Сила слова во благо и на гибель - часть 98я Усадьб

1я публикация части 98й («Усадьба»)
на Стихи ру 2019 02 23       


   *Если вы читаете текст повторно,
он может быть уже немного другим - 
т.е. точечно или фрагментарно
изменён, дополнен, сокращён,
найденные ошибки исправлены и т.д.
См. выше дату "ближайшей редакции".


                (**2018 03 31
Прошу прощения за возможные «ляпы».
Бывают и по незнанию.   
Чаще – по невниманию.
Например, в результате многократных правок:
меняя слово, забываю тут же изменить согласование. Вот сегодня опять (случайно) –
обнаружила такой обидный факт,
в этом вступлении заменила.
А почти во всех предшествующих ошибка эта висит – надо найти время и устранить.
Буду исправлять по мере обнаружения.
               
                Если вы заметите ошибки
и сочтёте возможным о них сообщить –
заранее благодарю. )



                *******ВАЖНО

               Говорила об этом,
                но есть необходимость повторить:

не всех авторов (и произведения),
упомянутые ниже,
могу назвать любимыми.
Не всегда разделяю мысли и чувства авторов и персонажей.
Иногда – лишь предлагаю «ознакомиться». Чтобы помнить: и так бывает.
Или – упомянуть «по случаю» автора или произведение – по разным причинам. Вдруг вам захочется найти и про(пере-)честь. *******



                Лидия Кузьмина-Сапогова
 

                СИЛА СЛОВА ВО БЛАГО И НА ГИБЕЛЬ –
                часть 98я
                («Усадьба»)

               
                «Да здравствует право читать,
                Да здравствует право писать.

        Правдивой страницы
        Лишь тот и боится,
        Кто вынужден правду скрывать».

                Роберт Бёрнс
                "За тех, кто далеко" 


                ))))))) Повторю
               (немного изменив)

                "предварение"
из предыдущих частей –
для тех, кто их не видел. 


________ Начало:

вступление, объяснения –
в трёх публикациях: 

*«Автор Галина Гостева - тема Тотальный диктант-2017
(1я публикация на Проза и Стихи ру 2017 03 17)
и

**«О тотальном диктанте 2018 – и не только – 1»    

***… и  «… - 2»

(1я публикация частей 1й и 2й на Проза и Стихи ру 2017 12 09)


___________ Название:

из моего  рифмованного опуса (2017) 
                «Пейто – богиня убеждения».
Текст с комментариями есть на страницах.
На Стихи ру – отдельно,
на Проза ру – совместно с «Апостериори».

(Для меня там главное –

      шедевр Ивана Андреевича Крылова

        «СОЧИНИТЕЛЬ И РАЗБОЙНИК»)


____________________ Содержание:

произвольная подборка
    «о языке», его единстве с мышлением… и бытием по большому счёту; 
          его возможностях  -
                в широком смысле. 

Не только миницитат –
но фрагментов, отрывков,
а коротких произведений и целиком),

интересных и
являющих собой «великолепные образцы» (по мне).

Плюс факты, рассказы, мнения, комментарии, «умозлоключения» (не только мои).
От анекдотов и прочих забавностей – до…

Сейчас – тематические.

Планирую энное количество частей – как получится. 
Иногда «общего плана», иногда сужая тему.


_______________Ничего разособенного:
многое вы знаете, конечно –
но кое-что, возможно, забыли,
а то и прочтёте впервые.


_________________ Подбирать стараюсь не из «самых известных».
Но делаю исключения – к тому ж в новейшем времени не совсем уверена, что же теперь относить к «самым известным».
Приоритет - классике.
Случаются повторы: кое-что приводила в прежних публикациях –
но там вы можете не увидеть.
Если в этом цикле уместно – то (даже для читавших прежнее) повторение, думаю, оправдано.


___________________ Ключевые слова:

интерес,
знание,
раздумья.


______ На страницах помещу всё «наэтотемное» в отдельную папку.


_____ Не претендую на «полное раскрытие темы» - лишь затрагиваю.

План:
вернуться и «улучшить» по возможности  – добавлю, поменяю.
Так хотелось бы… время покажет.



                __________________** NB снова:

вынуждена подчеркнуть
ввиду несладкого опыта. ___________ Материал в предлагаемой форме –
                на любителя, да.
И по объёму тоже – велик, согласна.
_______________________ Но пишу для тех,
кому всё равно будет интересно,
не вижу смысла «усреднять для удобочитания» –
потому что сама такое читала бы.

                Портал позволяет вольность изложения, без оглядки на формат и целевую аудиторию –
для меня это бесценно.


                ))))))) Пожалуйста,
если такая «подача»
    вам не по вкусу –

                просто не читайте. ))))))) 




=========================== Часть 98я «УСАДЬБА» =====



_____________ Усадьбы – «как много в этом звуке» (с).

Боярские, помещичьи, городские - даже крестьянские! Это в России.

А вне? Всякие.. везде...
Те же (г)асиенды:
сразу Каса-дель-Корво из «Всадника без головы», Сан-Феличе из «Пятнадцатилетнего капитана» (Майн Рид).
И т.д.


_______________________________________ № 1 Иннокентий Анненский
«Старая усадьба»

Сердце дома. Сердце радо. А чему?
Тени дома? Тени сада? Не пойму.
Сад старинный, всё осины - тощи, страх!
Дом - руины... Тины, тины что в прудах...
Что утрат-то!... Брат на брата... Что обид!...
Прах и гнилость... Накренилось... А стоит...
Чье жилище? Пепелище?... Угол чей?
Мертвой нищей логовище без печей...
Ну как встанет, ну как глянет из окна:
«Взять не можешь, а тревожишь, старина!
Ишь затейник! Ишь забавник! Что за прыть!
Любит древних, любит давних ворошить...
Не сфальшивишь, так иди уж: у меня
Не в окошке, так из кошки два огня.
Дам и брашна - волчьих ягод, белены...
Только страшно - месяц за год у луны...
Столько вышек, столько лестниц - двери нет...
Встанет месяц, глянет месяц - где твой след?.."
Тсс... ни слова... даль былого - но сквозь дым
Мутно зрима... Мимо... мимо... И к живым!
Иль истомы сердцу надо моему?
Тени дома? Шума сада?.. Не пойму...



