Мужчина и любовь

 Я аккуратно поставил чашку с чаем на самый край стола, только что размешав две ложки сахара, и спокойно продолжил смотреть, как вихрями закручивается янтарная жидкость. Внешняя флегматичность умело скрывала внутреннюю спешную суету. Правда я уже не мог вскочить и начать неистово ходить из угла в угол, прикуривая сигарету сигаретой, как то было десятки лет назад. Но бойкое и ясное бурление мыслей всё также продолжалось. Тем более теперь, когда я снова остался один, один как тогда, в те свои тридцатилетние годы, в том самом жизненном пространстве, когда я мог видеть больше чем хотел, и хотел знать больше, чем мог. И теперь сейчас, спустя три десятка лет, дорогая моему сердцу ушла в неизвестность смерти, и те три ангелочка, что мы успели создать за время нашего любовного путешествия стали моей единственной заботой. Я нервничал, ожидая приезда старшей дочери. Оля всегда была моей первой нежностью, которую я сам как-то вдруг принёс в этот мир, перевернув его для себя окончательно и бесповоротно. Но что-то было не так, я знал, интуитивно чувствовал, продолжая смотреть как бестолково и сумбурно на края волн чайной жидкости укладываются мои страхи и внутреннее беспокойство.
Домофонный писк, я нервничаю ещё больше, нажимая неуклюже белую кнопочку. Оля заходит с Олегом, молчаливым медвежонком и моим внуком. Сердце бьётся сильнее, когда я смотрю как неаккуратно стягивает с себя Оля замшевые и дерзко-женские ботфорты. Она подозрительно неуверенно проходит на кухню и садится напротив и, избегая моего взгляда, словно провинившийся щенок, просит стакан воды.
- Папа, он уходит от нас, понимаешь, уходит, и это окончательно, - как будто бросая молнии с каждым словом в самый центр моей чашки, прокричала она с лёгким всхлипом. Я хотел встать, но передумал. Уставился на Олежку, сидящего близ двери и спокойно играющего с какой-то бордовой машинкой. Господи, Вера, как же не вовремя ты ушла, подумал я, но медленно взял кружку и начал пить чай. Верочка всегда могла им объяснить больше, чем мог бы я, мужчина. Ну, девочки же, чёрт побери. Я продолжал держать за ушко фарфоровое чудо с изысканными рисунками и смотрел на самое дно, делая вид что пью чай. Потом неожиданно резко поставил это чудо на стол, посмотрел ещё раз на Олега, потом на Олю, улыбнулся, и сбил дочку с толка своим вопросом.
- Оля, а тебе мама никогда не рассказывала про Сабину? - и этот вопрос освежил и зарумянил её бледное лицо с бегущими слезами. Она вопросительно, перестав дёргаться телом, посмотрела в мою сторону.
- Нет. Что за Сабина? - вопрос был резким, но с любопытством. А по моему телу побежали мурашки, неужели им Вера про неё никогда не говорила, сколько же в ней, должно было быть силы и уверенности. Умничка, моя умничка. Я вздохнул, и поняв, что пути назад уже нет, продолжил. – Оля, тебе тогда было полтора годика. Нет, нет, точнее начну с другого, - я медленно встал, мысленно разбегаясь в сомнениях, а надо ли это говорить, если Вера столько лет молчала. «Чёрт возьми, что мне делать, Вера?», крикнул я себе в душе, но успокоился, налил ещё чая, развернулся, сел и всё-таки продолжил, - мне тогда было, наверное, лет тридцать пять, точно уже не помню, но период был именно этот. С Сабиной мы познакомились случайно, и, если честно, для меня это было что-то. Я загорался пытливым поиском в мыслях о ней с утра, и я не мог угаснуть вечером, не переставая думать опять же о ней. Это был ад, это был рай. Они перемешивались и мешали мне думать трезво и ясно. Я столько раз ненавидел себя за этот бред, что уже сложно даже вспомнить. Но я правда любил её, я строил маленькие замки, в которых мы могли бы жить, и будь она, наверное, со мной всегда рядом я бы смог приблизить Солнце к Луне, я бы смог дать ей больше, чем любой в этом мире. Но я мечтал, и я не мог. Она так часто уходила и так мало любила, что именно тогда я понял, что значат мужские слёзы. Мы расставались, и тогда я терял себя, мы сходились, и тогда я себя находил. И вот, солнце моё, Верочка, в один из этих несуразных промежутков, между её любовью и нелюбовью, была зачата ты. С твоей мамой я познакомился именно где-то в этих глупых перерывах. А именно в их последних отрыжках. Вера, твоя мама, была не больше, чем просто очередная игра слабого мальчика, глупого и потерянного, поверь мне, не больше, совсем не больше, но она любила меня, не знаю за что, но любила. Сабина меня не оставляла, она игралась, она хотела забрать меня всего, то появляясь, то исчезая. И знаешь, я до сих пор слишком отчётливо помню град тех глупых мыслей, что так неистово хотели быть с ней. И вот тебе исполнилось полтора годика, Сабина объявилась со своей гордой властью надо мной в очередной раз. Она просто поманила, просто позвала. А твоя мать всё понимала, слишком хорошо, слишком глубоко. «О господи, Вера, где же ты?», вдруг вскрикнул я своими глазами старика, продолжая рассказ о своих нелепых сейчас для дочки воспоминаниях. И знаешь, что тогда я сделал? Я же помню это отчётливо и ясно. Я посмотрел на тебя, посмотрел на Веру, взял две пары носок и пару синих несуразных трусов, вышел, и поехал к ней. Поднялся по лестнице, той самой лестнице, что я усыпал своими чувствами до самого её блеска. Подошёл к двери и протянул руку к звонку. Не знаю почему, но меня мутило. Рука поднялась и остановилась, и я вспомнил о тебе. Что-то брызнуло, что-то сверкнуло, я развернулся, и сначала зашагал медленно, а потом быстрее, быстрее, и ещё быстрее. Моя любовь, настоящая любовь к тебе изменила всё. Я пришёл домой, обнял Веру и лёг в кровать. Но я не уснул. Твоя мать молчала, смотрела на меня, но не подавала виду, что ищет ответ. Сабина звонила много, очень много, даже слишком много раз для уровня наших тех отношений. Я психанул и выбросил телефон, тогда ты, моё дитя, поползла от самого края комнаты ко мне, улыбаясь, я улыбнулся в ответ, посмотрел на ту, кто тебя родил и понял, что вы одно целое. Закрыл глаза и уснул с истинным чувством любви и благодарности.
Оля молчала, наша беседа после этого приобрела странный оттенок. Она смотрела на меня, улыбалась, но я понимал, что ей совсем не смешно. Вряд ли этим рассказом я смог ей помочь.
SH