1812 Рейд Платова ч274

Ч274
Рейд Платова

Не веря вновь и вновь любви глазам,
Наполеон томился верой ожиданий,
Избрав путь счастья к небесам,
Войти в восторг очарований.

Бессонницу надеждой обьяснив,
На лучшие для армии исходы,
И дух призывов в веру обратив,
Вдруг вспомнил прежние походы.

Где счастье было вечно с ним,
Творя в душе покой и изобильность,
И удивляла рядом с ним,
Чудес великая стабильность.

Вложившая в настрой любви полёт,
Сопровождая в деле и пророча,
Что будет всё , как сердце ждёт,
Всех провожая в бурной ночи.

К истоку вечной верности причин,
Дать право армии на верную победу,
И подтвердив в роду свой чин ,
Быть благодарным прадеду и деду.

Сопровождавшим там , где дух основ,
Боготворил его богоявленье,
Не изменяя в битве дух оков,
Предначертав великое знаменье.

Всем , кто сразился с высотой вершин,
Достигнутых величием и славой,
Дух Франции ,назвав величием мужчин,
Владеющих Европой как Державой.

Воззвавшей к истине творящихся основ,
Величию и вере вечной тризны,
По воздаянию величия веков,
Творить весь мир в её харизме.

Восславившей и право и удел ,
Всех прежних поколений,
Творить войною свой предел,
Величия и радости стремлений.

Вернувших душу на вселенский эшафот,
В российском поле осознать кафизмы,
Повергнув дух войны , в умах господ,
Привыкших править смыслом вечной жизни.

            Первую половину ночи Наполеон провел в получении и прочитывании известий с поля сражения. Всё доказывало, что неприятель готовится к сражению на следующий день; наши же находили нужным избежать его. В одиннадцать часов пришел Бессьер. Этот маршал был обязан своим возвышением некоторыми почтенными заслугами и любовью Наполеона, привязавшегося к нему, как к своему созданию. Правда, нельзя было сделаться фаворитом Наполеона так же, как — всякого другого монарха; для этого следовало, по крайней мере, долго прожить с ним, выказать свою полезность, так как он не уделял много времени приятному; затем необходимо было быть не только простым свидетелем стольких побед; — тогда утомленный император приучался смотреть теми глазами, которые, как ему казалось, он сам пересоздал.
Он отправил своего маршала, чтобы смотреть расположение неприятеля. Бессьер повиновался; он проехал вдоль всего фронта позиции русских: «Их невозможно атаковать», сказал он по возвращении! — «О Боже!» воскликнул император, всплеснув руками. «Достаточно ли вы в этом убедились? Неужели это правда? Вы мне ручаетесь за это?» Бессьер подтвердил свое донесение: он повторил, что позиция русских такова, что достаточно трехсот гренадер для задержания целой армии! Наполеон с подавленным видом скрестил руки и углубился в свои печальные размышления. «Итак, его армия победоносна, но сам он побежден! Его путь отрезан, планы расстроены; Кутузов старик, скиф, предупредил его! И он не может жаловаться на свою звезду! Разве солнце Франции не следовало за ним и в Россию? Разве еще вчера дорога в Малоярославец не была свободна? Значит, счастье не изменило ему, но не он ли сам изменил своему счастью?»
Углубившись в бездну этих безотрадных мыслей, он впал в такое состояние, что ни одному из его приближенных не удалось добиться от него ни одного слова и только после долгих настойчивых вопросов едва он удостоил их кивка головы. Наконец, он выразил желание отдохнуть немного, но его терзала жгучая бессонница. Весь остаток жестокой ночи он то вставал, то ложился, беспрестанно подзывал к себе кого-нибудь, но ни одним словом не обнаруживал своего отчаяния и лишь по беспокойной подвижности его тела можно было судить о смятении его души.
Около четырех часов утра один из его ординарцев, принц Д’Аренберг, предупредил его о том, что под прикрытием ночной темноты, леса и неровностей почвы казаки проскользнули между главной квартирой армии и аванпостами. Император только что послал Понятовского на свой правый фланг, в Крененское. Он так мало ожидал нападения неприятеля с этой стороны, что не позаботился об укреплении правого фланга, и не обратил внимания на донесение своего ординарца.
Как только 25-го числа солнце показалось на горизонте, он сел на лошадь и отправился по Калужской дороге, которая теперь была для него только дорогой в Малоярославец. Чтобы достигнуть моста, около этого города следовало проехать через длинную долину шириною в полльё, которую окружает со всех сторон река Лужа; за императором следовало всего лишь несколько офицеров. Так как четыре эскадрона его обычной свиты не были им предупреждены, то они поехали вслед за ним, торопясь его догнать. Дорога была покрыта артиллерийскими и лазаретными фурами и экипажами; всё это составляло внутреннюю часть армии и потому Наполеон со своими путниками подвигались вперед без всяких опасений.
Сначала вдалеке с правой стороны замелькали небольшие отряды, затем стали приближаться большие черные линии войск. Вдруг поднялась тревога: несколько женщин и кое-кто из челяди стремглав бросились назад, ничего не слушая, не отвечая на вопросы, потеряв голос и еле переводя дух. В то время ряды экипажей нерешительно остановились: среди них поднялась суматоха; одни из них хотели продолжать путь, другие — вернуться обратно: экипажи сталкивались, опрокидывались и вскоре воцарился невообразимый беспорядок. Император смотрел и улыбался, всё подвигаясь вперед и думая, что ими овладел беспричинный панический страх. Его адъютанты подозревали, что перед ними казаки, но они приближались такими правильными взводами, что наши всё еще сомневались, и если бы эти негодяи не зарычали бы по своему обыкновению, чтобы заглушить в себе страх перед опасностью, Наполеону, быть может, не удалось бы миновать их рук. Опасность эта была еще увеличена тем, что сначала мы приняли эти возгласы за крики «Да здравствует император!»
Это был Платов и шесть тысяч казаков, которые позади нашего победоносного авангарда попытались перейти реку, равнину и большую дорогу, забирая всё на своем пути, и как раз в ту минуту, когда император спокойно двигался среди своей армии вблизи извилистой реки, не допуская даже мысли о таком дерзком намерении, — русские приводили его в исполнение!

