - велел вдове пророк, - что есть у тебя в доме? Она сказала: нет у рабы твоей ничего в доме, кроме сосуда с елеем». * Божья милость – этот елей. Лишь она удержит сердце от разрыва в скорбях, а при довольстве и славе - подавно.

Хранила женщина глоток веры в неоставление. Принесли сыновья сосудов. Елей не иссяк до тех пор, пока подавались сосуды. Нет сосуда – некуда Господню помощь принять.

Ветхозаветному семейству материальную нужду покрыть понадобилось, а Гансу требуется неиссякаемый источник в том времени и месте, куда поставлен. Значит, главное - «Вспомнись». Каждую минуту следует иметь наготове сосуд, веровать, что не один, близко Господь. Тогда подоспеет поддержка, хоть и разверзнутся бездны.

***

Выпрямился. Выдохнул. Легче? Нет. Устойчивей? Нормальнее? Пожалуй. Только что такое! Удар по мозгам - визг поросёнка под ножом; грохот. Бастиан оборачивается. Вошедший (почему-то с другой стороны) кастрат, уронив стул, со стола прыгает на печь, забивается в угол, отгородившись подушкой, застывает сгустком ужаса.

«Что там! Меня испугаться до такой степени!» - Глядит Бастиан и видит на полу в солнечном квадрате свернувшуюся кольцом большую чёрную змею.

- Чего орёшь! – выскочил из горенки Вася Глущенков. – Это же Натрикс! Иди сюда, змеиное отродье! – Протягивает руку, шевелит пальцами. Ответ предсказуем (для Васи, конечно) и ошеломителен, если чем-то ещё можно Леона ошеломить.

Уж кладёт головушку поверх ладони, ползёт, обвивает запястье, карабкается вверх, сжимаясь и растягиваясь, будто пружина.
- Натрикс! Глупая кишка! – Верещит от странных прикосновений Вася. - Умница! Не поймал тебя никто! Не убил! Бабонька! Эвона! – Кажет руку в окно идущей мимо Гане. – Смотри, чо у нас есть!

Леон растёр щёки, пальцами прикрыл глаза. «Слава тебе, Господи, - выдохнул Глущенок. - Полное счастье! Упорядочена важность случая. На ум Лёньке не придёт после Натрикса выяснять, кто где был, куда и откуда вышел.

- Правда что ли! – Ганя примчалась на крыльях ветра, поставила середь пола блюдце с молоком. – Бедное создание, - сказала, - Вот уж про тебя точно забыли. Прости, Господа ради. Творилось-то чего! Грач улетел; бусленят забрали ночью; змеев же! Где искать? А вот я гляжу… Как думаешь, внучек, полу какого эта рептилия?

- Самка, - подтвердил догадку Вася, непраздная.
- Куда её? Скоро уж яйца класть. Перепрелыши выгорели, сеновалов - кот наплакал. Придумать бы, а то ведь уйдёт в поисках места. Эх! Змиева дочь! Допивай. Чего смотришь? До капельки, милая. Поросят за тобой нету.

- Это как же получается, - спросил Леон, - домашняя змея, что ли?
- Ручная, Давно живёт, ужонком помню. Я, знаешь ли, прежде тоже боялась, а вышла сюда и оценила их. Дружелюбные создания, беззащитны против человека. Брать руками – нет, а так – уважаю

- За что уважать! «Лучшая Змея, по мне, ни к чёрту не годится», * вспомнил классика Леон.
- Польза от пресмыкающихся очевидна, возразила Ганя, - хлебушек наш охраняют, особенно сей год. Видал бы, сколь мышат народилось! По войне-то каждое зерно считано. Кошке там не пройти, где ужи ходят. Береги их, Лёня, не обижай.

- И в дом пускаете?
- Зачем же. Дворовая живность. Надо для кладки место указать.
- Плохая, говорят, примета, если заползла.

- Какой приметы ищешь? И так уж разор. Землетрясения они чуют, обвалы в горах. К воде? Навряд. Шум в подклетях, беспокойство. А может, близко холода, или ранена, помощи просит.
Меньше современный человек слушай суеверий, особенно здесь. Невежество: всяка быль настораживает, всяка муть совпадает.

Вижу, есть хочешь прежде обеда? Не терпи, спрашивай. Идём, накормлю. И ты, заступница наша, полезай в туесок. Знаю, где устроить. Надо же, слушает. Уютно показалось.