______________________________________ № 2 Габриэль Гарсиа Маркес:
«Хроника одной смерти, объявленной заранее»



– Оставь ее, красавчик, – серьезно приказала она ему. – Из этого колодца тебе не пить, покуда я жива.
Саму ее совратил Ибрагим Насар в расцвете девичества. Несколько лет он предавался с ней тайным любовным утехам в стойлах асьенды и привел в свой дом прислугой, когда страсть угасла. Дивина Флор, ее дочь от мужа, появившегося позднее, считала себя предназначенной для тайного ложа Сантьяго Насара, и эта мысль заранее заставляла ее трепетать. «Такого мужчины, как он, не рождался больше», – сказала она мне, тучная и увядшая, окруженная детьми от других любовей. «Вылитый папаша был, – перебила ее Виктория Гусман. – Такое же дерьмо». И все же невольно вздрогнула при воспоминании об ужасе, который охватил Сантьяго Насара, когда она выскребла кроличьи внутренности и швырнула собакам еще дымящиеся кишки.

– Не будь дикаркой! – сказал он ей. – А если бы это был человек?

Виктории Гусман понадобилось почти двадцать лет, чтобы понять, отчего мужчина, привычный к убийству беззащитных животных, вдруг выказал такой ужас. «Боже правый! – воскликнула она со страхом. – Выходит, то было ему откровение!» Однако столько старой злобы скопилось в ней к утру преступления, что она продолжала скармливать собакам кроличьи потроха только для того, чтобы отравить Сантьяго Насару завтрак. Такова была картина до момента, когда весь городок был разбужен сотрясающим воздух ревом парохода, на котором прибывал епископ.

Их дом был некогда двухэтажным складом со стенами из неструганых досок и двускатной цинковой крышей, с которой грифы высматривали портовые отбросы. Его построили в те времена, когда река была столь услужлива, что многие морские баркасы и даже некоторые большие пароходы отваживались подниматься к нам по заболоченному устью. Когда Ибрагим Насар с последними арабами приехал сюда под конец гражданских войн, морские пароходы к складу уже не подплывали – изменилось течение реки, – и он стоял без всякой пользы. Ибрагим Насар купил его за бесценок, намереваясь открыть лавку заграничных товаров, которую так и не открыл, и, лишь собравшись жениться, превратил склад в жилой дом. На нижнем этаже он устроил залу, служившую для самых разных целей, в задней части дома оборудовал конюшню на четырех лошадей, комнаты для прислуги и кухню, как на асьенде, с окнами на порт, откуда в любое время дня и ночи просачивалось зловоние стоячих вод. Единственное, что он оставил в зале нетронутым, была винтовая лесенка, уцелевшая после какого-то кораблекрушения. На верхнем этаже, где прежде помещалась таможня, он сделал две просторные спальни и пять комнатенок для многочисленных детей, которых намеревался завести, и соорудил деревянный балкон прямо над миндальными деревьями площади – там Пласида Линеро сидела мартовскими вечерами, пытаясь утешиться в своем одиночестве. Он сохранил парадную дверь на фасаде и проделал еще два окна высотой во весь этаж, украшенные резьбой. Оставил он также и заднюю дверь – лишь увеличил высоту дверного проема, чтобы можно было въезжать верхом, – и сохранил для своих нужд часть старого мола. Этой-то задней дверью обычно и пользовались – не только потому, что так было проще пройти к лошадям и на кухню, но еще и потому, что через нее, минуя площадь, выходили прямо на улицу, ведущую к новому порту. Парадная же дверь всегда, кроме праздничных дней, оставалась запертой на замок и на засов. И тем не менее именно возле нее, а вовсе не у задней двери, поджидали Сантьяго Насара мужчины, которые собирались его убить, и именно через нее он вышел, направляясь в порт встречать епископа, хотя из-за этого ему пришлось обогнуть весь дом.



______________________________________________ № 3 Андрей Белый
«Усадьба»

Чугунные тумбы
Торчат под крыльцом;
Проросшие клумбы;
Заброшенный дом.
Дворянских фамилий
Облупленный герб;
И — заросли лилий;
И — заросли верб.
Там ставнею сорванной
Хлопнет окно;
Там жизни оборванной
Темное дно —
Кушетки, козетки,
Куранты, чехлы
И мертвые предки —
Проблекли из тьмы.
Под сводами арок
Тенеет порой
Там плачущих парок
Бормочущий рой.