Для Empereur знамением печального исхода,
Звучал кровавого сражения итог,
Французы потеряли в битвах дух свободы,
Их срок побед ,в величии любви истёк.

Лишив в велении дурных предчувствий ,
Сна и покоя в воздаянии  любви,
Не знавшей,в повелениях сочувствий,
Границ и меры в пожеланиях души.

Повелевавшей миром встречных откровений,
Присутствием отваги родовой,
Дух дисциплины ,сотворив величием сражений,
Победой воли над печалью и тоской.

Затмившей веру на путях исхода,
В Величие Божественной Любви,
Боготворя величием похода,
Великой армии отвагу в эти дни.

Лишённую в борьбе основ, плодов победы ,
И веры ,в счастье жизни и любви,
Разрушив в сердце родовые веды,
Ради разбоя на большой крови.

Схлестнувшись ,с морем русской скорби ранним утром,
Заполонившим лагерь тёмным вестником беды,
Сверкая стали лунным перламутром,
Предвестником освобождения страны.

Дух сотен Платова на плечи налагая,
Врага , искавшего ответы до утра,
Казацкой удалью  желание  венчая,
Уйти с войной ,с земли российской навсегда.

Испытывая дань восторга многих поколений,
За пережитое внутри России до сих пор,
Избавив весь народ от родовых затмений,
И прекратив в  любви друзей ненужный спор.

Опоры рода совместив на вечном вече,
Подчёркивая лично доводы судьбы ,
Столкнувшей их лицом к лицу при встрече,
Узнать Величие России как страны...

Картина Александра Аверьянова "Под Городнёй"13(25)октября1812 года.
 
