В рамках самостийной крепости

Но только в рамках самостийной крепости
Наш скромный Фёдоров прозрел простую мысль,
Предтеча нашего калужского мыслителя,
Закрыл свою биографическую дверь;

Его мечта дороже всех начал,
Безоговорочно доверился науке,
Искусству медиков из будущих времён
Поверил, наравне с Христом, но в рамках самостийной крепости,
Не менее,
И оттого поссорился он с графом Львом Толстым,
Просил не приходить к нему в библиотеку,
Руки с тех пор ни разу не подал;

И, странным образом, всплывают имена,
Ленинеаны основатель, Пастернак
Донёс нам образ книжного хранителя,
В шесть лет он на заказ портрет нарисовал
И дворника назвал Лоренцо Медичи,

Нет, не Борис то был но Леонид,
Его жена с Эйнштейном исполняли блистательный дуэт –
Она на фортепьяно, Альберт на скрипке,
От Гитлера бежала в Лондон гениальная семья
И те кто любознателен, найдут в Сети,
Всё то что сохранилось в нотных знаках
От нашего Бориса Пастернака,

И, может быть, о монографии,
Тираж которой сожгли нацисты –
Так странно сочеталась самостийность Николая Фёдоровича
С нацизмом и с фашистским путчем,
Тираж тот посвящён был автору "Войны и Мира";

Мы всё прочтём и всё откроем заново:
Свободу проповеди в нашей новой эре,
О зверствах что творились в сэсэсэре,
Заветах Циолковского и скромного библиотекаря;

Он скромен был как девица на выданье,
Но обручён навечно был с бессмертием,
Такая же простецкая мечта, как до Христа –
Ну кто же не мечтал об этом?

Но мечта мечтою – политика совсем другое дело
И перемалывает жизни незатейливыми способами циркуляр,
Варавву отдаёт на милость сбрендившей толпе
И спор нешуточный об ангелах и инопланетянах
Всё жёстче, яростней и только в кабинетной тишине
Живёт мечта, неутолимый жизни жар,
Всё то, что человеческого в реконструкциях придурковатых
Уцелело.