______________________________________________ № 4 Иван Бунин
«Грамматика любви»


"Так вот оно что, Хвощинский умер, - думал Ивлев. - Надо непременно заехать, хоть взглянуть но это опустевшее святилище таинственной Луш¬ки... Но что ни человек был этот Хвощинский? Сумасшед-ший или просто какая-то ошеломленная, вся на одном сосредоточенная душа?" По pассказам стариков-помещиков, сверстников Хвощинского, он когда-то слыл в уезде за ред¬кого умницу. И вдруг свалилась на него эта любовь, эта Лушка, потом неожиданная смерть ее, - и все пошло пра¬хом: он затворился в доме, в той комнате, где жила и умерла Лушка, и больше двадцати лег просидел на ее кровати - не только никуда не выезжал, а даже у себя в усадьбе не пока¬зывался никому, насквозь просидел матрац на Лушкиной кровати и Лушкиному влиянию приписывал буквально все, что совершалось в мире: гроза заходит - это Лушка насы¬лает грому, объявлена война - значит, так Лушка решила, неурожай случился - не угодили мужики Лушке...
   - Ты на Хвощинское, что ли, едешь? - крикнул Ивлев, высовываясь под дождь.
   - На Хвощинское, - невнятно отозвался сквозь шум дождя малый, с обвисшего картуза которого текла вода. - На Писарев верх...
   Такого пути Ивлев не знал. Места становились все беднее и глуше. Кончился рубеж, лошади пошли шагом и спустили покосившийся тарантас размытой колдобиной под горку; в какие-то еще не кошенные луга, зеленые скаты которых гру-стно выделялись на низких тучах. Потом дорога, то пропа¬дая, то возобновляясь, стала переходить с одного бока на другой по днищам оврагов, по буеракам в ольховых кустах и верболозах... Была чья-то маленькая пасека, несколько ко-лодок, стоявших на скате в высокой траве, краснеющей зем¬ляникой... Объехали какую-то старую плотину, потонувшую в крапиве, и давно высохший пруд - глубокую яругу, зарос¬шую бурьяном выше человеческого роста... Пара черных ку¬личков с плачем метнулась из них в дождливое небо... А на плотине, среди крапивы, мелкими бледно-розовыми цветоч¬ками цвел большой старый куст, то милое деревце, которое зовут "божьим деревом", - и вдруг Ивлев вспомнил места, вспомнил, что не раз ездил тут в молодости верхом...
   - Говорят, она тут утопилась-то, - неожиданно сказал малый.
   - Ты про любовницу Хвощинского, что ли? - спросил Ивлев. - Это неправда, она и не думала топиться.
   - Нет, утопилась, - сказал малый. - Ну, только думает¬ся, он скорей всего от бедности от своей сошел с ума, а не от ней...
   И, помолчав, грубо прибавил:
   - А нам опять надо заезжать... в это, в Хвощино-то... Ишь как лошади-то уморились!
   - Сделай милость, - сказал Ивлев.
   На бугре, куда вела оловянная от дождевой воды дорога, на месте сведенного леса, среди мокрой, гниющей щепы и листвы, среди пней и молодой осиновой поросли, горько и свежо пахнущей, одиноко стояла изба. Ни души не было кругом, - только овсянки, сидя под дождем на высоких цветах, звенели на весь редкий лес, поднимавшийся за из¬бою, но, когда тройка, шлепая по грязи, поравнялась с ее порогом, откуда-то вырвалась целая орава громадных со-бак, черных, шоколадных, дымчатых, и с яростным лаем накипела вокруг лошадей, взвиваясь к самым их мордам, на лету перевертываясь и прядая даже под верх тарантаса. В то же время и столь же неожиданно небо над тарантасом рас¬кололось от оглушительного удара грома, малый с остерве-нением кинулся драть собак кнутом, и лошади вскачь понес¬ли среди замелькавших перед глазами осиновых стволов...
   За лесом уже видно было Хвощинское. Собаки отстали и сразу смолкли, деловито побежали назад, лес расступился, и впереди опять открылись поля. Вечерело, и тучи не то рас-ходились, не то заходили теперь с трех сторон: слева - поч¬ти черная, с голубыми просветами, справа - седая, грохо¬чущая непрерывным громом, а с запада, из-за хвощинской усадьбы, из-за косогоров над речной долиной, - мутно-синяя, в пыльных полосах дождя, сквозь которые розовели горы дальних облаков. Но над тарантасом дождь редел, и, приподнявшись, Ивлев, весь закиданный грязью, с удоволь¬ствием завалил назад отяжелевший верх и свободно вздох¬нул пахучей сыростью поля.
Он глядел на приближающуюся усадьбу, видел наконец то, о чем слышал так много, но по-прежнему казалось, что жила и умерла Лушка не двадцать лет тому назад, а чуть ли не во времена незапамятные. По долине терялся в куге след мелкой речки, над ней летала белая рыбалка. Дальше, на полугоре, лежали ряды сена, потемневшие от дождя; среди них, далеко друг от друга, раскидывались старые серебри¬стые тополи. Дом, довольно большой, когда-то беленый, с блестящей мокрой крышей, стоял на совершенно голом ме¬сте. Не было кругом ни сада, ни построек, только два кир¬пичных столба на месте ворот да лопухи по канавам. Когда лошади вброд перешли речку и поднялись на гору, какая-то женщина в летнем мужском пальто, с обвисшими карманами, гнала по лопухам индюшек. Фасад дома был необыкно-венно скучен: окон в нем было мало, и все они были невелеки, сидели в толстых стенах. Зато огромны были мрачные крыльца. С одного из них удивленно глядел на подъезжаю¬щих молодой человек в серой гимназической блузе, под¬поясанной широким ремнем, черный, с красивыми глазами и очень миловидный, хотя лицо его было бледно и от весну¬шек пестро, как птичье яйцо.
   Нужно было чем-нибудь объяснить свой заезд. Подняв¬шись на крыльцо и назвав себя, Ивлев сказал, что хочет по¬смотреть и, может быть, купить библиотеку, которая, как говорила графиня, осталась от покойного, и молодой чело¬век, густо покраснев, тотчас повел его в дом. "Так вот это и есть сын знаменитой Лушки!" - подумал Ивлев, окидывая глазами все, что было на пути, и часто оглядываясь и говоря что попало, лишь бы лишний раз взглянуть на хозяина, кото¬рый казался слишком моложав для своих лет. Тот отвечал поспешно, но односложно, путался, видимо, и от застенчи-вости, и от жадности; что он страшно обрадовался возмож¬ности продать книги и вообразил, что сбудет их недешево, сказалось в первых же его словах, в той неловкой торопли-вости, с которой он заявил, что таких книг, как у него, ни за какие деньги нельзя достать. Через полутемные сени, где была настлана красная от сырости солома, он ввел Ивлева в большую переднюю.
   - Тут вот и жил ваш батюшка? - спросил Ивлев, входя и снимая шляпу.
   - Да, да, тут, - поспешил ответить молодой человек. - То есть, конечно, не тут... они ведь больше всего в спальне сидели... но, конечно, и тут бывали...



_____________________________________ № 5 Николай Гумилёв
«Старые усадьбы»

Дома косые, двухэтажные,
И тут же рига, скотный двор,
Где у корыта гуси важные
Ведут немолчный разговор.
В садах настурции и розаны,
В прудах зацветших караси, —
Усадьбы старые разбросаны
По всей таинственной Руси.
Порою в полдень льется по лесу
Неясный гул, невнятный крик,
И угадать нельзя по голосу,
То человек иль лесовик.
Порою крестный ход и пение,
Звонят во все колокола,
Бегут,- то, значит, по течению
В село икона приплыла.
Русь бредит Богом, красным пламенем,
Где видно ангелов сквозь дым…
Они ж покорно верят знаменьям,
Любя свое, живя своим.
Вот, гордый новою поддевкою,
Идет в гостиную сосед.
Поникнув русою головкою,
С ним дочка — восемнадцать лет.
«Моя Наташа бесприданница,
Но не отдам за бедняка».
И ясный взор ее туманится,
Дрожа, сжимается рука.
«Отец не хочет… нам со свадьбою
Опять придется погодить».
Да что! В пруду перед усадьбою
Русалкам бледным плохо ль жить?
В часы весеннего томления
И пляски белых облаков
Бывают головокружения
У девушек и стариков.
Но старикам — золотоглавые,
Святые, белые скиты,
А девушкам — одни лукавые
Увещеванья пустоты.
О Русь, волшебница суровая,
Повсюду ты свое возьмешь.
Бежать? Но разве любишь новое
Иль без тебя да проживешь?
И не расстаться с амулетами,
Фортуна катит колесо,
На полке, рядом с пистолетами,
Барон Брамбеус и Руссо.



