Герои спят вечным сном 53

Начало:
http://www.stihi.ru/2018/11/04/8041
Предыдущее:
http://www.stihi.ru/2019/03/06/4372

   
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ТРЕТЬЯ
ХОЗЯЕВА

 А кто из мелочи не хочет кушать стоя,
 Тот дома у себя сиди.
Иван Крылов.

В кошмаре мечтаешь проснуться, а бывают такие пробуждения, от которых не обратно заснуть, но подохнуть готов. Разинув утомлённые сном очи, Фогель увидел над собой «офицера» * Красной армии с одной шпалой в золотистой окантовке петлиц.
 - Позабыт позаброшен с молодых юных лет? – указал на малого Сыня.
- Отдыхает, стало быть, - отмахнулся Детинцев.

- Здравствуйте, Алексей Петрович, - вывернулась из подклети Ганя.
- Вечер добрый, Галина Капитоновна. А с ним почему?
- Виделись уж, но здоровье не повредит Егор Фёдорычу.
- Вам, матушка, втройне. Что за новости: ограниченно пленный, никак?

- Да. У нас тут полный санаторий и свобода совести. Сушилка, видишь, понадобилась: двери перемокли, не садятся в паз. Оттого разинуты стоим.
- Сколько дверей?
- Три десятка с малым. Придут хозяева, велю покидать.

- раньше суток после такого дела не опамятуются. Сумеем мы, товарищ помещик, пособить бедствующим? Знаете, как укладывать?
- Понимаю, да. Лучше бы, пока тихо. А то, жуки сказали, погода с понедельника «всплакнёт».
- Какие жуки?
- Насекомые. Наблюдает Еремеюшка, ненастье обещал.

Хозяйка расписала план действий. Вышли ребята. Вася снял палатку, влез под крышу, начал жерди подвигать. Аня с Костей стали на подхвате. Не успевший толком очнуться Фогель, мигая, будто от сора, глядел, как их жилище превращается в стеллаж, а передвинутая и оснащённая вытяжкой и колосниками яма для отходов, - в большую жаровню.

Аня развесила по торчащим жердям конструкцию из верёвок так, что дверь с коробкой, подхваченная крючьями, посредством блоков поднималась вверх. Костя и Вася направляли плоскость на полоза, по которым груз под собственной тяжестью съезжал, куда надо.

Детинцеву и Сыне убиться бы, таская, да вовремя подмога подоспела, женщины и мальчики с ближних хуторов. От двенадцати до четырнадцати лет – правильный возраст. Так с погрома везде: младшие - «Солнышко», старшие - посты.

Буканины, сдав оружие, вернулись на Ясенев. Стали четвёрками. Семь рядов по пять уложили крест-накрест, принесли угольев, торфу, соломы, развели греющий без копоти неспешный огонёк.

Дитер, покорный привычке встраиваться в работу, побежал с женщиной и проводником. Как ни хныкал он, как ни жаловался Гансу на «эксплуатацию», но общность труда позволяла чувствовать себя уверенней в странном положении. Подумать только! За всё время никто, ничем не поинтересовался - даже имя спросить, желающих не нашлось!

Зуев, Мазин, Пузанко, Сарычев - славная четвёрка. Фогель сразу на них обратил внимание из-за мешковатости, натуги, нарочито бодрых жестов, подразумевающих оценку со стороны.

Остальные движутся, будто поют каждый сам собой и по единому канону, с молоком матери впитанному правилу. Интересно, каким тюфяком он выглядит для тех и этих?

Довелось таскать двери – метров полтораста. Представший пред СС немощным старик оказался атлетом – мог за двоих. Женщина - тоже не из хилых. Фогель в этой связке едва уравновешивал центр тяжести, но и того достало, чтобы, выпучив глаза на лоб, бежать мимо «солнца средь небес».

Отнесли четыре двери. Возвращаясь от подачи к штабелю, Дитер сбоку глянул на свою напарницу и обмер. Сколько ей? Тридцать! Чуть меньше или больше! Одежда под работу: блёклое платье в горошек; сандалии отсутствующего цвета; безликая косынка; но если бы надет был мешок, ничего не изменилось бы! Такой потрясающей, несомненной, бьющей наповал красоты прежде видеть не доводилось.

