Подрыв на мине

     В октябре 1943 года, когда я уже был сержантом, к нам прибыл на должность командира 3-го взвода один старший лейтенант, фамилию его сейчас я уже не помню, поскольку прослужили мы с ним вместе очень недолго. Надо сразу сказать, что я оказался помощником командира взвода именно у этого старшего лейтенанта.  Новый командир оказался некомпетентным во многих вопросах саперного дела и мне приходилось довольно часто с ним спорить в связи с его непрофессиональной подготовкой. Конечно же, все мои предложения по налаживанию отношений с личным составом взвода, а тем более, по выполнению поставленных боевых задач воспринимались им очень болезненно. В силу этих обстоятельств я был иногда просто вынужден ему как старшему по должности и званию скрепя сердце кое в чём уступать.
   С переходом в наступление нашим войскам требовалось инженерное обеспечение: разминирование минных полей, устройство проходов, сопровождение танков и т.п. Получил одну из таких задач, к месту выполнения которой необходимо было проехать несколько десятков километров, и наш взвод. Поэтому в автофургон, на котором нам предстояло ехать, мы загрузили бочку с бензином, разместив её рядом с кабиной водителя. Наша группа разминирования в количестве семи человек в полном боевом снаряжении быстренько загрузилась в этот крытый железом фургон-будку и выехала к месту дислокации. Кроме всего прочего на полу нашего транспортного средства лежало несколько стандартных зарядов ВВ в металлических упаковках, которые использовались для подвесного способа взрыва при разминировании, а также бикфордовы и детонирующие шнуры. У меня, к тому же ещё, в левом кармане брюк был пенал с капсюлями-детонаторами ТАТ №8.
В кабине автомобиля рядом с шофёром разместился старший лейтенант, наш командир взвода.
  Преодолев определенное расстояние, мы приехали в полосу вражеской обороны, где ещё вчера шёл бой наших частей с гитлеровцами, а ныне наши солдаты продвинулись уже далеко вперёд, что подтверждалось чуть слышной вдали пулемётно-миномётной стрельбой. Ночью здесь, видимо, прошёл хороший дождик, после которого земля покрылась подсохшей корочкой, на которой отчётливо были видны следы, оставленные людьми и техникой. По сторонам дороги тут и там лежали трупы немцев, рядом валялась разбитая и искорёженная вражеская техника. Посмотрев вперёд на дорогу, я увидел, что следы, которые мы раньше видели на земляной корочке, закончились. Я постучал в кабину и сказал командиру, что дальше ехать нельзя, надо спешиваться и идти разыскивать мины.
- Ничего-ничего, ещё немножко проедем, а там остановимся.
Я снова ему стучу. Он остановил машину, взял одного нашего сапёра и разместил его на левом крыле автофургона как «вперёдсмотрящего».
- Случай чего он нас предупредит, - сказал старший лейтенант.
И машина снова тронулась в путь. Я уже разозлился не на шутку и снова стал ему стучать в кабину. Машина остановилась. Я с возмущением закричал:
- Да вы что, на самом то деле, дальше ехать нельзя, здесь обязательно должны быть мины!
- Ну, ладно, Пахомов, сейчас доедем вон до того бугорка и остановимся.
И машина тронулась дальше. После этого разговора, мы проехали метров 30-40 после чего произошел взрыв. Как сейчас помню, что я как будто лечу в никуда, а вокруг меня лёжа с широко открытыми ртами кружатся мои солдаты сапёры, у всех кровь изо рта и ушей течёт, лица в крови, а голосов не слышно.
Кто-то потом встал, а кто-то так и не поднялся. Ко мне подошли и подняли с земли, оказывается я был контужен. А тот солдат, что лежал на левом крыле автомашины, как «вперёдсмотрящий», был очень тяжело ранен осколком в позвоночник. Нас самих надо было нести или везти, а мы, в силу сложившихся обстоятельств, несли, сменяя друг друга, в плащ-палатке на самодельных жердях километров десять тяжело раненого товарища. Притащились кое-как и сдали раненного в фронтовой госпиталь, где хотели оставить на лечение и нас, но мы отказались, сказав, что будем лечиться в своей санчасти.
В ушах у меня ещё стоял «колокольный звон», сквозь который прорывались какие-то непонятные обрывки фраз кричащих рядом людей, смысл которых приходилось понимать либо по губам, либо по жестам. А вот командиру взвода и шофёру, сидевшим в кабине, повезло, их осколками не задело.
   Чтобы двигаться дальше на машине, надо было привести её в мобильное состояние и, в первую очередь, достать новое колесо, взамен того, что было повреждено взрывом именно подо мной на правой стороне, где я и сидел. О том, что после взрыва я улетел как пробка думать было некогда. Весь наш фургон, крытый листовым железом, разлетелся вдребезги, бочка с бензином и борта кузова улетели ещё дальше. Но меня больше всего удивляло, что почему-то не взорвались стандартные заряды, начинённые взрывчаткой, и капсюля-детонаторы, находившиеся в кармане моих брюк в деревянном пенальчике.
  Итак, я отправился в службу материально-технического обеспечения с целью достать колесо на наш ЗИС-5. Помню, я долго уговаривал какого-то капитана выдать мне это колесо. Он мне что-то объяснял, но я ничего не понимал. Так как плохо слышал. В конце концов я написал капитану расписку, в которой указал номер своей войсковой части с обязательством вернуть это колесо при первой возможности. После таких заверений капитан распорядился выдать мне со склада нужное мне колесо, уступив моей настойчивости и, скорей всего, приняв во внимание мой внешний вид и общее состояние после контузии. Полученное со склада колесо, мы с товарищем катили к машине, т.к. просто нести его не было уже никаких сил. А потом на обратном пути на голом полу нашей машины, без фургона и бортов, мы приехали в расположение своей части, где и долечивались в своей санчасти.
  Теперь, вспоминая те события, я думаю, что любой командир, какое бы у него не было воинское звание, должен трезво оценивать боевую обстановку и учитывать мнения и советы опытных специалистов. Пример нашего командира взвода стал бы хорошим уроком любому офицеру.