_____________________________________________ № 6 Эмиль Золя
«Разгром»

Нелегко было выбраться из толпы. Но им это удалось; они бросились в ложбину, которая вела налево. Тут они попали в настоящий лабиринт тропинок и переулков, в предместье, где оказалось много огородов, садов, дач, маленьких переплетающихся участков, и эти тропинки, переулки извивались между стен, внезапно сворачивали, заводили в тупики; это был великолепно укрепленный лагерь, пригодный для засад; в этих уголках десять человек могли бы долго отбиваться.от целого полка. Здесь уже потрескивали выстрелы: предместье находилось над Седаном; с другой стороны долины приближалась прусская гвардия.

Морис и Генриетта шли за остальными; повернув налево, потом направо, между двух бесконечных стен, они вдруг вышли к распахнутым воротам «Эрмитажа». Усадьба с маленьким парком возвышалась тремя широкими уступами, и на одном из них стояло главное здание, большой четырехугольный дом, к которому вела аллея вековых вязов. Напротив, по ту сторону узкой, замкнутой долины, у опушки леса, находились другие усадьбы.

Увидя раскрытые настежь ворота, Генриетта встревожилась.

— Их нет дома; они, наверно, уехали.

В самом деле, накануне Дюбрейль покорился необходимости увезти жену и детей в Буйон, считая катастрофу неизбежной. Тем не менее дом не был пуст; уже издали между деревьев замелькали люди. Генриетта направилась было в аллею, но вдруг попятилась перед трупом прусского солдата.

— Э-э! — воскликнул Роша. — Да здесь уже дрались!

Им захотелось узнать, что там такое; они пошли к дому и все поняли: двери и окна на первом этаже были выбиты ружейными прикладами и зияли; комнаты — разграблены, а выброшенная мебель валялась на гравии у подъезда. Здесь была главным образом голубая мебель из гостиной, кушетка и дюжина кресел; они стояли как попало вокруг столика с потрескавшейся белой мраморной доской. Зуавы, стрелки, солдаты линейных полков и морской пехоты пробегали позади строений и по аллее, стреляя по леску через долину.

— Господин лейтенант! — доложил лейтенанту Роша зуав. — Мы накрыли здесь сволочей-пруссаков; они тут все разграбили. Видите, мы с ними рассчитались… Но эти сволочи идут опять, десятеро на одного. Дело будет нелегкое.

Перед домом на площадке валялось еще три трупа прусских солдат. Генриетта всмотрелась внимательно, наверно, вспоминая мужа, который тоже лежал далеко отсюда, обезображенный, в крови и пыли; вдруг у самой ее головы в дерево, перед которым она стояла, впилась пуля. Жан бросился к Генриетте.

— Отойдите! Скорей! Скорей! Спрячьтесь в доме!

Он заметил, как она изменилась, как обезумела от муки со дня их последней встречи; его сердце разрывалось от жалости, когда он представил себе, какой она явилась ему впервые, как она ласково улыбалась. Сначала он не находил слов, даже на был уверен, узнала ли она его. Но ему хотелось пожертвовать собой для нее, вернуть ей покой и радость.

— Подождите нас в доме!.. Как только будет угрожать опасность, мы вынесем вас через окно.

Она равнодушно отмахнулась.

— К чему?

Морис тоже торопил сестру, и ей пришлось подняться в дом по лестнице, но она остановилась в передней, откуда могла окинуть взглядом аллею. И она увидела бой.

За одним из первых вязов стояли Морис и Жан. За гигантскими столетними стволами могли свободно укрыться два человека. Горнист Год подошел к лейтенанту Роша, который упорно старался сохранить знамя; не доверяя его никому, лейтенант приставил знамя к дереву и стрелял. Да и за каждым стволом стояли французы. Во всех концах аллеи притаились зуавы, стрелки, солдаты морской пехоты и высовывали голову, только когда стреляли.

В лесок, видимо, прибывали пруссаки: перестрелка усилилась. Никого не было видно; иногда лишь мелькал какой-нибудь солдат, перебегавший от дерева к дереву. Дача с зелеными ставнями тоже была занята пруссаками; они стреляли из приоткрытых окон первого этажа. Было около четырех часов; пушки палили не так часто, мало-помалу утихая; здесь, в этой уединенной норе, откуда нельзя было заметить белый флаг, поднятый на башне, люди убивали друг друга, словно из личной вражды. До самой темноты, вопреки перемирию, в некоторых уголках упрямо бились; перестрелка слышалась в предместье Фон-де-Живонн и в садах Пти-Пон.

Долго еще от края до края долины люди решетили друг друга пулями. Время от времени, чуть только какой-нибудь солдат неосторожно высовывался, пуля пробивала ему грудь, и он падал. В аллее было убито еще три солдата. Один раненый упал ничком и страшно хрипел, но никто не подумал перевернуть его на спину, чтобы облегчить предсмертные муки.



_____________________________________ № 7 Игорь Северянин
«Письмо из усадьбы»

Вчера читала я, - Тургенев
Меня опять зачаровал.
Закатный запад был сиренев
И, всё в грядущем обесценив,
Меня к былому призывал.
Шёл тихий снег; вдали долины
Снежели, точно полотно;
Глядели голые малины
В моё любимое окно.