Кончили скоро. Кирька Сарычев - умелец затей намахнулся ногой, подставить ступор заднему из последней четвёрки. Далековато расстояние: годится лишь для повода поржать, но подзатыльник от Буканиной Любови схлопотал самый настоящий: походя, отвесила, не глянув на результат.

- Во! Адмирал Дрейк! – Всплеснул ручонками Зуев. – Насквозь проникает – не балуй!
- Представляешь, - поддержал приятеля Мазин, - жить с такой! Воще облезнешь.
- Он же не облез, – возразил Пузанко, – боишься ты мать?

- С чего бы? – Переспросил не видевший оплеухи Валерка.
- Злая очень.

- Злая? «Разве бывают злые», - хотел сказать сын «Адмирала Дрейка», но вспомнил, что у Миши, может быть, матери нет, поэтому обошёлся дежурной фразой: – Слушаюсь её, и лад навеки. Делать так совсем не сложно.

- То есть как? – Возмутился Кирилл. – Пошутковать нельзя!
- Я раньше любил, да. – Валерка раздумчиво сунул палец в рот, упёрся взглядом под ноги. – Через раз шутовство отлетало. Теперь же, обернёшься вокруг, и даже «все против всех» - глупизна.

- Выхолостила? Стариком стал! Воще! Никакой радости! - в голосе Кирилла послышалось торжество обретения истины.
- Почему же? Смотри туда!

Ребята глянули! Среди уцелевших веток – чудо чудное! Чистит пёрышки серенькая в обычной жизни птичка. Подсвеченная снизу, разбрызгивает клювом лучи. Качается сучёк, взмётывает преломлённое сияние хвост, озаряя непредсказуемостью бликов растопыренные крылышки, а голова так и горит! Настоящая жемчужина. Ветер вокруг выглядит тёмным, будто карандашный контур, обрамляет видение, выполненное по закону обратной перспективы.

- Это – не о том, - Возразил Федя, - красота! На каждом шагу попадается.
– И радость, - уточнил Валерка. – Над собой смех – тоже в удовольствие, а вот людей дурачить и унижать – срам: без того им – вона! Ща как привезут! Наедимся. Поэтому не подсмеивать тебя, но всякую минуту твою беречь хочется.

- Лёнька то, - содрогнувшись от жути, спросил Федя, - навовсе пропал, что ли?
- Нету. Антон сказывал, в том виварии он в качестве подопытной живности.
- Ну, да?
- сам, будто бы, видел.

- А ведь каждого могут! – Уронил руки Мазин.
- Вполне.

- Право дело, беречь минуту, - подытожил Миша Пузанко. – Прости, Кирь, что свастику наклеил.
- Ты, **дак!
- Я.

- Не боишься - в ухо?
- Нет. После Новиковского ничего не боюсь, совестно, и всё.
- Смотрите! – Повёл бровью Гришка. – Разбираться будут! Пожаловалась Галине!

***

- Отдай после лагеря, - услыхали ребята. – У меня они давно бы в дозоры побежали.
- Что значит, отдай! – возмутилась Ганя, - «продай» - ещё скажи! Крепостные, разве!

- Колхозники. – Отрезала «волну» Люба, глянув строго. – Заразилась «рабами» от Ирины, да? По семейному статусу они – самостоятельные люди, каждый за себя долженствующие ответ нести. По сути же отроки – от всего отрекающиеся.
Будь Мирон дома, - хоть сынами принимай: разрулил бы. Нет власти – демократия с протестом. Результат: двое в потерях.

Хорошие парни, а ведут себя! Герои героями, пробу некуда ставить. Я ж бригаду сплотить могу, то и выйдет: объясню каждому персонально и коллективу, чем взрослый от младенца отличается.
- Как же ты справляешься, а я – нет?

- Очень просто. Мой супруг в этом не силён. Показать работу умеет; делать - за троих - подавно; спросить же – нету: смиренный, видишь ли. Самой приходится раскладывать свистулей!
 - Так не уважать! – Ганя аж присела.

