Звезда над Россией. Предисловие к книге

      
Совсем недавно на мой рабочий стол легла вполне готовая к печати книга под заглавием «В пространстве параллельных линий», сложенная творческим тандемом из четырех поэтов. Четыре автора. Четыре разных творческих мира. Четыре судьбы. Четыре сердца, распахнутых навстречу читателю. Что же призвано их объединять и роднить, помимо выходных данных будущего сборника?
Наиболее маститым и известным в этой великолепной четверке представляется, несомненно, Михаил Грозовский, поэтому вполне закономерно, что именно его подборка открывает сборник. Следует отметить, что строки Грозовского задают достаточно высокую планку и всем остальным участникам «книги четырех», и они с честью выдерживают испытание, не роняя уровень. Но раз наш давний знакомец стоит первым, пожалуй, с него и начнем.
              «Где рыбкой серебрится слово…»
Михаил Грозовский – безусловно, признанный мастер стиха, безупречно владеющий искусством версификации. При этом он на редкость многоплановый автор, наделенный способностью с равным успехом творить в самых различных жанрах, от детской и шуточной поэзии, экспромтов, эпиграмм, стихов «по случаю» - до напряженных раздумий, глубокой философской лирики. В палитре мастера имеются все оттенки смысла и звука, от искрящейся иронии до безнадежности и трагизма. При этом сила и мощь поэтического дыхания у Грозовского счастливо сочетаются с его легкостью, столь высоко ценимой, в частности, И. Буниным.  Многие его творения, безусловно, могут по праву считаться эталонными и хрестоматийными. В «книгу четырех» вошли стихи, созданные Грозовским в последнее время и ранее нигде не опубликованные.
Можно не сомневаться, что в этой подборке читателю полюбится и запомнится очаровательный «Снегирек», в котором новыми гранями сверкнуло неподражаемое умение автора сочетать ироничность и легкость с неожиданной глубиной. Это стихотворение, несомненно, вызовет добрую улыбку, однако следует признать, что в целом в новых строфах Михаила Грозовского доминирует чувство горечи. Это стихи, сложенные зрелым человеком об упущенных возможностях и утраченных иллюзиях: «Я верил в идею – и больше не верю…», « … И с людьми невмоготу, и тяжко без людей». В этой подборке, ставшей частью книги, с особой остротой звучит экзистенциальный трагизм человеческого бытия, ощущение фатальности и безнадежности: «Перевези меня, Харон, на дальний бережок!» И все-таки где-то впереди маячит Мыс Доброй Надежды, ибо «...у вселенной края нет», а главное для поэта – живой остается стихия мысли и русской речи, «где рыбкой серебрится слово в волне родного языка!»
                «Постигая сказочное чудо…»
Лирическая героиня Нины Дубовицкой ощущает и постигает бытие как сокровенную тайну и таинство, доверенное и подаренное нам свыше. Каждое мгновение и событие повседневной жизни словно озарено неким нездешним сиянием в мире, «где слабый свет от ночника / Сливается со светом дальним». Поэтому каждый, кто призван осилить тернистую дорогу жизни, «небесами озарен на живой земле» и отпущен ступать по ней, «чтя природу – книгу откровений…» Поистине особым, провидческим зрением наделен поэт, утверждающий: «Чем ближе сердце к небесам, / Тем звонче голос тишины…» Перелистывая подборку Дубовицкой, невольно вспоминаешь строки философа и тайновидца Владимира Соловьева, вопрошавшего:
               Милый друг, иль ты не видишь,
               Что все видимое нами
               Только отблеск, только тени
               От незримого очами?
Чуткая душа поэта постоянно настороже, дабы не принять фальшь за истину, ложь за подлинное: «Над моим изголовьем / Тьма прикинулась светом».
Особым взором видит Дубовицкая и «вечность былинную», то есть прошлое России, ее историю, ее старину. Глядя вглубь времени, она выбирает страницы, отмеченные особым драматизмом и повитые дымкой тайны, как темная тень Марины Мнишек в башне коломенского кремля. Примечательно, что именно Маринкину Башню над «колокольной Коломной» избрал лейтмотивом одного из своих романов Борис Пильняк. Нина Дубовицкая осознает жизнь как мистерию, соединяя дольнее и горнее, а чувство Родины и ее истории, загадочных призраков прошлого сливаются воедино в ее художественном мире. Да и как может быть иначе, если видит поэт над родимой землею «Ливень. Любовь. И печаль.»?