__________________________________________ № 8 Николай Лесков
«Фигура»

 Фигура, или, по малороссийскому простому выговору, «Хвыгура», во время моего знакомства имел лет около шестидесяти, но обладал еще значительною силою и никогда не жаловался на нездоровье. Он имел огромный рост и атлетическое сложение: волосы у него были густые, коричневые, почти без проседи, но усы «сивые». По собственному его выражению, он «сивив з морды — як пес», то есть седел, начиная не с головы, а с усов — как седеют старые собаки. Борода у него тоже была бы седая, но он ее брил. Глаза у Фигуры были большие, серые с поволокою, губы румяные, цвет лица смуглый и загорелый. Взгляд его имел выражение смелое, умное и с оттенком затаенной малороссийской иронии.
Жил Фигура совершенным, настоящим подгородным мужиком, на предместии Куриневке, «у своей господи», то есть в собственной усадьбе и при собственном хозяйстве, которое вел в сотрудничестве молодой и чрезвычайно красивой крестьянки Христи. Фигура все работал своими собственными руками и все содержал в простом, но безукоризненном порядке. Он сам «копал огород», сам его возделывал и засевал овощами и сам же вывозил эти овощи на Подол, на Житний базар, где становился со своею телегою в ряду с другими приезжими мужиками и продавал свои огурцы, га;рбузы (тыквы), дыни, капусту, бураки и репку.
Торговал Фигура лучше других, потому что его овощи всегда отличались лучшим достоинством. Особенно славились его нежные и сладкие тыквы, чрезвычайно больших размеров, доходившие иногда до пуда веса.
Также и огурцы, и бураки, и капуста — все у Фигуры было самое рослое и самое лучшее.
Перекупки подольского Житнего базара знали, что «проть Хвыгуры вже не учкнешь», — то есть лучше его ни у кого не достанешь, — но он не любил продавать перекупкам «щоб людей не мордовали», а продавал прямо «людям», то есть прямым потребителям.
К перекупам и перекупкам Фигура «мав зуба» (имел зуб) и любил проникать хитрости этих людей и их вышучивать. Как, бывало, перекуп или перекупка ни переоденутся или кого ни подошлют к возу с подсылом, чтобы забрать товар у Фигуры, — он, бывало, это сейчас проникнет и на вопрос «почем копа;» — отвечает:
— По деньгам, але тыльки шкода що не для твоей милости.
Если же подсыльный станет уверять, что он простой человек и торгует «для себе», то Фигура, не вынимая из губ трубки, скажет ему:
— Эге! ну, не юлы — бо не покуришь! — и больше не станет разговаривать.
Фигуру все знали на базаре и знали, что он «як бы то не с простых людей, а тильки опростывся», но настоящего его чина и звания и того — почему он так «опростывся» — не знали и узнать этого не добивались.
Я тоже долго этого не знал, а настоящего его чина и теперь не знаю



_______________________________________ № 9 Валерий Брюсов

В полях забытые усадьбы
Свой давний дозирают сон.
И церкви сельские, простые
Забыли про былые свадьбы,
Про роскошь барских похорон.
Дряхлеют парки вековые
С аллеями душистых лип.
Над прудом, где гниют беседки,
В тиши, в часы вечеровые,
Лишь выпи слышен зыбкий всхлип.
Выходит месяц, нежит ветки
Акаций, нежит робость струй.
Он помнит прошлые затеи,
Шелк, кружева, на косах сетки,
Смех, шепот, быстрый поцелуй.
Теперь всё тихо. По аллее
Лишь жаба, волочась, ползет
Да еж проходит осторожно…
И всё бессильней, всё грустнее
Сгибаются столбы ворот.
Лишь в бурю, осенью, тревожно
Парк стонет громко, как больной,
Стряхнуть стараясь ужас сонный…
Старик! жить дважды невозможно;
Ты вдруг проснешься, пробужденный
Внезапно взвизгнувшей пилой!



______________________________________ № 10 Джон Голсуорси
«Усадьба»

Дом мистера Хорэса Пендайса, белый, вытянутый в длину, невысокий, занимающий удобное месторасположение в усадьбе, стал собственностью его прапрапрадеда благодаря союзу с последней представительницей рода Уорстедов. Первоначально прекрасные угодья сдавались небольшими участками арендаторам, которым никто не докучал особым вниманием и которые, получая поэтому хороший доход, исправно платили арендную плату; теперь хозяйство ведется по-новому, и с некоторым убытком. Время от времени мистер Пендайс покупает коров новой породы, птиц, пристраивает новый флигель к зданию школы. К счастью, его доходы не зависят от этого имения. Он правит в своих владениях при полном одобрении священника и местных властей и все-таки нередко жалуется, что его арендаторы почему-то не остаются на земле. Его жена - урожденная Тоттеридж. В его поместье прекрасная охота. И он - об этом можно и не упоминать старший сын. Его индивидуальное мнение такое, что индивидуализм погубил Англию, и он поставил себе целью искоренить этот порок в характерах своих фермеров. Заменяя их индивидуалистические наклонности собственными вкусами, намерениями, представлениями, пожалуй, можно сказать и собственным индивидуализмом, и теряя попутно немало денег, он с успехом доказывает на практике свою излюбленную мысль, что чем сильнее проявление индивидуализма, тем беднее жизнь общества. Если, однако, изложить ему дело подобным образом, он разразится гневными протестами, ибо считает себя не индивидуалистом, а "тори-коммунистом", как он выражается. Будучи сельским хозяином, он верит, что благополучие Англии зависит от налогов на ввозимый хлеб. Он частенько говорит: "Три-четыре шиллинга на хлеб - и мое поместье станет доходным".