- Почему? Очень даже уважаю, да и есть, за что. Замужем-то все храбры, иных дразнят адмиралами. А ну, как нет мужа, тогда чего? Курица с отрубленной головой! Чуть подольше Бег, чуть дальше забор. Слыхала ли баету? Не про нас, но с рассуждением?
Какую?

- А гляди кА ты! Идёт Иисус Христос по дороге чрез два поля. На правом хозяйка жнёт, а хозяин дремлет под кустом; слева – наоборот: он серпа с рук не кидает, она перед зеркальцем прихорашивается. Спознала жница путника и спрашивает:
«На что так-то, Господи?»

Ей ответ:
«Для спасения».
«В чём же спасение? Не понимаю».
«А вот, - Говорит Господь, - этот без тебя пропал бы, та - без него. Вместе и проживёте один за другим».

Прошу моего - на царя не сменяю: крыши не покрыть, сенов не взвезти, да и сердцем близок – сама выбрала. Только люди – разные, в дополнение друг другу сходятся.

Девчат себе оставь; как раз – из половины. Дочь твоя – благословение нам. Знаешь ли, ничего особенного: сменила правило учёта, и мир! Век Бога молить! Сыны же – Васильича хозяйство.

- Правда, видать, - умиротворилась Ганя, - собрание решит, как будем. И не страдай, Гришенька: всё равно ты – наш преродник, из души ведь не вынуть. А это – сорт перегруппировки сил. Так что ли? Ну! Живём довеку! Делитесь: на коней, помывку, огонь держать, ужинайте, и одни - в лагерь, другие – по домам.

- А ночь! – Возразил Мазин.
- Кого надо, поставим. Трудная предстоит ночка, сумотная. Понимающим немецкий и стенографию теперь же спать.

***

- Что у вас тут? – С нестандартным приветствием явился Сыня пред Акулей.
Спрашивай, «что», ответим! Парашютист – мешок с костями: лишь беспамятство спасает; немец? Сомнительна своевременность начала движения. Главное же – маленький Вася: похоже, воспалился шов.

Должна прилететь хирургическая бригада на ПМЖ – может, в этом «собака зарыта», а может, молиться следует без продыху? Скорее всего, то и другое, потому что новые катят напасти вроде предынфаркта у Сулимова, в подобных же случаях военные хирурги не правомочны.

«Было что?» – Акуля понимает больше, чем следовало бы в её положении, больше, нежели хотелось бы понимать. Но кто поставил в известность особиста? Неужели Сулимов сам! Кто бы ни сообщил, опасно отпираться, бесполезно играть неведение.

- Вторым был Лаврентьев Степан, - сказала Акуля, консультант и прикрытие Джа-ламы. * Оба вам известны.
- Ого, матушка!
- Ага, товарищ комиссар.

- Почему произошло именно так? Ваше мнение!
- Нет мнения, Алексей Петрович. Ничего нет, кроме ужаса и благодарности за то, что эта история кончилась навсегда.

Я жила… Вы слыхали? Им нужны были пути, тайные тропы для переброски денег, товаров, людей. Назар послал меня, успел предупредить Улусбека, тот в свою очередь – пастухов на сто вёрст вокруг, чтоб исчезли с глаз долой. Я ходила; я вернулась; я не смогла забрать Назара (он бы не дошёл один).

Они вынули ему печень! Живую печень и живое сердце на столе. Лаврентьев сам вырезал у живого и спрашивал: где я, где проводники, где Улусбек.
Они искали меня. Они возвращались трижды. Мне удалось съехать за печь, свалить ведро, в котором я сидела, скатиться без серьёзных ушибов далеко-далеко.

Когда они вернулись третий раз, было темно. Я лишила их грузов, заводного табуна: прокралась мимо сторожей, обрезала привязь, плеснув каждому коню уксус под хвост.
- сами как же? Ускакали?

- Нет. Опасно. Обезумевшие лошади шарахались, срывались с кручи. Детонировали боеприпасы в тюках. Уцелевшее после собрал Улусбек, а я по ручью, по камням спустилась в ущелье. Там - люди Зубова. Марахим, проводник, спрятал меня в сакве, потому что «среди «Красных» предатель», - он сказал.

Так и вышло. Зубов, посланный нагнать Лаврентьева, упустил банду, а Марахим со мной сбежал: в Бийск отвёз, посадил в Московский поезд.