Леон, хоть и был голоден, с трудом проглотил обжаренную картошку с луком. Прежние порядки возвращаются. На обед будет борщ (капустой так и прёт). Хлеб вовсе не съедобен. Тушёнка! Аппетитнейший, ни с чем несравнимый аромат! Неужели никогда больше не доведётся отведать? Если жизнь кончилась, пускай бы там доживать. Всё равно ведь все кругом чужие. Так размышлял «спасённый» из вивария экспонат (если розмыслом можно назвать сумбур беспокойства), так накручивал себя, вздымая волну, пока ни навалился, придавив, грозящий усталостью сон.

***

Хрустнула дверь: одна, другая, третья. Ушли, унесли. Бастиан огляделся, будто наново. Странное место. Странные люди. Радуются змее. Должно быть, культовый экземпляр? - Не типичная особь, - сказал.
- Да, согласился Вася, - окрас. Меланисты * эффектней альбиносов, а в остальном – просто уж.

- Она говорила с ним?
Она со всеми говорит. - Извинялась! За то, что бросили на погибель. Скворечники вывезены, ласточек вместе с гнёздами лично собирал, а пресмыкающихся! Разве найдёшь по суете? Удивительно, что навовсе от пожара не убежал. Ты боишься змей?

- Нет. Часто видел там, и даже, как охотится. Кто бы мог подумать! Заглатывает добычу с той стороны, где схватил: боком или спиной… не переворачивает, чтоб удобней съесть.

- Чем вертеть? Даже лап, как у ящерицы нет. Имеются лишь зубы. Ослабь хватку – убежит.

- Мощный runner. * Должно быть - представитель монаршего рода.
- Вне сомнений. Размеры впечатляющие. Отзывается на кличку «Натрикс».

- Неужели? Я читал: звук им не актуален, вибрация важна, движение.
- Может быть. Натрикс – имя. Давно. Привыкли. Коты не трогают, собаки тоже.

***

Отзвучали слова. Упал миг. Изо всех щелей потекла тишь. Змеиная «отдушина» как-то вдруг себя исчерпала. Горе налегло с новой силой. Довольно праздности. Надо по уши работой загрузиться, чтоб не рассуждать.

- Ты видел «Приветствие птиц?» - Спросил Ганс.
Там. – Указал на крыльцо Манефиной хатки Вася. - Был большой паводок. Он жил здесь (удобней добираться в школу), вот и подсмотрел сюжет, вот и придумал. Главный персонаж – грач. Видишь, вернулся. Аисты успокоились. Не должны место сменить. Ласточки, - большой вопрос. Не любят разрушений. Иди туда. Стань спиной к правой притолоке наискось. Прижми край уха. Получишь этот ракурс.

Дом старушки отстроили первым. Там жили женщины, готовилась пища, приводилась в порядок одежда и обувь работников. Да. Бастиан приметил: равнодушных нет. Всяк, выходя, поворачивает голову, и следующим жестом подразумевается поклон, будто пред святыней.

Очень просто, преодолев несколько ступенек, отыскать мир, воспетый в короткометражном фильме потрясающей красоты, но Дитер смотрит. Если пойти на крыльцо, спросит: «зачем». Придётся в подробностях рассказывать. Будет долго, мучительно.

Сложилось меж двух негласное правило: минимизировать диалоги, избегать острых тем. Кто подал пример? Спрашивай теперь. Пусть – Бастиан в болоте сделал это первым. Но Фогель, умолчав о заупокойной молитве, «псалтирь» - сказал.
Ганс принял условия игры, и тотчас нарушив, пожалел. Дитер несколько раз пытался сверить ощущения по Бастиану и не скрыл благодарности за отсутствие отклика.

- Что было? – Спросил Дитер.
- Картошку чистили, - ответил Ганс, - целый котёл. Потом лёг. Трудно пока.

- Видел красавицу?
- Нет. Привычка – носом в землю неистребима. Зато видел змею! Чёрная, метра полтора, представляешь!

- А вчера? Я искал тебя.
- Двое подняли на чердак. Там и вода, и отхожее ведро в дальнем конце. Утром захотел – уже убрано. А ты?

- О! – Фогель обхватил руками голову, локтями упёрся в колени, глянул снизу вверх, будто повинная собака. – Я сидел здесь, смотрел в огонь. Столько их было! Столько было! Что делать, Ганс, когда вернёмся?
- Не знаю.

- Тебе проще: отговоркой – спина. Мне же! Попадётся какой-нибудь Эркенбрехер, душу по ниточке вытянет. А родители! А дальше!

- Допрос бывает независимый, перекрёстный, какой ещё? У меня уважительная причина многого не замечать. Если я не могу подтвердить и опровергнуть твоих слов, ты, Дитер, волен говорить, что сочтёшь допустимым, только сам себе не противоречь.
- Правильно. Жили в пустынном месте; важных сведений у нас нет; «вываливать» подробности – себе дороже.