________________________________________ № 11 Адам Мицкевич
«Пан Тадеуш»

Старинный тот фольварк, казалось, рухнет скоро.
Виднелся сад в пролом упавшего забора,
Березки средь двора белели, точно свечки…
И всё ж фольварк тот был столицею местечка!
Он был велик. Стена господской половины
Была из кирпича. Конюшни и овины
Теснились вкруг него. На обомшелой крыше,
Как на лугу, ковыль рос, что ни год, то выше.
По ветхим стрехам служб сползали прихотливо
Висячие сады шафрана и крапивы,
Пестрел хвостатый щир ковром цветистых пятен,
Чернели в чердаках окошки голубятен,
На крылышках косых разрезывая воздух,
Вкруг стен вились стрижи и щебетали в гнездах,
А кролики, резвясь, искали у порога
Просыпанный ячмень… короче, если строго
Судить, то этот дом, встарь славный, - напоследки
Подобие являл крольчатника иль клетки.
А сколько битв велось вкруг этого фольварка!
Немало тут враги оставили подарков:
В траве блестит ядра железная макушка,
По дому тем ядром пальнула шведов пушка,
Обрушило оно ворот гнилую створку,
И створка на него легла, как на подпорку.
Средь куколи густой, между седой полыни
Подгнившие кресты виднеются доныне -
Свидетели того, что польским ветеранам
В чужой земле пришлось лечь спать на поле бранном.
Внимательно взглянув, на гумнах и амбарах
Нетрудно отыскать следы пробоин старых,
А приглядевшись к ним, увидишь взглядом зорким,
Что в каждой спит картечь, как шмель в подземной норке.
Повсюду на гвоздях, крючках и петлях старых
Виднеются следы от сабельных ударов:
Коль саблей удалось срубить гвоздя головку,
Не выщербив клинка, - ценили зыгмунтовку!
Когда-то в доме был шляхетский герб над входом,
Но ласточки, гнездясь под крышей год за годом,
Свидетельство времен о знатности и силе
Живущей тут семьи - пометом облепили.
В сараях, в кладовых, в чуланах, - если нужно,
Лишь поищи, - найдешь на целый полк оружья:
Убранство Марса - шлем, позеленев от серы
Сражений, нынче стал гнездом для птиц Венеры -
Невинных голубков. В конюшне из кольчуги
Хозяйским жеребцам дают овес прислуги,
Забыв о вертелах, безбожная кухарка
Жаркое стала печь на шпагах в печке жаркой,
Закалку с них сводя… Повсюду Марс сердитый
Был вытеснен отсель Церерой домовитой.
В усадьбе и в дому, в сараях и на гумнах
Теперь царит она с Помоной и Вертумном.
Однако, выгнав прочь вояку Марса, ныне
Должны ему вернуть былую власть богини:
Война идет опять

Перевод Д. Кедрина



_________________________________________ № 12 Лидия Чарская

«Люсина жизнь»

В это лето мне минуло четыре года, и бабушка после совещания с папой и тетей Мусей решили, что для такой большой девочки няня Феня с ее первоначальной методой воспитания уже не подходит, и что необходимо пригласить в дом бонну-немку, которая бы обучила меня манерам и немецкому языку.
Мы жили в нашем маленьком имении Новгородской губернии, в «медвежьем углу», как называли его наши столичные знакомые. Папа с бабушкой долго совещались о необходимости пригласить в дом пожилую особу, так как молодая, наверное бы скоро соскучилась и уехала бы из нашего медвежьего угла.
Вот этого я уже никак не могла понять. Что могло быть в сущности лучше нашей усадьбы, окруженной тенистым садом, а дальше лесом, чудесным мохнатым лесом, где росли весною цветы, летом ягоды и осенью грибы. Такие славные скользкие с самыми разнообразными шапочками пахучие грибочки, которые мы с Феней постоянно ходили собирать. А купанье летом в студеной милой речке! А посещение коровника, птичника и конюшни? О, мало ли сколько незаменимых удовольствий скрывалось в нашей славной усадьбе! И все это еще летом только! А зимою? Зимою ледяная гора в саду – это раз, поездки с папой в санях, запряженных тройкой – это два, и постройки снежного дворца ловкими руками Фени – это три. Бог знает еще, согласится ли новая бонна лепить мне из снега дворец и бабу зимою, а летом купаться, держа меня на руках в нашей узенькой, но глубокой речке, или ходить по ягоды и по грибы. Новая бонна – не Феня, и вкусы у нее далеко не Фенины, конечно. И при одной мысли об этой новой бонне сердце мое стучит и бьет тревогу в груди, бедное маленькое четырехлетнее сердце. А тут еще разлука с любимой няней Феней не может не тревожить меня.



______________________________________________ № 13 Иван Козлов
«Сельская жизнь»
 
Блажен, кто мерно обитает
В заветном прадедов селе
И от проезжих только знает
О белокаменной Москве.
Не вдаль стремится он мечтою,
Не к морю мысль его летит, -
Доволен речкой небольшою:
Она светла, она шумит.
Не изменяясь в тихой доле,
Благословляя небеса,
Он все на то же смотрит роле,
На теже нивы и леса.
Он сердцем чист, он прав душою;
Без дум высоких он умел
Одной вседневной добротою
Украсить бедный свой удел.
Ему страстей волненья чужды,
Не прерван ими сладкий сон,
Живет без прихотей, без нужды
И черных дней не знает он.
Вот дом уютный меж холмами,
В тени берез вот Божий храм,
И вот погост с его крестами,
Где меж родных он ляжет сам.
И жив священник тот безвестный,
Который здесь его крестил,
Венцом с подругою прелестной
На радость жить благословил.
И радость с ними - и всечасно
Она ему милей, милей,
И жизнь он тратит не напрасно
В земном раю семьи своей.
Привычка наслаждений мирных,
Веселые заботы дня,
Забавный страх рассказов длинных
Кругом вечернего огня, -
О вы, обычаи святые!
Любовь домашнего быту.
Отрады ваши золотые
Лелеют жизни суету.
Преданья прежнего, родного
Душе пленительно хранить,
Блаженства сердцу нет другого,
Как жить одним, одно любить.