На Марахима всё свалили, всю неудачу – да, но ни Лаврентьев, ни Джа-лама больше у нас не появлялись. Улусбека тоже обвинили, только с него, как с гуся вода.
- Почему?
- Обвинителей перебил Сатунин, потом с подвохами установилась советская власть, но это - уже без меня.

- Что такое Улусбек? За кого он?
- За Россию. Улусбек – малолетний аксакал, так бы я сказала, Не духовный лидер в плане верований, но хозяин разума, что ли. Его уважают. Он живёт в горах: Назара сменил.

Он говорит и всегда говорил, что без России не будет нашего народа, будут вечные усобицы, потому что Англичанам, мечтающим о мировом господстве, народы вообще не нужны. Русские же собирают их, ими прирастают.

«Держаться надо тех, - говорит Улусбек, - кто является или будет являться Российской властью». Пока в России была смута, осторожничал со всеми, всем не доверял, кроме геологов, которых мы знали с прошлых времён, и оказался кругом прав.

Главное же – у нас до сих пор нет и не было ни восстаний, ни басмачей, ни контрабандистов, никого! Горы «сомкнуты» перед чужими, в колхозах нет саботажа, потому что есть Улусбек и много последователей, хотя местных властей сторонятся из опасения предательства.

- А Зубов?
- Зубова, я же сказала, предали прикинувшиеся «красными» люди Сатунина, убил Лаврентьев точно так же, как Назара. Знаете, до чего страшно, Алексей Петрович! Он узнал и меня, и Дмитрия Даниловича. Где они встречались, я не спросила.

Назар многих отверг, Улусбек многим мешает на опиумных тропах. Бандиты не прощают сопротивления такого уровня.
«Караванщики» Джа-ламы вырезали весь мой род по отцу и матери. Хозяева «потоков», к которым перешёл неподвластный участок границы, долго искали меня там, я боялась, что искали в Москве, из-за этого после смерти мужа сюда переехала.

Здесь нет оружия; У Дмитрия Даниловича сердечный приступ: если бы он упал и умер!!! Что делать, а? Лаврентьев сам выкопал яму, сам застрелился, и это – большая удача. Он совершенно здоров. Нам нечего было ему противопоставить.

А второй?
- Мы не знаем; мы не спрашивали; У парашютиста болевой шок; вы будете первым, кто с ним заговорит.
- Сулимов не опрашивал?

- Нет. Он задолго до самолёта почувствовал недомогание. Я поняла, это – очень серьёзно, и не успела уложить его в постель. Закопав Лаврентьева, Дмитрий Данилович пошёл к воде; сидел там, пока подъехала упряжка. Повезли дети. Помощь окажет Елизавета Алексевна. Я продиктовала по телефону лечение.

- Где вещи?
- Вот. Тут всё. Принесла девочка. Он только просмотрел в нашем присутствии. Ему, Алексей Петрович, сейчас не до мирских дел, на то похоже.

- Где Марахим?
Ответом на вопрос явилось нежданное: Акуля будто выросла и расцвела, сбросив груз несчастья.

- Он, я сводку совинформбюро слышала, герой Советского Союза, в боях под Москвой отличился, представляете! Наш Марахим – лётчик! Таким дорога открыта. Ещё сказали: пятеро детей. А Лаврентьев! Ну его совсем. Давайте ужинать или хотя бы чайку по капельке?

- Пошла бы за Марахима?
- Как?
- Замуж.
- После того, что сделал для меня, на край света пошла бы, только мне учиться следовало, а Марахим – старший, не мог оставить вдовую мать.

- Что такое «Венец?»
- Пароль Назара, завещание. Вы - в курсе тамошних перипетий: должностные лица кем ставились, за что снимались? Перекрестье интересов, одним словом, классовая борьба.

Улусбеку надо, чтоб народ уберечь от связей с внешним врагом, в самозванство не вляпаться, чтоб настоящая русская власть, потому придумали слово. Ещё точные карты: кто с ними, тот свой.
- Верно; произнесёшь, и хребты расступаются.

- Я, Алексей Петрович, не вдавалась в подробности, но по праву семьянинки Назара, выполнила уговор, даже Гречаникову, благодетелю моему, не сказала, и правильно. Об этом знали доверенные Улусбека, четверо. Их посредством не удалось чекистам пройти: все убиты, зверски замучены.