- Единственное – лица. Наверняка многие бандиты в гестапо «засветились». Покажут фотографии, следует подтвердить: встречал этого или того без оружия, кстати сказать.

- Про самолёт можно, как ты думаешь?
- Я слышал рокот мотора. Твоё описание будет истиной в первой инстанции.

- Парашютист видел нас?
- Нет. С той стороны вносили. Вчера самолёт упал, сегодня сильный взрыв… Главное - знаешь что, не зря велел старик Иисуса помнить, ровно об этом предупреждал. Своим умом не вырулим, запутаемся.

- Куда она умчалась?
Ганс пожал плечами: мол, внимания не обратил.

– Я на пламя отвлёкся, слышал только стук копыт. И этот парень – очень странный. Помнится, именно он лил нечистоты сквозь крышу.
Настало время Бастиану схватиться за голову и сделать это невзначай, по причине усталости спины.

***

- Видишь его, - указал Фогель на шлифующего стену подклети Сарычева. – Мне сушка не сложна, однако здесь меняются, дабы одного не оставлять. Малый – полбеды. А если бык!
Но выскочила собака, та самая. Бросилась прицельно к скамье, на которой приятели сидели, ткнула нос в инстинктивно подставленную Дитером ладонь.

- Ангел хранитель! – Грянуло над головой. – Молодец. Правильная реакция.
Парфён подбежал, проверить готовность досок, и вовремя. – Не собирается нападать, - сказал, - приветствует. Зовут Альмой. Ты до старости должен Бога молить о её здравии, потому что оставалось метра два, и конец твоей жизни, мучительный, между прочим, конец.

- Почему?
- Объясни, куда летел на велосипеде? Не можешь? Я объясню. Там – болото, безвыходное и неприметное на первый взгляд.
- Мы же оттуда ехали! Автобус!

- Неужели! – Ганс заметил: Парфён чуть ни падает со смеху, едва сдерживается. – Имей в виду, - говорит прицельно Бастиану, - у него – географический кретинизм. Велит налево , следуй вправо, иначе – беда. Сколько по твоей милости карателей погибло! Всех отправил, кто хоть едва немецкий понимает. Экономия боеприпасов на треть! А с каким воодушевлением бежали! Радостные – до пупа и выше. Благодарность тебе от местного населения и наказ: действовать в том же духе.

А ведь верно! Бастиан с полуслова усомнился в правильности рекомендаций Фогеля, но до того убедительными выглядели они, что остерёгся возразить, да и задача, отбить натиск Эркенбрехера, помешала. С северо-западной стороны въезжали в посёлок, мимо огружённых плодами деревьев, через огород.

- Где третий? – Обнаглев на последнем дыхании, спросил Фогель.
- Дома, должно быть, если перенёс транспортировку, – ответил Парфён и ошибся.

***

Эркенбрехер лежал ровно там же и ровно с тем же. Попытка отправить поездом чуть ни кончилась «завершением карьеры мученика». Вскрылась рана. За «хвост» сумели словить кровотечение и оставили на месте вплоть до решения родственников, которые, обильно снабдив деньгами, о нём забыли до поры.

Госпиталь притих. Бригада работает стабильно, хоть Лампрехт в отпуске. Магзам и Гейе - на подхвате, Шмидт с Мюллером - за троих, но грянула беда: Шлютера чуть ни упустили. Пару суток отлежался, затем козлом скакал, а у него, оказывается, перелом в затылочной области, ушиб головного мозга, Внутричерепное кровоизлияние. Тут, как на грех, явился папаша. Партийный кадровик <издревле> точит на семейство Гэдке зуб. Пришлось Гамулке постараться, ассистентам полебезить.

Пауль уехал. День разгорается нехотя. Даже пылинки не пляшут в луче, а, явившись, скользят лениво. За окном одноэтажный город. Утомлённая зелень садов Потрачена ранним золотом, над кронами царит купол. 
По их календарю сегодня Успенье Богоматери. Говорят, Он живую взял Её на небо. Рита знает, где произошло, Манефа показывала.

Шагни за порог, стань вполоборота, и откроется путь к счастью. Даже если сгустился мрак, даже глухой безлунной полночью в створе вековых елей ясен простор, безупречно чист.
Изо дня в день, из года в год глядят они и знают, что край жизни вовсе не конец. Шлютер сказал, уничтожена усадьба. Лишь голый остов да кучи золы. Зачем? Чтоб никогда-никогда не отыскал человек небесную дорогу? Должно быть так.

 

1.                4 Царств. Глава 4. Стих 2.
2. Natrix natrix - уж обыкновенный. .
3. Иван Крылов.
4. Меланист - чёрный вареант фенотипа.
5. Runner - уж (нем).


Продолжение:
http://www.stihi.ru/2019/03/14/10613