             Пустившись в галоп, они приближались так быстро, что Рапп едва успел сказать императору: «Да ведь это они, возвращайтесь!» Император, потому ли, что он плохо видел, или потому, что он считал унизительным обращаться в бегство, стоял на своем. И он был бы окружен, если бы Рапп, схватив за повода лошадь Наполеона, не повернул ее назад, закричав ему: «Это необходимо!» И в самом деле приходилось бежать. Наполеон при своей гордости не мог решиться на это. Он обнажил шпагу; принц Невшательский и обер-шталмейстер последовали его примеру. И, став налево от дороги, они стали ждать эту орду, от которой их отделяло всего сорок шагов. Рапп едва успел повернуться лицом к этим варварам, как один из них с такой силой вонзил свое копье в грудь лошади этого генерала, что опрокинул его на землю. Другие адъютанты и несколько гвардейских кавалеристов подняли его. Этот поступок, храбрость Лекутё, усилия двух десятков офицеров и стрелков, а главным образом, жадность к грабежу русских варваров спасли императора. Тем не менее им достаточно было только протянуть руку, чтобы схватить его. В ту же минуту орда, пересекая дорогу, смяла всё на своем пути: лошадей, людей, экипажи, нанося раны и убивая обозных [73]солдат, которых затем казаки тащили в лес, чтобы там их обобрать; затем, повернув лошадей, впряженных в орудия, они уводили их через поля. Но эта победа длилась лишь одно мгновение, была торжеством, благодаря неожиданности. Подоспела гвардейская кавалерия, при виде её русские побросали свою добычу и обратились в бегство; они пронеслись подобно потоку, правда, оставляя за собой ужасные следы, но побросав то, что удалось им захватить.
Тем не менее некоторые из этих варваров проявили отвагу, доходящую до дерзости. Они возвращались шагом, проезжая между нашими эскадронами и спокойно заряжая свои ружья. Они рассчитывали на неповоротливость наших избранных кавалеристов и на легкость своих собственных лошадей, подгоняемых нагайками. Их бегство произошло в полном порядке, они несколько раз оборачивались, правда, на расстоянии вне выстрела, так что они потеряли только несколько человек ранеными и не оставили нам ни одного пленника. Наконец, они заманили нас к оврагам, поросшим кустарниками, где были спрятаны их орудия, принудившие нас остановиться. Всё это наводило на размышления. Силы нашей армии были надорваны, а война возобновлялась во всей своей силе!
Император, пораженный тем, что [74]осмелились на него напасть, стоял до тех пор, пока не очистили долину; затем он направился в Малоярославец, где вице-король показал ему все препятствия, преодоленные накануне.
Сама почва достаточно свидетельствовала о них. Никогда еще поле битвы не представляло такой ужасной картины. Изрытая поверхность земли, окровавленные развалины, улицы, след которых можно было различить по длинной веренице трупов и человеческих голов, раздавленных пушечными колесами, обгоревшие раненые, выползавшие из обломков и испускавшие жалобные стоны, наконец, мрачное пение гренадеров, воздававших последние печальные почести останкам своих убитых полковников и генералов — всё это говорило о только что произошедшем ужасном сражении. Говорят, что император увидел в этом одну лишь славу; он воскликнул: «Честь этого великого дня всецело принадлежит принцу Евгению!» Но уже охваченный роковым предчувствием, он поколебался при виде этого зрелища. Затем он отправился на высокий берег.
Товарищи! Помните ли вы это злосчастное поле битвы, на котором остановилось завоевание мира, где двадцать лет непрерывных побед рассыпались в прах, где началось великое крушение нашего счастья? [75]Представляется ли еще вашим глазам этот разрушенный кровавый город и эти глубокие овраги и леса, которые, окружая высокую долину, образуют из неё замкнутое место? С одной стороны французы, уходившие с севера, которого они так пугались, с другой — у опушек лесов — русские, охранявшие дорогу на юг и пытавшиеся толкнуть нас во власть их грозной зимы. Представляется ли вам Наполеон между двумя своими армиями посреди этой долины, его шаги, его взгляды, блуждавшие с юга на восток, с Калужской дороги на Медынскую? Обе они для него закрыты: на Калужской — Кутузов и сто двадцать тысяч человек, готовых оспаривать у него двадцать лье лощины, со стороны Медыни он видит многочисленную кавалерию — это Платов и те самые орды, которые только что появились у крыла армии, проникли через него по частям и вышли, нагруженные добычей, чтобы вновь сформироваться на правом фланге, где их ждали резервы и артиллерия. Именно в эту сторону были так долго устремлены взоры императора, о её положении он справлялся по военным картам, выслушивал генералов, взвешивал всё, что было опасного в нашей позиции в силу необычайно резких несогласий между генералами, которые не сдерживались даже в его присутствии. Затем, весь подавленный сожалением и [76]печальными предчувствиями, он медленно отправился на главную квартиру.
Мюрат, принц Евгений, Бертье, Даву и Бессьер следовали за ним. Бедное жилище невежественного ремесленника заключало в своих стенах императора, двух королей, трех генералов армии! Они пришли туда, чтобы решить судьбу Европы и армии, которая её завоевала. Смоленск был целью. Как идти туда — через Калугу, Медынь или Можайск? Наполеон сидел перед столом, опершись головой на руки, которые закрывали его лицо и отражавшуюся, вероятно, на нём скорбь.

Сегюр Филипп-Поль - Поход в Россию. Записки адъютанта императора Наполеона I
(фр. Philippe Paul de S;gur; 4 ноября 1780 — 25 февраля 1873) — французский бригадный генерал, входивший в окружение Наполеона. Оставил воспоминания по истории наполеоновских войн.
Ему принадлежит несколько исторических трудов, но все они не имели того успеха, который выпал на долю его наиболее известной книги, опубликованной во времена реставрации в 1824 году под названием «История Наполеона и его Великой Армии в 1812 году» (Histoire de Napol;on et de la grande arm;e pendant l’ann;e 1812). Она выдержала менее чем за три года десять изданий, следовавших одно за другим. Её автор был избран в 1830 году членом французской Академии, где заседал сорок три года до смерти.

Вогнав в тоску и скорбь противоречий,
Лишивших начисто возможности идти,
Искать в душе восторги красноречий,
Вселявших веру в правильность пути.

Открытым ликом верной смерти,
Несущейся навстречу удилам,
Творящим волю в страшной круговерти,
Войною жить и править Бога фимиам.

Вознёсший право защищать родную землю,
Не глядя на исток величия борьбы,
Душой и сердцем право рода внемля,
Пресечь любым путём,веления чужой судьбы.