1837


_______________________________________ № 14 Сергей Аксаков
«Детские годы Багрова-внука»

« …явился парадноодетый лакей от Дурасова с покорнейшею просьбою откушать у него и с извещением, что сейчас приедет за нами коляска. Дурасов был известный богач, славился хлебосольством и жил великолепно; прошлого года он познакомился с нами в Чурасове у Прасковьи Ивановны. Отец и мать сочли неучтивостью отказаться и обещали приехать. Боже мой! Какой это был для меня удар, и вовсе неожиданный! Мелькнула было надежда, что нас с сестрицей не возьмут; но мать сказала, что боится близости глубокой реки, боится, чтоб я не подбежал к берегу и не упал в воду, а как сестрица моя к реке не пойдет, то приказала ей остаться, а мне переодеться в лучшее платье и отправляться в гости. Скоро приехала щегольская коляска, заложенная четверкой, с форейтором и с двумя лакеями. Мы с отцом довольно скоро переоделись; мать, устроив себе уборную в лубочном балагане, где жили перевозчики, одевалась долго и вышла такою нарядною, какою я очень давно ее не видел. Как она была хороша, как всё ей шло к лицу! Перебирая в памяти всех мне известных молодых женщин, я опять решил, что нет на свете никого лучше моей матери!
   Посередине большой площади, с двух боков застроенной порядками крестьянских изб, стояла каменная церковь, по-тогдашнему новейшей архитектуры. Каменный двухэтажный дом, соединяющийся сквозными колоннадами с флигелями, составлял одну сторону четырехугольного двора с круглыми башнями по углам. Все надворные строения служили как бы стенами этому двору; бесконечный старый сад, с прудами и речкою, примыкал к нему с одного бока; главный фасад дома выходил на реку Черемшан. Я ничего подобного не видывал, а потому был очень поражен и сейчас приложил к действительности жившие в моей памяти описания рыцарских замков или загородных дворцов английских лордов, читанные мною в книгах. Любопытство мое возбудилось, воображение разыгралось, и я начал уже на всё смотреть с ожиданием чего-нибудь необыкновенного. Мы въехали на широкий четвероугольный двор, посреди которого был устроен мраморный фонтан и солнечные часы: они были окружены широкими красивыми цветниками с песчаными дорожками. Великолепное крыльцо с фонарями, вазами и статуями и еще великолепнейшая лестница, посередине устланная коврами, обставленная оранжерейными деревьями и цветами, превзошли мои ожидания, и я из дворца английского лорда перелетел в очарованный замок Шехеразады. В зале встретил нас хозяин самого простого вида, невысокий ростом и немолодой уже человек. После обыкновенных учтивостей он подал руку моей матери и повел ее в гостиную.
   Обитая бархатом или штофом мебель из красного дерева с бронзою, разные диковинные столовые часы, то в брюхе льва, то в голове человека, картины в раззолоченных рамах -- всё было так богато, так роскошно, что чурасовское великолепие могло назваться бедностью в сравнении с Никольским дворцом. При первых расспросах, узнав, что мать оставила мою сестрицу на месте нашей кормежки, гостеприимный хозяин стал упрашивать мою мать послать за ней коляску; мать долго не соглашалась, но принуждена была уступить убедительным и настоятельным его просьбам. Между тем Дурасов предложил нам посмотреть его сад, оранжереи и теплицы. Нетрудно было догадаться, что хозяин очень любил показывать и хвастаться своим домом, садом и всеми заведениями; он прямо говорил, что у него в Никольском всё отличное, а у других дрянь. "Да у меня и свиньи такие есть, каких здесь не видывали; я их привез в горнице на колесах из Англии. У них теперь особый дом. Хотите посмотреть? Они здесь недалеко. Я всякий день раза по два у них бываю". Отец с матерью согласились, и мы пошли. В самом деле, в глухой стороне сада стоял красивый домик. В передней комнате жил скотник и скотница, а в двух больших комнатах жили две чудовищные свиньи, каждая величиною с небольшую корову. Хозяин ласкал их и называл какими-то именами. Он особенно обращал наше внимание на их уши, говоря: "Посмотрите на уши, точно печные заслоны!" Подивившись на свиней, которые мне не понравились, а показались страшными, пошли мы по теплицам и оранжереям: диковинных цветов, растений, винограду и плодов было великое множество. Хозяин поспешил нам сказать, что это фрукты поздней пристановки и что ранней -- все давно сошли. Тут Параша привела мою милую сестрицу, которая, издали увидев нас, прибежала к нам бегом, а Параша проворно воротилась. Дурасов рвал без разбора всякие цветы и плоды и столько надавал нам, что некуда было девать их. Он очень обласкал мою сестрицу, которая была удивительно как смела и мила, называл ее красавицей и своей невестой... Это напомнило мне давнопрошедшие истории с Волковым; и, хотя я с некоторой гордостью думал, что был тогда глупеньким дитятей, и теперь понимал, что семилетняя девочка не может быть невестой сорокалетнего мужчины; но слово "невеста" всё-таки неприятно щекотало ухо.
   Только что воротились мы в гостиную и сели отдохнуть, потому что много ходили, как вошел человек, богато одетый, точно наш уфимский губернатор, и доложил, что кушанье поставлено. Я сейчас спросил тихонько мать: "Кто это?" -- и она успела шепнуть мне, что это главный официант. Я в первый раз услышал это слово, совершенно не понимал его, и оно нисколько не решало моего вопроса. Дурасов одну руку подал матери моей, а другою повел мою сестрицу. Пройдя несколько комнат, одна другой богаче, мы вошли в огромную, великолепную и очень высокую залу, так высокую, что вверху находился другой ряд окон. Небольшой круглый стол был убран роскошно: посредине стояло прекрасное дерево с цветами и плодами; граненый хрусталь, серебро и золото ослепили мои глаза. Сестрицу мою хозяин посадил возле себя и велел принесть для нее вышитую подушку. Только что подали стерляжью уху, которою заранее хвалился хозяин, говоря, что лучше черемшанских стерлядей нет во всей России, как вдруг задняя стена залы зашевелилась, поднялась вверх, и гром музыки поразил мои уши! Передо мной открылось возвышение, на котором сидело множество людей, державших в руках неизвестные мне инструменты. Я не слыхивал ничего, кроме скрипки, на которой кое-как игрывал дядя, лакейской балалайки и мордовской волынки. Я был подавлен изумлением, уничтожен. Держа ложку в руке, я превратился сам в статую и смотрел, разиня рот и выпуча глаза, на эту кучу людей, то есть на оркестр, где все проворно двигали руками взад и вперед, дули ртами, и откуда вылетали чудные, восхитительные, волшебные звуки, то как будто замиравшие, то превращавшиеся в рев бури и даже громовые удары... Хозяин, заметя мое изумление, был очень доволен и громко хохотал, напоминая мне, что уха простынет. Но я и не думал об еде. Матери моей было неприятно мое смущение, или, лучше сказать, мое изумление, и она шепнула мне, чтоб я перестал смотреть на музыкантов, а ел... Трудно было мне вполне повиноваться! Черпая ложкой уху, я беспрестанно заглядывался на оркестр музыкантов и беспрестанно обливался. Дурасов еще громче хохотал, отец улыбался, а мать краснела и сердилась. Сестрица моя сначала также была удивлена, но потом сейчас успокоилась, принялась кушать и смеялась, глядя на меня.
   Немного съел я диковинной ухи и сдал почти полную тарелку. Музыка прекратилась. Все хвалили искусство музыкантов. Я принялся было усердно есть какое-то блюдо, которого я никогда прежде не ел, как вдруг на возвышенности показались две девицы в прекрасных белых платьях, с голыми руками и шеей, все в завитых локонах; держа в руках какие-то листы бумаги, они подошли к самому краю возвышения, низко присели (я отвечал им поклоном) и принялись петь. Мой поклон вызвал новый хохот у Дурасова и новую краску на лице моей матери. Но пение меня не увлекло: слова были мне непонятны, а напевы еще менее. Я вспомнил песни наших горничных девушек и решил, что Матреша поет гораздо лучше. Вследствие такого решения я стал заниматься кушаньем и до конца обеда уже не привлек на себя внимания хозяина. Прежним порядком воротились мы в гостиную. После кофе Дурасов предложил было нам катанье на лодке с роговой музыкой по Черемшану, приговаривая, что "таких рогов ни у кого нет", но отец с матерью не согласились, извиняясь тем, что им необходимо завтра рано поутру переправиться через Волгу. Дурасов не стал долее удерживать; очень ласково простился с нами, расцеловал мою сестрицу и проводил нас до коляски, которая была нагружена цветами, плодами и двумя огромными свертками конфет.
   Воротясь, мы поспешили переодеться и пустились в дальнейший путь. Во всю дорогу, почти до самой ночевки, я не переставал допрашивать отца, и особенно мать, обо всем слышанном и виденном мною в этот день. Ответы вели к новым вопросам, и объяснения требовали новых объяснений. Наконец я так надоел матери, что она велела мне более не расспрашивать ее об Никольском. Я обратился к отцу и вполголоса продолжал говорить с ним о том же, сообщая при случае и мои собственные замечания и догадки. Вполне не разрешенными вопросами остались: отчего вода из фонтана била вверх? отчего солнечные часы показывают время? как они устроены? и что такое значит возвышение, на котором сидели музыканты? Когда же я спросил, кто такие эти красавицы барышни, которые пели, отец отвечал мне, что это были крепостные горничные девушки Дурасова, выученные пенью в Москве. Что же они такое пели и на каком языке -- этого опять не знали мой отец и мать. Когда речь дошла до хозяина, то мать вмешалась в наш разговор и сказала, что он человек добрый, недальний, необразованный, и в то же время самый тщеславный, что он, увидев в Москве и Петербурге, как живут роскошно и пышно знатные богачи, захотел и сам так же жить, а как устроить ничего не умел, то и нанял себе разных мастеров, немцев и французов, но, увидя, что дело не ладится, приискал какого-то промотавшегося господина, чуть ли не князя, для того чтоб он завел в его Никольском всё на барскую ногу; что Дурасов очень богат и не щадит денег на свои затеи; что несколько раз в год он дает такие праздники, на которые съезжается к нему вся губерния. Мать пожурила меня, зачем я был так смешон, когда услышал музыку: "Ты точно был крестьянский мальчик, который сроду ничего не видывал, кроме своей избы, и которого привели в господский дом". Я отвечал, что я точно сроду ничего подобного не видывал и потому был так удивлен. Мать возразила, что не надобно показывать своего удивления, а я спросил, для чего не надобно его показывать. "Для того, что это было смешно, а мне стыдно за тебя", -- сказала мать. У меня вертелось на уме и на языке новое возражение в виде вопроса, но я заметил, что мать сердится, и замолчал; мы же в это самое время приехали на ночевку в деревн