Мы с Алёшей и Манефой поехали, как частные лица, забрать пожитки. Я сквозь райцентр очи в землю прошмыгнула: со станции – в горы. Никому не объявлялась, никого не видела. Тайник оказался нетронутым: что Назар положил, Улусбек добавил, то и в сохранности.

В расщелину поднялась, когда попутчики спали; Содержимое – под платье на живот, чтоб удобней уничтожить, случись чего. Условный знак был: три розовых ветки сплетённые. Алёша бумаги на Лубянку отнёс, не зная, о чём. «Давно ждут», - ему сказали. «Венец» пришёл из Москвы, не ближе. Я так рада, товарищ комиссар, что доступ у вас.

- Идейный, выходит, Улусбек?
- Вполне. Умён без алчности. Не покрыть выгодой утрат живого. К мёду, знаете ли, даже мухи прилипают.

- Кто убил вашего мужа?
- Уголовники. Случайно. То есть, вы понимаете, не с этим связано. Меня спрашивали. Материалы следствия показали. Чаю-то? Будем, или где?

Сыня согласился на чаепитие с тем, чтобы, как проверено опытом, заесть, притупить выросший в результате разговора с Акулей неуют. Сколь помнил себя на службе, всегда стоял вопрос о неуловимом Улусбеке. Одни чекисты восхищались им, другие отмахивались, но врагом считали все.
А «Венец» малому числу открыт. Упомянешь в поговорке, например, и гляди: ищет ли коллега с тобой повода остаться наедине. В кишлаках – тот же порядок: «Москва» следом звучит, простор распахивается.

Действительно, по установлении советской власти командиры всевозможных отрядов четырежды в течение года пытались связаться с «горным правителем», так зовут Улусбека, и всякий раз объявляли бандитами усомнившихся в красных проводников.
Сыня, сопоставив, диву дался, сколь густа «редиска», * возблагодарил судьбу, что промахнулся по «чужим», и не довелось получить нож в спину от так называемых «Своих».

***

Будущее растёт из прошлого! Скрозь, как в здешних местах говорят, окружён замполит «сомнительными личностями». Сплошняком – бывшие вне всякой «брюквы». Вот и пролетарии тебе соединяйтесь. Настоящие Хозяева Земли - без подмесов патриоты! А до чего потрясает поп!

Манефиных похорон Анисья не запомнила: все лица - в одно, все голоса – вздох сердечный. Потом ждала Витьку, ни с кем не видалась. На девятый же день решила пораньше придти, с ясным разумом панихиду отстоять. Не получилось разума, потому что первый, кого увидела, был Отец Геннадий – седой, будто пепел с перекалу.

- Батюшка! – Снопом упала в ноги священнику Анисья, подхватилась тотчас и трижды отвесила земной поклон. – Как же, Батюшка! Ить не убили, а?
- Нет, моя радость, нет, - отвечал Отец Геннадий, поражённый более того.

- И где ж ты был-то! Я кричала, звала!
- Землёй присыпали, потом сюда привезли. Ноги у меня, видишь? Еле выжил.

- Делать чего теперь?
-Господа благодарить, Анисья Григорьевна, откровение пришло, и сказано: следует помнить Константина.

- С чего б такое Константин? Пределы у нас, кажися, в честь Флора и Лавра освящены?
- Не знаю, Матушка, не знаю. Святые с этим именем на году сорок с лишним раз упомянуты. Ближайший к тому - Кирилл (Константин) Философ, Моравский, равноапостольный. Сама-то с чем выдыбила? Мальчик твой жив ли?

- Вашими молитвами живём, про здоровье не спрос. Ослеп он безразборно. Сетчатка в глазу есть какая-то. Может, и отвалилась. В больницу бы, да страшно: если не вылечут, куда по военному времени? Потеряем навовсе.
- ни к чему терять, милая. Хватит уж потерь.

