Котиха

Ольга Максимовна Котова, она же КОтиха, появилась в Стяжном сразу после войны. А в восьмидесятые годы она была уже прабабкой — прородительницей многих поколений потомков.

Ходили слухи, что Котиха — ведьма. Еще бы! Ведь именно около ее дома растет единственный на все Стяжное огромный дуб, что достигнуто не иначе как колдовством. Старуха охотно поддерживала такого рода сплетни о себе,  рассчитывая, что односельчане будут бояться ее обидеть, а мальчишки не полезут в сад за яблоками и на огород за подсолнухами. «Я, бывает, ночью на дуб залезу, да все вижу оттуда, что где делается. А иногда и полечу, покружусь над Стяжным!», — говаривала порой бабка. Ее соседки, периодически, то одна то другая, «видели», как все это происходит, о чем шепотом сообщали друг другу.

Да, Котиха любила поведать о себе разные невероятные вещи. Например, она рассказывала, как в то время, когда она была молода и очень красива, к ней воспылал страстью сам Берия. Ее, нарядив в белое платье и венок из ландышей, доставили к Лаврентию Павловичу. Историю уснащало множество деталей и подробностей: как ей шили это платье, из какой ткани, как одна баба посоветовала надеть венок из ландышей, какими именно словами и так далее.

Однажды Котиха принесла небольшой фотографический портрет Сталина, разорванный почти пополам. Попросила этот портрет подклеить, уверяя, что его подарил ей Берия на память после той встречи с ним. Клея, дескать, у нее не имеется, а раз Лариска школьница, то клей в доме, несомненно, должен водиться. Лариска портрет, как могла, подремонтировала и выпросила его себе.

— Одна одинешенька осталася я на старости лет! Одинокая совсем, никому ненужная!

Котиха  раза два проводит по покрасневшим глазам ребром ладони и, наконец, лезет в карман за платком. Тщательно трет глаза, попутно хлюпая носом, в завершении процедуры скромно сморкается, одновременно усаживаясь поудобнее:

— Был у меня сыночек только один единственный, кто об матери заботился! Сгубили, сгубили моего сыночка! Это все Верка-змея! Все помыкала им! Он больной, а она ему: «Иди город копай, дрова коли, воды принесть надо, нЕработень, пьянь чертова!». Вон как говорит: «Неработень», да! Уж он, мой сыночек, и огороды ей копал, и все-все коло двора поделает, бывало, а все неработень!
Постепенно старуха впадает во все более жалостливое настроение.

— Вот, последний раз застолье у их было. Много народу гостей пришло. А Верка-змея говорит ему: «Мать свою не смей звать! Чтоб духу ее здесь не было!». Вот же ж змея такая! Так он, сыночек мой, пока она не видит, и печенки жареной наложил, и салата какого-то. Прямо в рукав собе. Приносит мне: «На, говорит, мам, поешь!», — Котихином голосе снова появляются плаксивые нотки.

— На, говорит, мам, поешь! Да! — повторяет она с умилением.

— А сам-то ен гляжу, стоит босиком, в одних носках, без обуви! Я ему говорю: «Ах, а как же ты ишел-то по снегу-то?!». А он, только рукой махнул, так… Да, это все из-за Верки! Эта змея его б с хаты не выпустила, если б узнала, что он ко мне пойдет! А он отпросился, вроде, покурить на крыльцо. Она: «Ну, ладно, — говорит, — выйди!». А сама смотрит, станет он обувь надевать или нет? А он тогда в одних носках вышел, постоял чуть-чуть. Да и побежал, в чем был, к матери, то есть ко мне…Да!

Быстро окинув взглядом слушателей и, убедившись, что ее рассказ производит нужное впечатление, Максимовна, торопливо вытерев нос, продолжает.

— Сам голодный был! Да! Верка ж эта, змея, почти на кормила его совсем. А мать угостить хотел. Да! А Верка, когда узнала, что он у меня был, уж и била его, уж и била! А теперь помер мой сыночек ненаглядный! И совсем некому теперь обо мне позаботиться! Одна-одинешенька, вот, осталася я на старости лет!

И Котиха вновь тянет из кармана на свет Божий измятый и мокрый носовой платок.

С невесткой, маленькой, тащившей на себе большое хозяйство, детей и внуков, пожилой женщиной, Котиха не помирилась до самой своей смерти.


Живет Котиха в деревянном доме, разделенном на две половины: в одной половине обитает сама бабка, в другой — ее родная дочка — Валька, да очередной «любимый» и непутевый зять — Константин.

