Миниатюра из музея искусств

Ты поднимаешь руки вверх, складывая ладони в жесте молитвы. Опускаешься на колени перед своим алтарем и молчишь. Молчишь и смотришь своими голубыми глазами в небо. В потолок, но скажи мне сейчас, что там самая настоящая синева, я бы поверил. Вот так ты смотришь. Что даже тишина наполняется каким-то смыслом – становится глубокой, как брод и не менее вязкой. Я бы наступил не раздумывая – прыгнул бы в самый центр того болота. И утонул бы. Или, может быть, выжил. Сломал бы ноги, но выжил.
Я смотрю, на тебя. А ты смотришь в потолок. И я даже боюсь представить, какого сейчас тому несчастному, который смотрит на меня. Но разве не в этом суть религии? Ты видишь небо, потому что ты веришь в небо. Я же вижу только тебя: настоящую, живую и невероятно красивую, с этим вот выражением лица горюющей матери. Твой образ – доказательство существования неба. А мой? Доказательство существования извращенцев? Я вижу материальную тебя. А все что я вижу, я хочу взять: прикоснуться, ощутить, попробовать. Я хочу обнять тебя. Может быть, утешить. Но мы оба знаем, о чем на самом деле я думаю. А чего ты хочешь от неба – от посеревшего куска щебенки и бетона? И чем больше я наблюдаю, тем отчетливее осознаю, что ничего. Ты ничего не хочешь. Верить? Ты уже веришь – нужны ли другие доказательства? Нужны ли неоспоримые факты и вырезки из научных статей? И я так долго смотрю на тебя, что начинаю сомневаться во всем. Для меня есть только ты – твоя молитвенная поза и лицо горюющей матери. Ты – моя религия. Ты – мое небо.

Ты протягиваешь руки к спине статуи, но разве холодная Дева Мария может ответить тебе? Разве может каменное изваяние откликнуться на прикосновения, остановить их, принять или смириться? Ты тратишь время на молитву неодушевленному, но по глазам я вижу, как много она значит для тебя. Словно ты видишь в ней целый мир – всех самых прекрасных женщин, все поля и рощи, каждый миллиметр молодой травы, каждую каплю глубокого океана. Ты – ее бог. Ведь в глазах твоих она есть божество.