Хватит ли? Вздохом горя не загасишь, слыхом беды не вместишь. То и слово: на отшибе хутор Кладезь: малый поток, сплетен чуток. Жила затворницей Анисья, и печаль долой. Обсмотрелась по народу, накатило. Попадья тоже тут, и бабы Ступанские, которым довелось в алтарь вносить детишек.
Там, видишь ты, загодя схрон был подготовлен – нора с отнорками, только некто засыпал отнорки те, церковь же подожгли, потом взорвали.

Сутки заживо погребённые откапывались. На вторую ночь вылезли, а в кустах у воды батюшка, совсем ослаб. Коим образом добрался, не знает. Взяли его и детей волокушей, вышли к Лутовинкам через Васичевский луг: немцев-то вон докуда нету, снято наблюдение, очищено село.

***
Тем же путём с разницей в три месяца, завершив участие в операции под кодовым названием «тема», едут от Ступанок четверо конных с восемью примкнутыми на поводок собаками.
А имена-то какие! Костриков Гавриил; Буканин Георгий; Полухин Николай; Сомов Виктор, - сплошь сила и удача.

Первый час пополуночи, тишь, как в раю. Последствия набега карателей устранены; Гати подняты; присутствием без числа досорокодневных мертвецов можно пренебречь.

Жизнь пошла строгая. Кладезь негласно заказан для посетителей, чтоб умолкла молва про слепого собаковода. Витька от Анисьи услыхал Батюшкино откровение, и вспомнилось: «По Медведице время сверяют. Медведица, волчица... Хрен понять».

Сколь дней, будто миг! Сколь всякого случилось, а не забудешь, как брели от околицы. Нету там укрытия: голый прогон, да ещё пожар тени подразредил!
Не мог их не видеть Костя: старший мог от страха; Малой – никак. И Батю он достал, некому больше.

Да. То и было. Кузьмины прошли три колдовских круга. Первый – на печь, второй – к расстрельной яме. Как обнаружил без памяти живого? Спросить бы, да неукого. Вот это подвиг! Ни за «спасибо», ни за что! Даже с Анисьей не обсуждает Витька событий, ведь Костя «там», в чрезмерной опасности, во всеобщем поругании.

Времена меняются. Вспомнил из рассказа Димку с Васькой, которого Жиганом зовут. * Игрались мальчики в своё удовольствие, несмотря на гражданскую войну, бежать «намыливались». Эта – иная. Не балуй! «Героев» только так вечным сном усыпляет: один добегался.
Нет больше игры, - лишь работа сверх сил. Может, удастся продыхнуть. Главное, спасли подопытных, вынули. Без выстрелов, хоть вон уж сколь от старта.

***

Надо же, додумались! Копоти нет. Нагретый воздух поднимается, пролистываясь меж досок, равномерно подаёт тепло, забирает влагу. Фогелю понравилось огонь следить, и он костровым ко двору пришёлся умением нарезать тончайшие пластинки торфа, ловко подбрасывать, где притихает.

Искать Бастиана расхотелось, потому что кругом происходили большие подвижки, сновало множество людей, каждый из которых казался опасным. У клетки же он, одетый одинаково со всеми, подозрения не вызовет.

Вечер, между тем, утомился длительностью. Солнышко село за лес и оттуда продолжило вести наблюдение за воздушным пространством, дабы раньше времени бомбардировщикам стоял запрет.

Пешеходы, двуногие муравьи, пользуются каждым мигом освещённости. Посёлок преобразился. Задымили трубы печей. Обрамлённые короткими скамьями, распахнулись столешницы с проходом вдоль стен, вытаращили в небушко пустые очи жлукта. Дитер догадался: предстоит приём большого числа желающих поесть, но понял, почему не в крытом дворе, лишь, когда стемнело. Причиной - луна, естественный светильник, не мешающий маскировке от взгляда сверху. Полная - в знаке Рыбы восход в 19:49; заход в 05:24 «ракета господня» позволила продлить и благополучно завершить 432 день войны.

1.       10 января 1943 года слово офицер стало официальным названием командира красной армии.
2.       Джа-лама; Монгольский "бог"; Калмык Дамбиджалцан - главарь бандитов, славившийся особой жестокостью.
3.       "Редиска" - перевёртыш: снаружи красный, внутри белый.
4.       Аркадий Гайдар. РВС.

Продолжение:
http://www.stihi.ru/2019/03/09/887