Внутреннюю, сообщающуюся дверь между частями дома Котиха заставила тяжеленным деревянным комодом — нечего тут кому-то ходить! В бабкиной половине сумрачно — под окном разросся, вытянув сучья к небу и разметав их во все стороны знаменитый дуб. Давным-давно облупившиеся половицы от сырости не скрипят. За линялой занавеской — кровать, на блестящих металлических спинках которой развешана хозяйкина одежда, под окном стол, а около него пара грубых, самодельных табуреток. На столе замызганная стеклянная солонка с надбитым краем и сахарница — любит бабушка побаловаться сладенькими чайком с сушками или пряниками, каковые хранятся у нее тут же в выдвижном ящике под столешницей. Здесь же в ящике горстка дешевеньких карамелек в потертых фантиках — накопились от разных похорон. Напротив стола — печка, около которой еще немножко нехитрого скарба: пара-тройка чугунков, кастрюль, пучок алюминиевых вилок и ложек в стакане, бутылочка с подсолнечным маслом желтеет на кухонном оконце. На колченогой скамейке из толстых, выщербленных досок, ведро с питьевой водой. По поверхности воды плавает небольшой ковшик.

Кроме разбитого за хатой огорода со стандартным набором сельхозкультур — картофеля, свеклы, моркови и укропа, Котиха владеет еще клочком земли через дорогу от дома. Тут находится так называемый «Котихин сад» — предмет зависти многих односельчан и гордости хозяйки, поскольку отдельного сада не имеется ни у кого во всем Стяжном. Произрастают на этом крошечном наделе штук пять яблонь и груш, да гигантский, размером с большой деревенский дом, куст ирги. С тех пор как умер муж Максимовны, за насаждениями никто не ухаживает. Ветви плодовых деревьев щедро покрыл лишайник, а кроны их переплелись между собой и сомкнулись. Под их плотным, точно у ельника, пологом траве не хватает света, чтобы вырасти. Сквозь очень рыхлую, темно-коричневую почву лишь кое-где пробиваются узкие, нежные листочки какого-то злака, да немногочисленные ландыши, которые никогда не цветут. Зато ирга здесь пышно разрослась. Ее заросли столь высоки, что плоды оказываются почти недоступны, даже с лестницы, и достаются птицам. Сладкие, фиолетовые с сизым налетом ягоды ирги пачкают руки и рот так же, как черника. Котиха охотно пускает детей собирать иргу и яблоки в ее владениях, но не терпит, когда лазают туда без спросу.

Иногда Котиха напевала, предварительно убедившись, что дверь в хату как следует затворена, частушку:

— Когда Ленин умирал,
Сталину приказывал,
Чтобы хлеба не давал,
Сала не показывал!.

 — Только никому, деточка не пересказывай! А то, ну их! — бабка делала многозначительное лицо.

Лариска не понимала, почему эту частушку нельзя никому рассказывать, ведь с виду она самая обычная. Хотя, конечно, невероятно, чтоб Ленин мог такое приказывать, — он же был очень добрый и справедливый, это всем известно! Тут Лариска вспоминала, что Ленин, вроде бы, позволял сносить и разрушать церкви. Значит, и такое указание, насчет сала, вполне мог отдать. Впрочем, если даже он приказал бы подобное, то наверняка Сталин бы его не послушал. Поскольку Сталин тоже был хороший. Вот и сама Котиха неоднократно говорила, что Сталин был хороший, а плохим был только какой-то Берия, потому что по его приказаниям воровали женщин, поэтому его все боялись и ненавидели.

 — Давай, деточка, я тебе другую частушку сыграю! — между тем слышится голос увлекшейся бабки.

— Я любила комиссара, —
Ела колбасу и сало!
А теперь милицию, —
Только хлеб с водицею!
 
— снова выводит она что-то непонятное.

Странно! Ларискин папа — милиционер, но у них дома в холодильнике и сало, и колбаса есть, и масло сливочное, и прочее. Наверно Котиха уже от старости не соображает, про что поет!

Теплым зимним днем Котиха ввалилась в хату с загадочным видом. Она долго отряхивала зипун, снимала валенки, долго разматывала неизменный белый, вязанный шерстяной платок. Потом некоторое время прокашливалась и даже высморкалась. Наконец, накинув платок на плечи, она уселась под ходиками за стол, на высокую табуретку у окна. «Какую частушку мне сегодня сказали!», — бабкины глазки сияют от удовольствия, словно у гурмана, увидевшего особенно вкусный кусочек.

— По планете мчится тройка —
Мишка,
Райка,
Перестройка!
 
— с чувством продекламировала она:

— Только ты, деточка никому эту частушку не пересказывай! А то, ну их! Кто их знает! 

И Котиха по привычке покосилась на дверь.