              «…Я же – и земному рад…»
Словно специально для того, чтобы оттенить и уравновесить устремленную ввысь, полную мистической тайны поэзию Нины Дубовицкой, рядом с ней вольготно расположился Эрик Фридман. В его стихах, напротив, четко выражена земная позиция и земная стихия, причем эту свою, почти нарочитую, приземленность автор не только не считает нужным скрывать, но, наоборот, старается подчеркнуть:
             В паутинке скобок, точек
             Гроздья букв на ветках строчек –
             Словно спелый виноград.
             Тяжелеют хрупким звуком…
             Стих – небесная наука,
             Я же – и земному рад.
Поэтическим строфам Эрика Фридмана свойственна чуть тяжеловатая, однако выразительная фактурность, которая выделяет его голос, делая запоминающимся: «Жизнь моя – колючий шарф /Из клубка суровых нитей…» Чувство земной стихии, ощущение истоков и корней у этого поэта природное и глубинное, он словно предвкушает момент, когда «… в нас проснется глубокое, зверево». Первоначальное вещество мира, хляби земные и тверди небесные он чувствует с великолепной, почти библейской простотой: «…останутся навечно/Вода и небо. Небо и вода.» При всем этом Фридман убежден, что столь явная приверженность стихии земли ни в коей мере не способна воспрепятствовать творческому парению и озарению:
      …Рожденный ползать – пусть летит!
        «Лишь в небесах горит звезда…»
Словно заветным золотым ключиком замыкает поэтический тетраптих подборка Марины Ершовой. Скромно поставив себя на четвертое место, она остается идейной вдохновительницей и составительницей сборника. Стоит отметить также, что именно ее строфа подарила заглавие данной «книге четырех», и даже название этой статьи – не что иное, как парафраз ее строки.
Даже при самом беглом прочтении подборки заметно, что поэт Марина Ершова обладает в высшей степени не шаблонным, неожиданным и даже парадоксальным творческим зрением, недаром она упоминает «пространство параллельных линий, где все и всё наоборот». При этом она, несомненно, внутренне тяготеет к напряженному драматизму и часто умеет разглядеть скрытые противоречия и конфликты даже там, где обычный взгляд их попросту не замечает:
              Дорога, мокрая дорога
              Дрожит и отражает свет,
             И золото листвы, и много
             Того, чего в помине нет. 
А вот как, с присущей ей жесткостью позиции, видит она эпилог удачного, казалось бы, выступления:
            …А после он уйдет,
           Стареющий, случайный,
           Как одинокий кот,
           Под звук дождя печальный.
               («Музыка»)
Хотелось бы подчеркнуть, что обостренный интерес к психологии, особенно к глубинам человеческой души, питающим собой творчество, в целом характерен для Марины Ершовой.  Взаимосвязь макрокосма – окружающего нас мира – и микрокосма – отражающего этот мир сознания – едва ли не ведущая тема в творчестве этого поэта. Внимание к организующей и преобразующей роли созидателя и творца придает такую неожиданную остроту и глубину многим строкам Марины Ершовой.
                *****
Четыре поэта. Четыре голоса. Четыре судьбы. Четыре творческих индивидуальности. Четыре распахнутых сердца…  Все четверо создают произведения в русле нашей богатейшей классической традиции, обогащая и развивая ее каждый по-своему. Вся «великолепная  четверка»  обитает в необозримом пространстве русской культуры и творит во времени, которое, как известно, не выбирают, во имя того, чтобы дальняя звезда продолжала сиять над Отечеством. Ибо, как справедливо заметил Тютчев, «в Россию можно только верить», и свет дарит нам, конечно, звезда поэзии и звезда надежды. А в необозримом этом, неэвклидовом пространстве, по законам геометрии Лобачевского, параллельные линии находят точки пересечения.

                Елена Печерская