_____________________________________- № 15 Владимир Набоков

Глаза прикрою - и мгновенно,
весь легкий, звонкий весь, стою
опять в гостиной незабвенной,
в усадьбе, у себя, в раю.
И вот у зеркала косого
под лепетанье хрусталей
глядят фарфоровые совы -
пенаты юности моей.
И вот над полками гортензий
легчайшая голубизна,
и солнца луч, как Божий вензель,
на венском стуле, у окна.
По потолку гудит досада
двух заплутавшихся шмелей,
и веет свежестью из сада,
из глубины густых аллей.
Неизъяснимой веет смесью
еловой, липовой, грибной:
там, по сырому пестролетью, -
свист, щебетанье, гам цветной!
А дальше - сон речных извилин
И сенокоса тонкий мед.
Стой, стой, виденье! Но бессилен
Мой детский возглас. Жизнь идет.
С размаху небеса ломая,
Идет... ах, если бы навек
остаться так, не разжимая
росистых и блаженных век.

______ У него же – «Другие берега».
Понимаю, что тосковал - в с ю   жизнь…


_____________________ Примечания автора

I

На фото –
дом («стиль раннего классицизма»)
в усадьбе Брянчанинова
(под Вологдой, село Покровское).
Архитектор Александр Сапожников - в 1809-1810,
перестроена в 1820 году арх.А.Кутеповым
Объект культурного наследия народов РФ федерального значения.
Памятник садово-паркового искусства регионального значения.

Здесь  родился и вырос
Дмитрий Брянчанинов,
будущий епископ Кавказский и Черноморский Игнатий,
канонизированный Русской православной церковью
в лике святителей.

 С 2010 года начал работу культурно-просветительский и духовный центр «Усадьба Брянчаниновых».

Реставрация – в конце нулевых.
 «В одном из писем к своим родным Игнатий Брянчанинов писал:
 «Хочу вернуться в розовую мечту».
«Розовая мечта» считалась метафорой, но проведенное в ходе научной реставрации исследование колера фасадных стен здания, выявило их исходный розовый оттенок. Выяснилось, что вопреки устоявшемуся мнению, в эстетических предпочтениях начала XIX века интерьеры дома были вовсе не бледные, а имели насыщенные расцветки: кроме розового, здесь присутствуют и другие оттенки – зеленые, жемчужно-серые. При реставрации усадьбы была выбрана краска, максимально приближенная к оригиналу…»  (с)



=============================================== 2019 02 23